162 

1915 

I. 

НИВА 

Грекъ и Негби. 

Разсказъ Ив. Островного. 

Колоссальный пассажирскій пароходъ отходилъ изъ Бриндизи въ два часа дня. 

Уже нѣсколько дней на пристани шла нагрузка. Носильщики таскали такое количество тюковъ, мѣшковъ, ящиковъ и бочекъ и такъ запрудили ими трюмъ и всю палубу, что казалось непонятнымъ, почему пароходъ именуется пассажирскимъ, и куда тутъ дѣнутся пассажиры. 

Впечатлѣніе было такое, что громоздкими товарами заняты всѣ углы и щели, и надо было только удивляться, какъ посудина эта выдерживаетъ такой вѣсъ и не погружается въ море до самыхъ бортовъ. 

Но пароходъ стоялъ незыблемо и не думалъ погружаться. Бока его такъ высоко выступали надъ уровнемъ воды, что, казалось, онъ чувствуетъ себя налегкѣ. 

И правда, что опасенія были напрасны. Капитанъ-небольшого роста широкоплечій крѣпышъ съ смуглымъ до черноты лицомъ, съ жесткими щетинистыми усами и черной бородой-жаловался, что у него мало груза, а между тѣмъ рейсъ былъ срочный, и выйти надо было во что бы то ни стало. 

О пассажирахъ же не было надобности безпокоиться. Для нихъ были уготованы великолѣпныя помѣщенія внизу и наверху и на палубѣ. Даже для третьеклассныхъ были каютки, не особенно удобныя, но все же отдѣльныя для каждаго удобство, явившееся результатомъ бѣшеной конкуренціи между пароходными компаніями. 

На пристани была суета и толкотня и невѣроятное смѣшеніе языковъ. Итальянцы, греки, турки, славяне всевозможныхъ племенъ. Всѣ они дѣлились на ярко обособленныя группы, и каждая держалась особнякомъ. 

Только нѣмецкаго языка вовсе не было слышно. Съ одной стороны, занятые у себя дома войной, съ другой же подъ вліяніемъ страха передъ французскими и англійскими военными кораблями, подозрительно осматривавшими въ морѣ каждое суденышко, они не рѣшались ѣздить этимъ путемъ, боясь непріятностей и даже плѣна. 

Были тутъ и русскіе, и притомъ не мало,-десятка три, одинокіе и съ семействами,-большею частью злосчастные туристы, которыхъ война застала въ пути, или гдѣ-нибудь на австрійскомъ курортѣ, и они не успѣли во-время удрать болѣе краткимъ и удобнымъ путемъ. 

Многіе притащились сюда изъ Парижа, другіе изъ Мюнхена, Зальцбурга, Карлсбада и даже изъ Берлина. Сухопутныя границы были закрыты, тамъ гремѣли уже пушки, шли бои. 

Но русской группы на пристани не было. Всѣ были врозь, не знали даже о существованіи другъ друга, а если узнавали, то сторонились. Такова ужъ русская природа: недовѣріе и даже боязнь другъ друга. 

Но когда пароходъ медленно вышелъ изъ бухты и выдвинулся въ открытое море, явилась и вступила въ права совершенно новая психологія замкнутаго пространства, оторванности отъ земли и всецѣлаго перехода во власть моря,-отдѣльное королевство, гдѣ король широкоплечій, коренастый, темнолицый капитанъ, хриплымъ голосомъ что-то выкрикивавшій въ мѣдный рупоръ, стоя на рубкѣ. И тутъ русскіе познакомились, сблизились и начали держаться своей группы. 

Пароходъ направлялся въ Константинополь, но большинство пассажировъ ѣхало въ болѣе близкіе порты, а русскіе почти всѣ направлялись въ Салоники, чтобы тамъ пересѣсть на желѣзную дорогу и черезъ Румынію добраться до Россіи. 

