No 32.
1915
НИВА
Жизнь сказка.
Повѣсть Ив. Островного.
(Продолженіе).
На площадкѣ вагона не было никого. Тучи на небѣ совсѣмъ разошлись, и солнце теперь свѣтило во-всю.
Макшеевъ взялъ его въ руки и принялся самымъ внимательнымъ и пристальнымъ образомъ разсматривать его съ этой точки зрѣнія.
Тутъ, братъ, секретъ какой-то. Безъ знанія его не откроешь, сказалъ онъ и прибавилъ:-а вещь цѣнная. Рублей, я тебѣ скажу, этакъ на двѣсти. Тутъ главное-платина. Она очень дорого цѣнится. Везетъ же тебѣ, Сережка! Вдругъ ни съ того ни съ сего... Имъ, должно-быть, понравилась твоя смазливая физіономія.
1915
609
Поэтому онъ, просто изъ чувства противорѣчія, отрицалъ всякую возможность таинственности и въ этомъ случаѣ. Да и къ чему было искать какихъ-то особенныхъ объясненій? Въ такое время, когда всѣхъ охватило воодушевленіе, что удивительнаго въ томъ, что дѣвушки, увидѣвъ воина, отправлявшагося въ сраженіе, захотѣли хоть чѣмъ-нибудь доставить ему удовольствіе. У нихъ ничего не было въ рукахъ, и онѣ отдали то, что нашлось.
Лощинъ разжалъ свою руку, и оба они глядѣли на небольшую вещицу, лежавшую у него на ладони. Она была круглая, изь золота, съ темнымъ ободочкомъ, повидимому, изъ платины; разорванная цѣпочка тоже была изъ золота, перемѣшаннаго съ платиной. По формѣ это былъ медальонъ, но не было никакихъ признаковъ, по которымъ можно было бы узнать, гдѣ и какъ онъ открывается.
- Какія ты говоришь глупости. Мишель! При чемъ тутъ... Онѣ разговаривали со мной одну минуту, едва ли разглядѣли...
- А чѣмъ же ты объясняешь?
Онъ хорошенько спряталъ подарокъ дѣвушки, но вовсе не считалъ его талисманомъ, а просто-какъ вещь, данную ему на память, подъ вліяніемъ высокаго движенія души. Товарищамъ онъ такъ ничего и не сказалъ про этотъ эпизодъ, а особенно про подарокъ. И это совсѣмъ не значило, что онъ не довѣрялъ имъ, или у него съ ними плохія отношенія. Напротивъ, самыя лучшія, и не только съ тѣми, что были его товарищами по выпуску, но и съ другими, которые прибыли со стороны и служили съ нимъ недавно. Онъ былъ очень счастливъ въ этомъ отношеніи: его любили неизмѣнно всѣ товарищи.
Да просто волненіе, повышенное настроеніе, подъемъ... Если бы случайно въ окно выглянулъ ты, онѣ сдѣлали бы то же самое...
При моей-то толстой рожѣ? Ну, сомнѣваюсь... Что же ты намѣренъ съ этимъ дѣлать?.. Повѣсишь на шею и будешь хранить на сердцѣ? А?
Въ этомъ уже слышалась обычная насмѣшливость Макшеева: онъ начиналъ впадать въ присущій ему тонъ, который какъ-то особенно дѣйствовалъ на Лощина, подчиняя его вліянію этого, въ сущности, недалекаго человѣка.
Впрочемъ, это легко объяснить тѣмъ, что такіе смѣшные и умѣющіе смѣшить люди, какъ Макшеевъ, всегда имѣютъ извѣстную долю вліянія во всякомъ обществѣ. Съ ними не скучно. Гдѣ они, тамъ и смѣхъ; они незамѣнимы въ пасмурные дни, когда на дворѣ безпросвѣтный дождь или вьюга; они въ горестяхъ умѣютъ найти смѣшную сторону, а если у нихъ не хватаетъ остроумія, то они достигаютъ цѣли однимъ своимъ смѣшнымъ видомъ.
