526 

1915 

- Да-съ, батенька, никакъ не ожидалъ, что придется еще разъ повоевать. Вѣдь мнѣ, слава Тебѣ, Господи, седьмой десяточекъ. А вотъ грянуло, и не могъ усидѣть. Хоть старъ, думаю, но здоровъ, силенъ, пользу принести вполнѣ еще способенъ. Да и передъ сыновьями стыдно было бы. Ихъ-то у меня пять человѣкъ. Было пять!вздыхаетъ полковникъ. А сейчасъ осталось только двое. Солдаты мы изъ рода въ родъ. Отцы, дѣды и прадѣды наши царямъ, царицамъ и родинѣ военщиной служили. Когда война начиналась, у меня трое уже офицерами были, четвертый только годъ въ училищѣ оттрубилъ, а пятый совсѣмъ еще юнецъ, въ седьмой классъ реальнаго перешелъ. Объявили войну, онъ ко мнѣ: - Позволь мнѣ добровольцемъ итти! 

,, 

 - Съ Богомъ, говорю, милый! Только зачѣмъ же тебѣ добровольцемъ, нижнимъ чиномъ итти? Поступай въ училище, офицеромъ пойдешь, какъ всѣ твои братья. 

- Долго, говоритъ, офицерства ждать! А люди сейчасъ нужны. 

НИВА 

 Устроилъ я его въ полкъ вольноопредѣляющимся. Отправился. Да не долго повоевалъ, Царство ему Небесное: въ самомъ началѣ кампаніи, въ Восточной Пруссіи, пуля прямо въ сердце угодила. Мнѣ его ротный командиръ письмо написалъ. Героемъ, пишетъ, сынъ вашъ погибъ! Первый въ атаку бросился на непріятельскій окопъ . 

Полковникъ задумчиво постучалъ ложечкой въ стаканѣ и добавилъ тише: 

А вѣдь совсѣмъ еще ребенокъ былъ. Застѣнчивый, робкій даже. Въ обществѣ, бывало, краснѣлъ, какъ дѣвица. Музыку очень любилъ. Подъ гитару романсы пѣлъ удивительно хорошо. И романсы все выбиралъ самые сердцещипательные, со слезой. А вотъ, поди жъ ты, героемъ оказался. Первымъ въ атаку на окопъ, подъ пули, значитъ. На такое дѣло душа твердая должна быть. По опыту знаю, въ турецкую кампанію самъ въ атаку хаживалъ. Да-съ, а черезъ два мѣсяца послѣ этого самый старшій изъ строя выбылъ. Этотъ здѣсь былъ, на галиційскомъ фронтѣ. Батальономъ командовалъ въ чинѣ капитана. Тоже во время атаки двумя пулями въ животъ былъ раненъ. Недѣлю бѣдняга промучился. Успѣлъ я его повидать передъ смертью. Въ сознаніи еще былъ. 

 Ничего, говоритъ, старикъ, не горюй, у тебя еще трое остаются! Жаль только, что мало повоевать пришлось! 

 Да-съ! Похоронилъ я его. Теперь, думаю, за которымъ очередь? Слава Богу, зима благополучно прошла. А по веснѣ, въ половинѣ апрѣля, получаю извѣщеніе о смерти средняго сына. 

Русинки. 

1915 

Русинскій домъ. 

............ 

No 27. 

Въ Карпатахъ онъ былъ. При какихъ обстоятельствахъ убитъ, не сообщили. Погибъ, да и только. Тамъ же и похороненъ. Вотъ то же и про этого сына могу сказать, и онъ былъ не такой, какъ всѣ. До штабсъ-капитанскаго чина дослужился, а самъ ровно дитя малое. Никакъ не могъ опредѣлить себя. Откровенно мы съ нимъ и говорили и переписывались, какъ два лучшіе друга. Все вопросомъ однимъ мучился: 

 Зачѣмъ я живу? Какое мое назначеніе? Кому я нуженъ? 

