546
1915
VI.
НИВА
Въ ту минуту, когда офицеры шумно поднимались съ мѣстъ, готовясь покинуть церковь, на порогѣ появился ксендзъ, ведя за собой дѣвушку.
Германцы остолбенѣли.
Ни одному изъ нихъ не приходилось давно уже видѣть такой сслѣпительной, волшебной красавицы. Если бъ ожило изображеніе Мадонны на старой картинѣ алтаря и, покинувъ свой темный фонъ и рѣзную раму, тихо двинулось къ нимъ со стыдливо опущенными глазами, они были бы поражены не болѣе. Крики и шумъ разомъ смолкли. Таково обаяніе истинной красоты: пьяные полудикари, не задумавшіеся передъ оскорбленіемъ святыни, присмирѣли передъ этой слабой дѣвушкой, ослѣпившей ихъ, какъ лучъ молніи. Вытянувшись во фронтъ по-военному, шатаясь и еле сохраняя равновѣсіе, но оправляя дрожащими руками свои кителя, они привѣтствовали вошедшую низкими поклонами. Неожиданно для себя, всѣ эти бароны и аристократы, утратившіе человѣческій обликъ, должны были вспомнить о своемъ происхожденіи и изящныхъ манерахъ. Ими овладѣло смущеніе, болѣе сильное, чѣмъ въ гостиной сановной аристократки, или въ уборной красавицы-артистки, милостиво удостоившей ихъ своимъ пріемомъ. Солдаты смотрѣли, разинувъ ротъ отъ изумленія. Одну минуту въ церкви былъ слышенъ только трескъ нагорѣвшихъ свѣчей и стонъ вѣтра, долетавшій снаружи. Никто не смотрѣлъ на ксендза и не видѣлъ улыбки, скользнувшей по его губамъ: онъ ожидалъ заранѣе эффекта, который теперь былъ передъ его глазами,
Моя пріемная дочь, господа офицеры. Ее зовутъ Марія. Поручаю ее вашей любезности.
Офицеры заговорили всѣ сразу. Комплименты посыпались градомъ, каждый наперерывъ старался заслужить хотя одинъ взглядъ красавицы. Марію усадили посреди стола, кое-какъ приведеннаго въ порядокъ. Солдаты были немедленно выгнаны вонъ. Они, впрочемъ, не думали уходить и, тайкомъ пробравшись на хоры, продолжали любоваться оттуда. Въ холодную осеннюю ночь, среди опасностей тяжелаго похода, всѣ эти тупые озвѣрѣвшіе люди, точно сбросшіе корою, вдругъ почувствовали, какъ это небесное видѣнье согрѣваетъ ихъ ледяныя сердца. Уботая фантазія, пронизанная ослѣпительно-яркимъ свѣтомъ красоты, нарисовала передъ ними на мгновенье поля и небо ихъ далекой родины; они вспомнили о своихъ женахъ и дочеряхъ, оставшихся дома, которыхъ имъ, быть-можетъ, уже не суждено было увидѣть никогда больше. Они молча смотрѣли, угрюмые, суровые, и не одинъ заскорузлый кулакъ смахнулъ украдкой предательскую слезу съ рѣсницы.
Между тѣмъ офицеры продолжали свое ухаживанье. Овладѣвшее ими вначалѣ смущеніе постепенно проходило; дѣвушка держала себя такъ растерянно, такъ тихо и робко отвѣчала на ихъ любезности,-въ концѣ концовъ они не могли не вспомнить о томъ, что этотъ стыдливый и роскошный цвѣтокъ находится всецѣло въ ихъ власти.
Ксендзъ изъ своего угла не спускалъ глазъ съ блѣднаго лица дѣвушки и въ то же время слѣдилъ за каждымъ движеніемъ офицеровъ, которые ее окружали.
По темному полю, черезъ канавы и рытвины, замаскированныя клочьями расползающагося тумана, во весь опорь мчится Стась. Нога его, слишкомъ короткая, едва достаетъ до стремени. Если бъ лошадь вздумала перемѣнить направленіе и свернула въ сторону, онъ не сумѣлъ бы подчинить ее своей волѣ: его пальцы, онѣмѣвшіе отъ холоднаго рѣжущаго вѣтра, не могутъ справиться съ ремнями повода. Но лошадь, повидимому, напугана чѣмъ-то: прижавъ уши и закусивъ удила, вся въ пѣнѣ и мылѣ, она стрѣлою несется впередъ, все впередъ. Этого только и нужно Стасю.