Шли тревожные разговоры о минахъ, присутствіе которыхъ въ морѣ подозрѣвалось. По пароходу ходили никѣмъ не провѣренные разсказы о взорвавшемся на минѣ суднѣ, пошедшемъ ко дну вмѣстѣ съ пассажирами. 

И настроеніе было неважное, пассажировъ тянуло къ бортамъ, они стояли здѣсь по цѣлымъ часамъ и пристально смотрѣли на поверхность воды, силясь разглядѣть каждую темную точку. 

Но такъ было только въ первые часы, а потомъ всѣ свыклись съ мыслью о возможной опасности, перезнакомились, объединились и стали жить довольно весело. 

На пароходѣ при первомъ классѣ былъ недурной салонъ, стоялъ рояль, нашлись среди публики скрипачъ и пѣвица, кто-то игралъ танцы, и танцовали. 

Но все это скоро надоѣло, и для оживленія общества требовалось что-нибудь новое. И всѣ какъ будто бы ждали отъ моря этого новаго. 

И вотъ въ одномъ изъ греческихъ портовъ судьба послала для развлеченія пассажировъ нѣчто неожиданное. Передъ самымъ отходомъ парохода, когда уже приступили къ уборкѣ трапа, на пристани появился субъектъ страннаго даже въ тѣхъ мѣстахъ вида. Довольно высокаго роста, но сильно сгорбленный, хромавшій на лѣвую ногу, которую онъ какъ-то неимовѣрно выставлялъ впередъ, при чемъ ступня у него была вывернута внутрь, съ морщинистымъ смуглымъ лицомъ, обросшимъ черной, но зна

1915 

No 9. 

Перепечатка воспрещается. 

чительно посѣдѣвшей растительностью, въ круглой шелковой шапочкѣ. Онъ былъ одѣтъ въ широкія шаровары изъ какой-то темной матеріи съ желтыми полосами, черные чулки и остроконечныя желтыя туфли, а верхняя часть тѣла была облечена во что-то похожее на женскую кофту, старую, потертую, но съ виду все-таки шелковую и расшитую разноцвѣтнымъ шелкомъ. 

Національность его не было никакой возможности опредѣлить. Онъ могъ быть и грекомъ, и туркомъ, и боснійцемъ, и далматинцемъ, и еще многимъ другимъ. 

Но самое занимательное было не въ немъ, а въ томъ существѣ, которое шло рядомъ съ нимъ, однакоже не на свободѣ, а ведомое на тонкой стальной цѣпочкѣ. Это была обезьянка длиной не болѣе аршина, на тонкихъ высокихъ ногахъ, съ длиннымъ узкимъ хвостомъ и съ такой смѣшной мордочкой, что при видѣ ея всѣмъ сейчасъ же сдѣлалось весело. И какъ только она съ своимъ провожатымъ вступила на пароходъ, всѣ немедленно занялись ею. 

Но разсмотрѣть ее какъ слѣдуетъ и познакомиться поближе съ ея качествами пока не удалось. Владѣлецъ, повидимому, ревниво оберегалъ ее и поторопился скрыться съ нею. 

Несмотря на свой странный видъ и, повидимому, жалкое ремесло, онъ не захотѣлъ довольствоваться третьимъ классомъ, а предъявилъ билетъ второго и, получивъ каюту, тотчасъ же забрался въ нее вмѣстѣ съ своей обезьянкой. 

Каюта была настолько мала, что двумъ пассажирамъ въ ней никакъ нельзя было бы помѣститься, но обезьянка требовала для себя мѣста не больше, чѣмъ сколько понадобилось бы для скворца; въ сущности, ей даже вовсе не нужно было мѣста. 

Какъ только владѣлецъ ввелъ ее въ каюту и отцѣпилъ отъ ея шеи цѣпочку, она немедленно по стѣнѣ полѣзла вверхъ и, зацѣпившись передней лапой за отдушину калорифера, повисла на ней. 

