722 

1915 

НИВА 

Допросчикъ былъ смуглый брюнетъ, съ широкими, нѣсколько сведенными спереди, плечами и толстыми колѣнями большихъ ногъ, плотно упиравшихся въ полъ. Онъ держалъ руки въ карманахъ. Бритое большое лицо съ вертикальной складкой надъ переносьемъ и ясными, устало прищуренными глазами, являло выраженіе непреклонности. Я понималъ это выраженіе, какъ смертный приговоръ. Я заранѣе покорялся ему, предвидя, что, сохранивъ честь, понятіе, давно утраченное слабыми людьми съ широкой натурой,-пріобрѣту тѣмъ уваженіе друзей и отечества. Отечество въ эту войну перестало быть для меня отвлеченнымъ понятіемъ; я увидѣлъ, что оно состоитъ изъ людей, доступныхъ гнѣву, скорби, жалости и восторгу. Я хотѣлъ сохранить уваженіе этихъ людей и не противился неизбѣжному. 

Всѣ мы находились въ столовой моей квартиры. На буфетной доскѣ валялась забытая дѣтьми игрушка,-стальной волчокъ, состоявшій изъ стержня, пропущеннаго въ подвижное колесцо, и обладавшій большой длительностью вращенія. Онъ приводился въ дѣйствіе посредствомъ длинной бечевки, наматываемой на трубочку колесца. Старикъ офицеръ съ нафабренными усами и лукаво подвижнымъ взглядомъ, взявъ въ руки волчокъ, небрежно трогалъ колесцо пальцемъ, извлекая жужжащій звукъ, напоминающій полетъ мухи. Въ это время я произнесъ уже послѣднее  нѣтъ  на послѣдній вопросъ допросчика, и комната погрузилась въ молчаніе. 

1915 

No 39. 

Онъ сказалъ, смотря то на меня, то на присутствующихъ: 

– Я предлагаю вамъ подумать еще разъ. Пустите этотъ волчокъ. Время, пока онъ вертится, будетъ окончательнымъ срокомъ вашего размышленія. Это—льгота, намъ ничего не стоило бы разстрѣлять васъ немедленно. Итакъ, воспользуйтесь льготой, одумайтесь! Если волчокъ упадетъ, а вы останетесь нѣмы, пеняйте тогда лишь на себя. 

Страданіе это однако, въ силу большой, стремительной живости воображенія, которое доставляло мнѣ, даже въ спокойные моменты жизни, немало мелкихъ предвосхищеній будущаго и яркихъ повтореній прошлаго,-было неизмѣримымъ числомъ разъ значительнѣе впечатлѣнія отъ настоящихъ строкъ, что пишутся мною спокойно, какъ бы не о себѣ. Сцена разстрѣла, со всѣми и ея подробностями, пережилась мною съ быстротой вздоха. Я осязалъ свои шаги по зеленой травѣ сада, видѣлъ себя стоящимъ у стѣны каменнаго сарая, и преодолѣвалъ уже, мысленно, зловѣщую, какъ набатъ, тяжесть послѣдняго ожиданія, тоску готоваго полыхнуть залпа, послѣ чего наступаетъ таинственное ничто, въ то время, какъ нѣчто-трупъ, залитый фыркающей изъ сердца и головы кровью, лежитъ на землѣ, шевелясь въ жалкихъ конвульсіяхъ. 

Я различилъ шопотъ, столь тихій, что онъ скрадывалъ всѣ слова. Напряженно слѣдя за выраженіемъ двухъ лицъ, изрѣдка посматривающихъ на меня невинно скользящимъ взглядомъ, я безъ труда догадался, что непріятели вознамѣрились вновь попытать счастья, употребивъ въ отношеніи меня нѣчто, пока мнѣ еще неизвѣстное. О такомъ намѣреніи говорило движенiе пальца старика, чертившаго по буфетной доскѣ какой-то воображаемый планъ. Этотъ топографическій интересъ бесѣды, въ связи съ отсрочкой разстрѣла, убѣдилъ меня въ наличности новаго покушенія на мою стойкость, и я не ошибся. 