Темнота кругомъ. Луна поминутно исчезаетъ за облаками, тяжелыми, точно намокшими отъ дождя. Мутная равнина теряется вдали, перелѣска давно уже не видно. Холмъ, крутой спускъ въ лощину, опять возвышенность, и такъ далѣе, безъ конца; все поле-послѣдовательный рядъ препятствій для быстрой ѣзды. Темнота страшна, но лунный свѣтъ еще страшнѣе. Мертвое поле оживаетъ какой-то таинственной жуткой жизнью, когда между тучами показывается это блѣдное лицо, улыбающееся саркастической гримасой. Одинокія ветлы протягиваютъ руки, точно хотятъ схватить всадника. Рытвины и провалы подъ ногами коня раскрываютъ, какъ живые, свои темныя пасти. А вѣтеръ кружится надъ головой и безъ умолку поетъ свою пѣсню, болѣе страшную, болѣе безнадежную, чѣмъ пѣсня Лѣсного Царя надъ умирающимъ. О, если бъ только не опоздать!
Мальчикъ сжимаетъ кулаки при мысли о томъ, что осталось позади, въ родимой деревнѣ, и крѣпче стискиваетъ ногами взмыленные бока лошади. Въ его душу начинаетъ заться сомнѣніе. Тринадцатилѣтній ребенокъ, взявшій на себя героическій подвигъ, впервые чувствуетъ, какъ тоскливо сжимается его сердце. Хорошо ли онъ сдѣлалъ, пустившись въ путь наудачу? Насколько хватаетъ глазъ, въ полѣ нѣтъ никого,-никого, кромѣ холмовъ, рытвинъ, тумана и вѣтра. Что, если солдаты свернули въ сторону съ шоссе и онъ не найдетъ ихъ? Если его скачка по безлюдному полю будетъ продолжаться до самаго утра? Тогда оставшіеся тамъ обречены на гибель, потому что ихъ некому
1915
No 28.
защитить,-старика, священника и слабую дѣвушку. Марія!.. Что будетъ съ ней, если помощь не подоспѣетъ во-время? Увидѣть ее, обожаемую, любимую болѣе, чѣмъ сестру, въ рукахъ германцевъ-о, никогда, въ тысячу разъ лучше смерть. И, припавъ къ лукѣ сѣдла, Стась гонитъ лошадь все быстрѣе и быстрѣе.
Лошадь, хрипя и роняя клочьями пѣну, напрягаетъ послѣднія силы. Что испугало ее? Мальчикъ не знаетъ этого, но паническій ужасъ животнаго начинаетъ передаваться и ему. Онъ вспоминаетъ, какъ давеча выла собака между могилами погоста, какъ дрожали и фыркали усталыя лошади терманцевъ. Когда онъ мчался мимо господскаго дома, на вышкѣ жалобно стонала сова. Луна въ смятеніи бѣжитъ по небу, и длинныя черныя руки тучъ протянуты, чтобы схватить ее. Что-то ужасное разлито въ воздухѣ этой ночи, что-то неизбѣжное и роковое, близость котораго чувствуетъ, кажется, вся природа.
И вдругъ, въ наступившей опять темнотѣ, Стась неожиданно слышитъ окрикъ впереди, совсѣмъ близко. Но онъ не можетъ о остановить бѣшеный бѣгъ лошади. Изо всѣхъ силъ натянувъ поводья, мальчикъ весь сжимается въ одинъ комокъ мускуловъ и чувствуетъ, что земля уходитъ отъ него внизъ, а шея и голова лошади съ прижатыми ушами поднимаются все выше и выше, почти вертикально. Прямо передъ нимъ вырастаетъ черный призракъ. Въ ту же минуту одинъ за другимъ раздаются два выстрѣла, освѣщая все поле желтымъ огнемъ. Это послѣднее, что видитъ и слышитъ Стась. Поднявшаяся на дыбы лошадь тяжело опрокидываеся навзничь, придавивъ его подъ собою...
VII.