Это все, что ей было нужно, по крайней мѣрѣ на нѣкоторое время, вполнѣ достаточное для того, чтобы владѣлецъ ея могъ разложить свои вещи и привести самого себя въ порядокъ. 

Имущество страннаго пассажира было крайне несложно. Небольшихъ размѣровъ чемоданчикъ онъ положилъ на нары, поверхъ которыхъ лежалъ тюфякъ, что вмѣстѣ изображало постель. 

Но прежде чѣмъ отпереть чемоданчикъ и раскрыть его, онъ заперъ дверь каюты на ключъ, а кромѣ того и на крючокъ, потомъ заглянулъ въ круглое оконце, чтобы убѣдиться, что тамъ, за окномъ, нѣтъ никого и ничего, кромѣ моря и неба. 

Открывъ чемоданъ, онъ вынулъ изъ него небольшое зеркало и коробочку съ пестро раскрашенной крышкой, то и другое поставилъ на столъ. 

Потомъ вынулъ обыкновенный пиджакъ, жилетъ, брюки и мягкую, сильно слежавшуюся, шляпу, расправилъ ихъ и, тщательно вытряхнувъ, вновь сложилъ. 

Вынулъ и пересмотрѣлъ бѣлье и достигъ самаго дна чемодана. Больше тамъ ничего не было. 

Но сейчасъ же оказалось, что этимъ не исчерпывается содержимое чемодана. Онъ нагнулся, отыскалъ гдѣ-то сбоку какую-то, съ виду ничѣмъ не отличавшуюся, точку, сильно нажалъ ее пальцемъ, и послѣ этого послышался легкій щелкъ. Тогда дно чемодана поднялось, и тамъ оказалось еще кое-что. 

Это были исключительно бумаги. Цѣлые свертки какихъ-то запечатанныхъ пакетовъ. Плотно уложенные, прижатые другъ къ другу, они занимали немного мѣста. 

Въ одномъ углу лежало что-то, завернутое въ цвѣтной платокъ. Онъ и это провѣрилъ: развернулъ платокъ, вынулъ изъ него изрядныхъ размѣровъ мѣшочекъ и, не разворачивая, только пощупалъ его пальцами. Послышался легкій звонъ, или, вѣрнѣе-шопотъ золотыхъ монетъ. 

Онъ кивнулъ головой, въ знакъ того, что все нашелъ въ цѣлости, опустилъ первое дно, и оно плотно закрылось. 

Тогда и пиджакъ, и брюки, и жилетъ, и бѣлье были уложены на прежнее мѣсто, а пассажиръ обратился къ зеркалу и коробочкѣ. 

Можно было сразу замѣтить, что онъ сталъ выше ростомъ, и это понятно, такъ какъ онъ выпрямился, и спина его уже не была согнута. Точно также и нога нисколько не понижала его ростъ: она была прямая и нормальная, какъ и другая его нога, и когда онъ передвигался на этомъ небольшомъ пространствѣ, то нисколько не хромалъ. 

Онъ присѣлъ къ столу, а обезьяна оторвалась отъ отдушины и, прыгнувъ на постель, усѣлась тамъ и смотрѣла на него. Она смотрѣла, но не удивлялась. Видно было, что зрѣлище это-для нея привычное. Но въ то же время взглядъ ея далеко не былъ лишенъ и любопытства, только спокойнаго, размышляющаго. 

Казалось, она старалась вдуматься и понять, для какой собственно цѣли этотъ человѣкъ производитъ свои странныя манипуляціи. Почему онъ не хочетъ быть такимъ, какимъ создала его природа, т.-е. человѣкомъ высокаго роста, стройнымъ, одѣтымъ, какъ одѣваются въ большихъ городахъ, гдѣ ей уже приходилось бывать, всѣ люди, имѣть красивое и молодое бритое лицо и свѣтлые волосы на головѣ?