Подпоручикъ же Лощинъ, при всѣхъ своихъ достоинствахъ ума и сердца, въ чемъ ему никто не отказывалъ, не обладалъ сильнымъ характеромъ, и ему не хотѣлось дать поводъ Макшееву заподозрѣть его въ сентиментальности, которую тотъ не замецлилъ бы высмѣять. И на замѣчаніе товарища онъ засмѣялся.
- Съ какой стати? Вѣрнѣе, въ трудную минуту продамъ гдѣнибудь, когда не хватитъ табаку.
Сергѣй Андреевичъ Лощинъ былъ дѣйствительно круглый сирота. Отца, стараго вояку, отличавшагося еще въ скобелевскія времена, онъ смутно помнилъ, а о матери своей не имѣлъ никакого представленія. Она умерла раньше наступленія въ немъ сознательности. Какіе-то дальніе родственники забросили его въ военную школу, гдѣ онъ получилъ мѣсто по праву, и онъ, пройдя все, что полагается, вышелъ въ офицеры.
Никто ему не помогалъ, и никому онъ не былъ обязанъ, кромѣ казны , которая дѣйствительно, можно сказать, вывела его въ люди. И можетъ-быть, оттого, что у него никогда не было внѣшней опоры, какъ у другихъ, какъ почти у всѣхъ его товарищей, и всегда нужно было опираться только на себя самого, изъ него выработался такой осторожный, сдержанный, вдумчивый и даже, какъ многимъ казалось съ перваго взгляда, разсудительный человѣкъ.
Ни въ чемъ онъ не былъ рѣзокъ, никогда не дѣйствовалъ по первому побужденію, зная, что, если позволитъ себѣ это и сдѣлаетъ глупость, то никто за него не заступится, и одному ему придется нести послѣдствія.
Онъ сказалъ это неискренно, но тѣмъ болѣе его изумили слова, которыя онъ услышалъ отъ Макшеева:
- Ну, это, братъ, ужъ было бы свинство... Тебѣ подарили это не на табакъ, а на память. Вотъ я бы не продалъ. Ни за что. Я знаешь что сдѣлалъ бы? Починилъ бы цѣпь и надѣлъ бы эту штуку на себя и носилъ бы ее на груди. Почемъ знать? Можетъбыть, это судьба, и въ этой кругляшкѣ заключается какое-нибудь волшебное свойство.
О, что ты! Неужели ты вѣришь въ подобныя глупости? опять-таки не вполнѣ искренно замѣтилъ Лощинъ.
Но эта же осторожность дѣлала его пріятнымъ и для другихъ. Сколькихъ товарищей его благоразуміе и вдумчивость спасли отъ непоправимыхъ глупостей, иногда близкихъ къ гибели... За это его любили, и это отношеніе товарищей въ значительной степени возмѣщало ему недостатокъ той теплоты, какую другіе находили у родныхъ.
Но все же онъ былъ одинокъ, и это чувствовалось на каждомъ шагу. Не дружба же съ толстякомъ Макшеевымъ могла залѣчить эту рану! Странная дружба, — какая-то, если можно такъ сказать, механическая. Съ малыхъ лѣтъ люди сидѣли на одной скамьѣ рядомъ, списывали другъ у друга задачи, вообще дѣлили поровну школьныя невзгоды и радости. Люди—разные по характеру, по строенію душъ, по направленію ума и тѣмъ не менѣе тѣснѣйшимъ образомъ связанные вотъ этимъ именно многолѣтнимъ сосѣдствомъ и невольнымъ дѣлежомъ всего, что выпадало на долю.
Глупость? Нѣтъ, это не глупость. Можетъ-быть, эти дѣвушки были вовсе не дѣвушки, а какія-нибудь сказочныя феи. Не даромъ же ты сирота, у тебя нѣтъ ни отца, ни матери, и никакихъ родныхъ. Вотъ феи и позаботились о тебѣ.