Я медлилъ отвѣчать, соображая, не кроется ли подъ этой выдумкой какого-нибудь подвоха; однако, взвѣшивая весь смыслъ предложенія Вальфельда, нашелъ въ немъ лишь попытку психологическаго воздѣйствія, разсчитанную на созерцаніе вращающагося волчка, который, находясь въ дѣйствіи, какъ бы олицетворялъ мою собственную жизнь, сокращающуюся съ каждымъ оборотомъ стальной оси. Самая отсрочка казни, столь краткая, не представляла для меня ничего утѣшительнаго, такъ какъ, твердо рѣшивъ не выдавать военныхъ секретовъ, я тѣмъ самымъ обрекалъ себя на смерть, безразлично—сейчасъ или черезъ двѣтри минуты, когда волчокъ, потерявъ инерцію, останется лежать на боку, а я буду отведенъ въ садъ, подъ ружья германцевъ. Но, безсильный убить надежду хотя бы на чудо, такъ какъ изъ обширнаго человѣческаго опыта зналъ, что бывали примѣры, когда въ нѣсколько секундъ измѣнялись положенія, болѣе безнадежныя, чѣмъ мое,-я не нашелъ въ себѣ силы отказаться отъ выдумки офицера. Я молча кивнулъ головой, подошелъ къ окну, сорвалъ шнурокъ занавѣски и, по привычкѣ своей дѣлать все тщательно и какъ можно лучше, рѣшилъ получить максимумъ времени, остававшагося мнѣ, благодаря затѣѣ съ волчкомъ. Поэтому я двигался неторопливо, иногда останавливаясь на секунду. какъ бы задумавшись. Съ цѣлью придать волчку наибольшую длительность вращенія, я методично, плотно наматывалъ шнурокъ, стараясь, чтобъ каждый его рядъ занималъ какъ можно менѣе мѣста, дабы при развертываніи не потерять малѣйшей силы упора; шнурокъ, навернутый такимъ образомъ, лежалъ на волчкѣ четырьмя ровными слоями колецъ, твердыхъ и правильныхъ, какъ катушка. Сдѣлавъ это, я позаботился объ уменьшеніи тренія. Я взялъ чайный стаканъ, съ гладкимъ, хорошо отполированнымъ дномъ, опрокинулъ его на столъ, лѣвой рукой сжалъ волчокъ, а правой—свободный конецъ шнурка, и приготовился къ дѣйствію. 

- Васъ сейчасъ разстрѣляютъ,-медленно, съ очевидной цѣлью произвести впечатлѣніе, сказалъ допросчикъ и повернулся къ двери, крикнувъ, чтобы позвали солдатъ. 

Въ этотъ моментъ напряженіе мое достигло такой силы, что я нѣсколько секундъ плохо различалъ окружающее, какъ бы смотря вокругъ сквозь матовое стекло. Удары сердца были часты и слабы. 

Пересиливъ предсмертное волненіе, я оказался твердо стоящимъ на ногахъ и твердо смотрящимъ на своихъ палачей, но въ состояніи ошеломленности, ибо мозгъ, повинуясь инстинкту самосохраненія, отказывался еще пріурочить къ себѣ близость насильственнаго конца. 

Когда появились солдаты, я содрогнулся, почувствовавъ естественный ужасъ, неописуемый по существу и невыразимо мучительный. Воля моя не измѣнила мнѣ, и я не сдѣлалъ ни одного движенія, выражающаго страданіе. 

Мое здоровое молодое тѣло, проникаясь предвосхищеніемъ смерти, отталкивало ее каждымъ біеніемъ пульса. Солдатъ положилъ мнѣ на плечо руку, кивнувъ головой въ сторону двери; угрюмое любопытство читалось въ его лицѣ, обведенномъ ремешкомъ каски. 

- Вальфельдъ!-сказалъ старикъ, вертѣвшій въ рукахъ волчокъ.-Скажите, чтобы обождали съ разстрѣломъ. Я хочу сдѣлать вамъ нѣкое предложеніе. 

Допросчикъ, онъ же и начальникъ отряда, занявшаго наше мѣстечко, неохотно подошелъ къ офицеру. 

При этомъ волчокъ едва не вырвался изъ руки; черезъ мгновеніе онъ совершенно прямо, подобно пламени свѣчи въ тихомъ воздухѣ, стоялъ на стаканѣ, обманчиво неподвижный, ибо быстрота вращенія была неуловимой для глаза. Онъ не качался, не вздрагивалъ и не мѣнялъ мѣста на днѣ стакана, центробѣжная сила удерживала его въ одной точкѣ. Со временемъ сила эта должна была ослабѣть, лишивъ волчокъ равновѣсія; пока же, находясь въ зенитѣ, дѣйствовала прекрасно. Я, отступивъ немного назадъ, смотрѣлъ на эту игру смерти, принявшей образъ волчка, съ того рода спокойствіемъ, какое является, надо думать, слѣдствіемъ утомленія чувствъ. 

