222 

1915 

I. 

НИВА 

Божій судъ. 

Пасхальный разсказъ С. Аксанина. 

Всѣ эти послѣдніе великопостные дни его видѣли входящимъ въ церковь и выстаивающимъ всѣ долгія утомительныя службы. Понимали, что онъ говѣетъ и что за обѣдней перваго дня Пасхи будетъ причащаться. Изумлялись этому, такъ какъ большинство прихожанъ той церкви знали его хорошо: въ прежніе годы никогда онъ не говѣлъ и не молился, даже въ церковь не заглядывалъ. Не одинъ онъ былъ такой, а многіе, и потому это никого не удивляло. 

И теперь можно бы найти это естественнымъ: человѣкъ былъ грѣшенъ, заблуждался, но вдругъ просвѣтлѣлъ и раскаялся. Это нерѣдко бываетъ, и слава Богу, что бываетъ такъ. Но у него это произошло не просто. Тѣ обстоятельства, которыя предшествовали этому, передавались изъ устъ въ уста и всѣхъ занимали. 

Но люди знали только внѣшніе факты. Жилъ себѣ человѣкъ, по фамиліи Нерестовъ, Петромъ Иванычемъ звали его всѣ. Былъ у него маленькій домикъ, малодоходный. Во дворѣ флигелекъ стоялъ, въ немъ онъ и жилъ, а домикъ отдавалъ подъ школумного ли съ этого наживешь? Служилъ онъ гдѣ-то въ управѣ, что ли, и жалованьемъ-то собственно и кормился. 

Было ему лѣтъ за тридцать, наружность видная,-не толстый, но крѣпкій и, какъ видно, сильный человѣкъ. Живой, общительный, со всѣми знался, дѣла имѣлъ небольшія, какъ говорили, на биржѣ поигрывалъ, но едва ли удачно,- не видно было особаго благосостоянія. Скорѣе даже нуждался, если судить по одеждѣ-потертое все какое-то было на немъ, заношенное. 

Но вдругъ все перемѣнилось. Умеръ дядя его, тоже Нерестовъ, но человѣкъ совсѣмъ иного рода. Дѣлами онъ такъ, съ виду, никакими не занимался,- ни торговлей, ни ремесломъ какимъ или производствомъ, а денегъ имѣлъ кучу. Деньги и были его занятіемъ. Онъ отдавалъ ихъ въ ростъ, подъ залоги и безъ залоговъ, смотря кому, и проценты дралъ неимовѣрные. И жаденъ былъ до того, что отказывалъ себѣ въ малѣйшемъ удовольствіи. 

Домъ у него былъ на Вознесенскомъ,-и какой домъ-въ пять этажей,- такъ онъ раздѣлилъ его на клѣтки и отдавалъ ихъ бѣднотѣ, и такъ велъ это дѣло, что съ бѣдноты наживалъ больше, чѣмъ съ богатыхъ. А самъ жилъ гдѣ-то на третьемъ дворѣ, занималъ двѣ комнатки и держалъ одну прислугу. Деньги же складывалъ рубликъ къ рублику и клалъ ихъ въ банкъ. Обѣдалъ однимъ блюдомъ, и ужъ этого ему хватало на цѣлый день. Былъ одинокъ и родни, кромѣ племянника, никакой не имѣлъ. 

Племянникъ ходилъ къ нему изрѣдка, но особенной нѣжности съ его стороны не встрѣчалъ, скорѣе даже враждебность. Богачу казалось, что всѣ на его деньги зарятся, а особенно племянникъ, какъ единственный и прямой наслѣдникъ, и онъ все грозился, что составитъ духовное завѣщаніе, что отдастъ, молъ, кому угодно, только не ему, именно за то, что онъ будто бы зарится. Но завѣщанія онъ не писалъ,- отъ скаредности же, или оттого, что некому было завѣщать. Никого онъ не любилъ и Бога не боялся. 

И вдругъ съ годъ тому назадъ умеръ, но странной смертью, хотя, какъ многіе думали, отчего же она странная? Именно такою смертью и долженъ умереть извергъ. 

Его нашли въ рѣкѣ на самомъ взморьѣ. Туда принесло его теченіе Невы. Одѣтый былъ, при часахъ и толстой золотой цѣпи. Бумажникъ въ карманѣ былъ набитъ сторублевками, которыя, должно-быть, передъ самой смертью съ кого-нибудь содралъ. Кольца на пальцахъ были всѣ налицо, съ камнями,- ихъ у него было множество,-даже въ галстукѣ булавка съ брильянтомъ торчала. Ничего не было тронуто. И признаковъ насилія тоже, какъ ни смотрѣли, ни малѣйшихъ не нашли. Было ясно, что о злодѣйствѣ и грабежѣ не могло быть и рѣчи. Одно изъ двухъ: или нечаянно упалъ въ воду, или утопился. 