Да, какъ это ни странно, въ душѣ у этого толстяка, на ряду съ плоскимъ шутовствомъ, уживалось пристрастіе къ сказочной фантазіи. Онъ былъ очень суевѣренъ, боялся страшныхъ разсказовъ на ночь и не только въ дѣтствѣ, когда былъ въ школѣ, но и теперь, когда выросъ, возмужалъ и носилъ офицерскіе погоны, украшенные двумя звѣздочками. И то, что онъ говорилъ Лощину про фей, нисколько не было шуткой,-онъ допускалъ, онъ вѣрилъ, что это было возможно.
И насчетъ разныхъ чудесныхъ вещей у него былъ богатый запасъ исторій, всевозможныхъ изумительныхъ случаевъ, которые онъ не уставалъ разсказывать, при чемъ, по странной слабости, почти всегда приписывалъ ихъ переживаніе себѣ.
Такихъ дружескихъ союзовъ на свѣтѣ множество, они кажутся горячими и неразрывными до разлуки, но, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ жизни врозь, люди, встрѣчаясь, кидаются другъ другу въ объятія, радостно пожимаютъ руки, а черезъ пять минутъ не знаютъ, о чемъ говорить, что сказать другъ другу, что дружески раздѣлить. И мысль обязательно возвращается къ старымъ школьнымъ годамъ, когда было что дѣлить.
И надо сказать, что въ тѣ минуты, когда, передъ отходомъ поѣзда, Лощинъ взглянулъ въ окно и въ тысячный разъ убѣдился, что у него нѣтъ ни одной родной души, которая пришла бы и сказала ему теплое сердечное слово передъ этимъ труднымъ, почемъ знать,-можетъ-быть, послѣднимъ путешествіемъ, онъ былъ очень несчастливъ.
Товарищи, конечно, были съ нимъ, но у нихъ у всѣхъ былъ кто-то, ко всѣмъ пришли родные, хоть дальніе, а Макшеева провожали мать и сестра, и въ эти-то минуты какъ разъ имъ и не было дѣла до него. И вдругъ словно съ неба упали два милыя существа, совсѣмъ постороннія, чужія, но какимъ сердечнымъ огнемъ горѣли у нихъ глаза, когда онѣ посылали ему свои прощальные взгляды. И это простое дружеское пожеланіе всего самаго прекраснаго и этотъ даръ на память... О чемъ? Не о нихъ же, ему совершенно неизвѣстныхъ. О той минутѣ, удивительной, незабываемой.
Онъ и теперь уже завелъ какой-то разсказъ, будто бы слышанный имъ отъ отца, объ одномъ полковникѣ, которому какая-то неизвѣстная старуха-нищая, въ благодарность за поданный ей пятакъ, подарила мѣдную пуговицу, и какъ эта пуговица, которую онъ всегда носилъ въ карманѣ, въ турецкую войну спасала его отъ пуль и отъ такихъ невѣроятныхъ опасностей, среди которыхъ всякій другой двадцать разъ погибъ бы.
И потому-то онъ крѣпко-накрѣпко спряталъ медальонъ съ цѣпью. Онъ, конечно, не надѣнетъ его, хотя бы ужъ потому. что такое предположеніе высказалъ Макшеевъ, но и не продастъ. О, ни за что, если бы даже умиралъ съ голоду. И совсѣмъ не потому, чтобы считалъ его какимъ-то талисманомъ, а просто... да просто потому, что это было бы подлостью.
Но Лощину всегда было непріятно слушать его разсказы. Вѣра въ таинственное и невѣдомое была и ему самому свойственна. но эта область рисовалась ему въ видѣ тончайшихъ, эѳирныхь, неуловимыхъ и неощутимыхъ сферъ, и представленія Макшеева съ этими добрыми феями, злыми вѣдьмами, старухами-нищими и ихъ талисманами, даримыми за пятачковую милостыню, казались ему грубыми и оскорбляли его.
День былъ полонъ суеты и перемѣнъ. Нѣсколько часовъ они ѣхали по одной дорогѣ, потомъ на какой-то большой станціи, пока они сидѣли въ буфетѣ, гдѣ для всѣхъ былъ приготовленъ