Полночь. Старые часы въ ризницѣ костела наполняютъ церковь глухимъ гуломъ своихъ курантовъ. Офицеры шумно провозглашаютъ тостъ въ честь кайзера. Ни одинъ изъ нихъ уже не думаетъ объ отъѣздѣ. Точно коршуны вокругъ добычи, они все тѣснѣе группируются около дѣвушки, и по мѣрѣ того, какъ блѣднѣетъ она, задыхающаяся, близкая къ обмороку отъ жары, шума и табачнаго дыма, ихъ глаза и лица разгораются все ярче. Зачѣмъ это нелѣпое черное платье, застегнутое до самаго горла? Подъ нимъ совершенно не видно шеи, а между тѣмъ маленькая изящная ручка дѣвушки бѣла, какъ слоновая кость. И порочные, низменные инстинкты голодныхъ животныхъ кипятъ въ груди всѣхъ этихъ пьяныхъ мужчинъ, клокочутъ и ищутъ выхода наружу.
Безпокойнѣе всѣхъ молодой поручикъ, баронъ Риловъ. Онъ сидить ближе другихъ, совсѣмъ рядомъ съ Маріей,- онъ завоевалъ себѣ это мѣсто цѣною вызова на дуэль завтра утромъ. Его нога прижимается подъ столомъ къ бедру дѣвушки, даже не понимающей этого прикосновенія, и глаза смотрятъ на нее такимъ взглядомъ, отъ котораго этотъ ангелъ, безгрѣшный и чистый, какъ дитя, начинаетъ испытывать безпокойство. Варонъ Риловъ знаетъ, что дѣвушка будетъ принадлежать ему раньше, чѣмъ всѣмъ другимъ. Онъ никому не уступитъ своего первенства. Тамъ, гдѣ дѣло идетъ о красивой женщинѣ, онъ не поручикъ, обязанный дисциплиной,- нѣтъ, онъ только рыцарь . Дѣвушка будетъ принадлежать ему, но для него мало одного обладанiя,- онъ хочетъ еще осквернить ее, опозорить, надругаться надъ ея чистотой до послѣднихъ предѣловъ цинизма. Его воображеніе, испорченное съ дѣтства, зараженное картинами изысканнаго разврата, заманчиво рисуетъ ему перспективу кощунственной сладострастной оргіи въ оскверненномъ храмѣ.
- Мадмуазель,- говоритъ онъ, нѣжно склоняясь къ дѣвушкѣ:- танцуете ли вы танго?
Марія смотритъ на него, не понимая.
- Что такое?
- Я спрашиваю, танцуете ли вы танго?
Молодая дѣвушка продолжаетъ недоумѣвать. Чего отъ нея хотятъ? Отецъ Маркъ сказалъ ей, что она должна, какъ вѣрная дочь церкви, принести себя въ жертву ради возмездія за поруганную святыню, если хочетъ заслужить мученическій вѣнецъ въ небесахъ, и она поняла его буквально. Не разспрашивая ни о чемъ, не колеблясь и не сожалѣя, она отвѣтила, что готова умереть во всякую минуту, и просила только молиться о ней. Но этотъ страшный человѣкъ съ багровымъ лицомъ и глазами демона вмѣсто смерти говоритъ, улыбаясь, о танцахъ. Не насмѣшка ли это?
Офицеръ въ самомъ дѣлѣ смѣется.
-- Я вижу, моя крошка, что вы еще не совсѣмъ цивилизованы. Танго, это модный танецъ, самый прекрасный танецъ двадцатаго вѣка. Его танцуютъ обнаженной. Понимаете? Это даже не пляска семи покрывалъ, потому что покрывала отсутствуютъ.
Обнаженной... Да, это понятно; теперь она поняла все. Румянецъ, какъ зарево, обливаетъ ея нѣжныя щеки. Не отвѣчая, она оборачивается къ своему духовному отцу, и взоры ихъ встрѣчаются надъ столомъ, усѣяннымъ осколками разбитой посуды. Отецъ Маркъ понялъ тоже, чего хотятъ нѣмцы. Передъ нимъ разверзлась бездна, въ которую онъ не смѣетъ заглянуть; холодный потъ выступаетъ на лбу этого человѣка, столько часовъ безстрашно и презрительно играющаго со смертью. Ужасъ передъ кощунствомъ, самая мысль о которомъ не могла прійти ему въ голову, горячей волной заливаетъ его сердце, смывая въ немъ все: и гнѣвъ, и жажду мщенья, и послѣдніе проблески надежды. Онъ ошибся. Жертва принесена безцѣльно, всей его жизни хва