 И, знаете, до такого состоянія уже дошелъ, что я за него началъ опасаться: либо руки на себя наложитъ, либо свихнется. Тутъ война началась. Отправился онъ въ первую голову. Смотрю, съ войны письма пошли иныя, много спокойнѣе. Удовлетвореніе нашелъ, опредѣлилъ себя. И вотъ особенно замѣчательно послѣднее его письмо, недѣли за три до смерти онъ его написалъ. Прямо-таки пророческое. Я вамъ нѣсколько строкъ прочту, замѣчательно интересно . 

Полковникъ досталъ изъ внутренняго кармана на груди переполненный бумажникъ и послѣ довольно продолжительныхъ поисковъ вынулъ оттуда сложенный вчетверо, кругомъ исписанный листокъ почтовой бумаги. 

- Я съ этимъ письмомъ никогда не разстаюсь! М-да-съ!..  Дорогой отецъ... Я вполнѣ понимаю Володю.  Это не то! А вотъ отсюда:  Помнишь, какъ часто я жаловался тебѣ, что, глядя на весь міръ, стараясь представить передъ глазами населеніе всего земного шара, я совершенно не вижу себя, меня нѣтъ. Вѣрнѣе, я 

для всей этой огромной массы отсутствую, абсолютно безразличенъ, абсолютно ненуженъ. И когда исчезнетъ моя физическая оболочка, рѣшительно никто этого не замѣтить,—было пустое мѣсто и осталось пустое. Ты утѣшалъ меня тѣмъ, что каждый, за чрезвычайно ничтожнымъ исключеніемъ, можетъ то же самое сказать про себя. Право же, отецъ, это было весьма слабое утѣшеніе. И я, признаться, сталъ доходить уже до чортиковъ. Да на мое счастье началась война. Всего, что я пережилъ за послѣдніе восемь мѣсяцевъ, не передать. Одно могу сказать,-война опредѣлила меня. Она показала мнѣ самого себя...  Нужно вамъ замѣтить,- поднялъ голову полковникъ,- что объ этомъ онъ написалъ мнѣ первый разъ. Первый и послѣдній. И точно чувствовалъ, что больше не придется писать или говорить объ этомъ...  Теперь ты можешь наконецъ успокоиться. Я знаю, тебя вѣдь мучила моя неудовлетворенность жизнью. Теперь я удовлетворенъ. Я сознаю, что и я былъ нуженъ для чего-то, что я не прошелъ безслѣдно. Теперь, отецъ, и умереть не страшно. А раньше, признаюсь, боялся смерти. На всякій случай, прощай еще разъ. Спасибо тебѣ за отцовскую любовь и за товарищескую дружбу...  Точно чувствовалъ! Точно чувствовалъ!-задумчиво повторилъ полковникъ, складывая бумажку и пряча обратно въ карманъ бумажникъ.- Да-съ! И осталось у меня, значитъ, сейчасъ всего два сына. И даже не два, а полтора, потому что младшему пять дней тому назадъ ампутировали ногу. 

Старикъ сдѣлалъ нѣсколько энергичныхъ глотковъ чаю. досталъ портсигаръ и закурилъ. 

Очень тяжела должна быть такая потеря? полуспрашиваю. Полковникъ сразу оживился. 

- Больно! Конечно, больно! Вѣдь мои же родныя дѣти. Кромѣ нихъ, у меня никого не было, жена померла уже шестнадцатый годъ. Больно, но не тяжело! Сейчасъ у насъ много говорится о долгѣ передъ родиной, о томъ, что сражаться за нее и умереть счастье. Много говорится красивыхъ словъ. Я красно говорить не умѣю. Одно могу сказать,-и это вѣрно, какъ вѣрю я въ Господа Бога нашего,-жалѣю, всѣмъ сердцемъ жалѣю я, что было у меня всего пять сыновей, а не десять. И, если бы изъ десятерыхъ одинъ только остался въ живыхъ, было бы больно, но не тяжело! 

- Лошади готовы, ваше высокоблагородіе!- вырастаетъ въ дверяхъ фигура солдата. 

Я прощаюсь съ полковникомъ и жму его славную старческую руку крѣпче, чѣмъ принято.