Первое допускалось съ трудомъ- человѣкъ былъ очень ужъ осторожный, всего боялся и на каждомъ шагу остерегался, а второе легче: почему же нѣтъ? Совѣсть-то у каждаго человѣка есть, только у иного она спитъ непробудно, но бываетъ, что 

1915 

No 12. 

Перепечатка воспрещается. 

проснется, и человѣкъ ужаснется своей жизни и самого себя. И тогда ему только и остается — въ петлю, либо въ воду. Могло и съ нимъ случиться подобное и навѣрное случилось. 

Вотъ Петръ Иванычъ Нерестовъ и сталъ вдругъ богатъ, да какъ! Никто и не предполагалъ, что у дяди Нерестова такіе капиталы. Однѣхъ закладныхъ сколько нашли. И все подъ дома да земли. Въ векселяхъ—и ужъ, конечно, вѣрнѣйшихъ, въ буматахъ и чистыхъ деньгахъ, ну, однимъ словомъ, если все сосчитать, такъ, того и гляди, за два милліона перевалитъ. Все это и досталось Петру Иванычу Нерестову, и притомъ просто, безъ всякихъ споровъ и безъ хлопотъ: единственный наслѣдникъ. 

Искали завѣщанія, но напрасно. Покойный скаредъ такъ любилъ свое богатство, что боялся даже на бумагѣ передать его кому-нибудь. Правда, были свѣдѣнія, будто онъ заходилъ раза два къ одному нотаріусу и толковалъ о завѣщаніи и даже въ недавнее время, мѣсяца за полтора до смерти, и будто бы упоминалъ о какихъ-то пріютахъ—для сиротъ и для калѣкъ, и еще о чемъ-то такомъ, благодѣтельномъ, но привести въ исполненіе не рѣшился. Но вѣдь это же не считается. Мало ли о чемъ человѣкъ думаетъ и болтаетъ! И Петръ Иванычъ Нерестовъ сталъ богачомъ. 

И всѣ считали его счастливымъ человѣкомъ. Да и какъ же нѣтъ? Вдругъ получить этакій капиталъ. И первое время онъ жилъ, какъ настоящій счастливецъ. Сейчасъ же, не теряя ни дня, ликвидировалъ всѣ векселя и закладныя, разумѣется, потерялъ на этомъ, потому что сдѣлалъ уступки, но противно ему было держать у себя эти ростовщическіе документы. И домъ продалъ—тоже непріятно было выколачивать доходы съ бѣдняковъ. Оставилъ себѣ только изрядный кусокъ земли подъ столицей, гдѣ былъ домъ, садъ, огородъ,—очень хорошо для лѣтней жизни. А послѣ этого началъ жить въ свое удовольствіе. 

Жилъ по-настоящему и здорово. Службу бросилъ, завелъ экипажъ, лошадей, автомобиль, друзей, а женщины такъ и кружились около него. 

Страннымъ казалось только то, что, швыряя деньги, ведя такую жизнь, въ которой все было приспособлено для веселья и радости, онъ былъ угрюмъ. 

Вокругъ него-несмолкаемый шумъ, смѣхъ, дорогое вино, дорого-стоящія пѣсни и пляски, и онъ—въ центрѣ всего этого, для него все это дѣлалось, а у него всегда нахмуренныя брови и ни признака улыбки на лицѣ. Всѣ веселятся безудержно, безшабашно, а онъ только смотритъ на это, и такимъ взглядомъ, какъ будто не понимаетъ, откуда все это и зачѣмъ. 

И, не зная причины, говорили, что у него такой странный характеръ, а другіе полагали, что ему просто нравится играть такую роль, что онъ находитъ ее интересной и красивой. Должны были такъ думать, потому что иначе нельзя было и объяснить, для чего же онъ все это дѣлаетъ — собираетъ вокругъ себя толпу веселыхъ бездѣльниковъ, льетъ вино и швыряетъ деньги. 

Но причина была другая, и зналъ ее только онъ одинъ. 

II. 

Онъ одинъ это сдѣлалъ, никого не было съ нимъ, ни одна душа въ цѣломъ мірѣ не знала объ этомъ. Вѣдь онъ былъ одинокъ, да если бъ у него былъ самый закадычный другъ, пусть даже беззавѣтно любимая женщина, все равно въ этомъ дѣлѣ онъ былъ бы одинъ. 

Дядю своего, такъ странно кончившаго жизнь, онъ ненавидѣлъ. Старый паукъ, все тащившій въ свою нору, насобиравшій тамъ груды сокровищъ и сидѣвшій надъ ними безъ пользы для другихъ и для себя... И это въ то время, какъ онъ, Петръ Иванычъ Нерестовъ, принужденъ былъ перебиваться жалкими доходами съ ничтожнаго домишки и еще болѣе жалкимъ вознагражденіемъ по службѣ. 

А если бъ знали, какая въ его крови была заложена жажда жизни! Вотъ ужъ ему тридцать четыре года, а онъ еще не жилъ. Да, сознательно: все откладывалъ до того времени, когда этотъ дядюшка, накопившій для него огромное богатство, наконецъ