За время этихъ испытаній я чистосердечно радовался тому, что жена и дѣти въ отсутствіи. Они выѣхали заблаговременно на Т. П., далекіе отъ мысли, что я могу задержаться. Однако мои служебыя обязательства потребовали остаться дня на три сверхъ срока, и это совпало съ появленіемъ пруссаковъ. Я говорю, что радовался отсутствію близкихъ. Конечно, отчаяніе жены и блѣдность ея лица не поколебали бы моей твердости, но мученія вдвоемъ тягостнѣе и нестерпимѣе, чѣмъ переносимыя въ одиночествѣ кѣмъ-либо однимъ изъ двухъ, при увѣренности, что второе лицо спокойно въ своемъ незнаніи. Это мрачное утѣшеніе осѣнило меня теперь, въ то время, какъ Вальфельдъ подходилъ ко мнѣ, держа въ рукѣ волчокъ, взятый у старика. 

Вальфельдъ улыбался иронически и многозначительно, какъ человѣкъ, принявшій нѣкое эксцентрическое рѣшеніе важное и въ то же время сомнительное по результату. 

Вы, люди, прожившіе всю жизнь, не подвергаясь смертельной опасности,—должны, не осуждая меня за столь внимательное отношеніе въ этомъ разсказѣ къ подробностямъ обращенія съ волчкомъ, вообразить себя на моемъ мѣстѣ, съ тѣмъ масштабомъ времени, какимъ осужденъ былъ я измѣрять ничтожный остатокъ жизни. Я, положительно, входилъ въ подробности каждой минуты даже секунды, съ неменьшей серьезностью и значительностью оцѣнки ихъ, чѣмъ въ прежнее время — въ событія мѣсяцевъ, годовъ и недѣль. Моя жизнь сосредоточилась въ шнуркѣ и волчкѣ, и я растягивалъ ее, насколько то было возможно, съ цѣлью дать совершиться чуду, если бы оно снизошло ко мнѣ. Позже я убѣдился, что всѣ чудеса — въ насъ, пока же, движимый борьбой надежды съ отчаяніемъ, бралъ отъ даннаго положенія все, что взять было можно: нѣсколько минутъ жизни. Пока я приготовлялся пустить волчокъ, офицеры, сидя на стульяхъ, съ сигарами въ зубахъ, молча наблюдали меня, изрѣдка бросая фразы вполголоса; обостренный слухъ мой отлично улавливалъ смыслъ говоримаго: — Онъ струсилъ , — сказалъ одинъ. — Онъ колеблется,-согласился другой.- Онъ что-то задумалъ ,-ввернулъ третій. Всѣ они ошибались. Я не трусилъ, не колебался и не задумывалъ; я положился на милость судьбы. 

- Разъ, два, три!-сказалъ я съ нѣкоторымъ задоромъ.-Вотъ вашъ психологическій экспериментъ, господинъ Вальфельдъ, онъ вертится!-и я, напруживъ мускулы, сдернулъ шнурокъ со всей возможной для меня силой. 

Черезъ окно, просвѣчивая въ стаканъ и образуя подлѣ него овальное свѣтлое пятно, струились предвечерніе лучи солнца. 

Внимательно слѣдя за волчкомъ, я замѣтилъ въ сторонѣ отъ него какъ бы сверкающее сгущеніе воздуха. Оно расширилось, принимая форму дѣтскаго лица, а затѣмъ всей фигуры ребенка, дѣвочки восьми лѣтъ, въ которой, ничѣмъ не обнаруживъ своего волненія, я узналъ младшую свою дочь. Непривычный къ галлюцинаціямъ, я однако сообразилъ причину этого явленія, такъ какъ волчокъ былъ любимой игрушкой ребенка, и я часто забавлялъ ее, доставляя невинный восторгъ, намъ уже недоступный. Призракъ не исчезалъ. Онъ усердно трясъ маленькой курчавой головкой, тянулся къ волчку и заливался беззвучнымъ смѣхомъ, тѣмъ самымъ, какимъ я любовался такъ много счастливыхъ разъ въ часы вечерняго отдыха. Я оглянулся. Я хотѣлъ жить и, осматриваясь, изыскивалъ къ этому способы, хотя бы безумные.