У „Великого старца“ НАЧИТАВШИСЬ и наслышавшись о чудесах
Мичурина, я не без любопытства подъ
ажал к Козлову Тамбовской губернии, где поме
щается питомник его имени. Приехал ночью в
проливной дождь. Вокзал города Козлова — это вы
веска большого столичного магазина, за которой скрывается жалкая лавчонка. В городе имеется шесть извозчиков (в пролетку одного из них мне посчастливилось забраться), и как только я отъехал от вокзала, так немедленно погрузился в кромешную тьму и непролазную грязь, в которой положительно утопали колеса
пролетки. Привез меня извозчик в лучшую гостиницу (единственную в городе), конечно, на главной улице и
конечно имеющей название Советской. Не буду описывать номера этой „лучшейˮ гостиницы, в нем было все, что полагается: и страшная вонь, и клопы, и кривой стол, и цена — три рубля. Утро порадовало меня ясным, солнечным днем. Отыскав одного из шести извозчиков, я попросил отвезти меня в питомник, находящийся от города в двух верстах. Когда мы выехали из города, возница повернул ко мне бородатое загорелое лицо, губы его растянулись в широкую улыбку:
— Мичурина повидать захотели. Ах, и знаменит же он, его и за границей знают. А ведь наш козловский мужик!
И вот я в питомнике. Помощник Мичурина тов. Горшков, энергичный молодой научный работник, стараниями которого хозяйство питомника достигло такого большого благосостояния, — предложил пойти ознакомиться с питомником. Вошли в ограду, за которой расстилается широкое поле разных кустов, трав, деревьев. Если бы я не знал, что нахожусь в питомнике Мичурина, в питомнике, на который обращено внимание всего ученого мира, право же, я подумал бы, что нахожусь в обыкновеннейшем плодовом саду. На дороге, недалеко от входа разрослась вширь наша русская
ветла. Тов. Горшков указывает на нее: „Вот это миндаль, который приносит великолепные плодыˮ. Почувствовав мое смущение, он добавляет: „Вы, наверное, приняли его за ветлу — все ошибаются, кто видит его в первый раз, даже специалисты-плодоводы. Вот вино
град белый северный. На юге его на зиму пригибают к земле, чтобы
предохранить от холода, а у нас это не делается. Он отлично переносит наши суровые зимы“.
Недостаток места мешает мне подробно рассказать о тех чудесах, которые я видел, но характерно, что особенно волнует не то, что видишь, а то, что рассказывают о видимом. Как же переложить это на язык кино? К тому же помимо нефотогеничности, материал совершенно статичен. И хотя знаешь, что за этим зеленым покоем бурно бьется гениальная прозорливая мысль, настойчивость и упорная воля, — глав остается холоден. Все чудесное скрыто за обычными ничего не говорящими формами.
Четыре дня по двадцать четыре часа в сутки вел я наступление на ученых специалистов, которым казалось необходимым заснять все, что у них есть: все травинки, все кустики, ибо все для них ценно, асе значительно. Долго пришлось разъяснять, что язык кино — это не язык литературы, указывать, что все лишнее может только запутать и утяжелить.
К Мичурину, чтобы его не беспокоить, я решил поехать только уже с готовым планом, с тем, чтобы дать его (план) прокорректировать. День Мичурина начинается с 5 часов утра, поэтому мы в 8 часов уже колесили по заросшим густой травой улицам Козлова. На противоположном конце города протекает речка Воронеж. В атом месте она разбивается на два рукава, образуя островок, на котором и находится усадьба Мичурина. Никакого моста через реку нет, и сообщение поддерживается маленькой душегубкой, в которой, как мне передавали, не раз трепетали души маститых заграничных ученых, нередко приезжающих к знаменитому козловскому самородку.
И. В. Мичурин, высокий, очень крепкий для своих лет старик, принял меня с суровой приветливостью. „За трудное дело взялись, молодой человек, это не „Броненосец Потемкинˮ. А сделаете — большое спасибо скажут Вам работники плодоводства и крестьянеˮ.
Б. Светозаров
Русский
Бербэнкс
МИЧУРИН
Уход за сеянцами
в плодовом питомнике
Мичурина, я не без любопытства подъ
ажал к Козлову Тамбовской губернии, где поме
щается питомник его имени. Приехал ночью в
проливной дождь. Вокзал города Козлова — это вы
веска большого столичного магазина, за которой скрывается жалкая лавчонка. В городе имеется шесть извозчиков (в пролетку одного из них мне посчастливилось забраться), и как только я отъехал от вокзала, так немедленно погрузился в кромешную тьму и непролазную грязь, в которой положительно утопали колеса
пролетки. Привез меня извозчик в лучшую гостиницу (единственную в городе), конечно, на главной улице и
конечно имеющей название Советской. Не буду описывать номера этой „лучшейˮ гостиницы, в нем было все, что полагается: и страшная вонь, и клопы, и кривой стол, и цена — три рубля. Утро порадовало меня ясным, солнечным днем. Отыскав одного из шести извозчиков, я попросил отвезти меня в питомник, находящийся от города в двух верстах. Когда мы выехали из города, возница повернул ко мне бородатое загорелое лицо, губы его растянулись в широкую улыбку:
— Мичурина повидать захотели. Ах, и знаменит же он, его и за границей знают. А ведь наш козловский мужик!
И вот я в питомнике. Помощник Мичурина тов. Горшков, энергичный молодой научный работник, стараниями которого хозяйство питомника достигло такого большого благосостояния, — предложил пойти ознакомиться с питомником. Вошли в ограду, за которой расстилается широкое поле разных кустов, трав, деревьев. Если бы я не знал, что нахожусь в питомнике Мичурина, в питомнике, на который обращено внимание всего ученого мира, право же, я подумал бы, что нахожусь в обыкновеннейшем плодовом саду. На дороге, недалеко от входа разрослась вширь наша русская
ветла. Тов. Горшков указывает на нее: „Вот это миндаль, который приносит великолепные плодыˮ. Почувствовав мое смущение, он добавляет: „Вы, наверное, приняли его за ветлу — все ошибаются, кто видит его в первый раз, даже специалисты-плодоводы. Вот вино
град белый северный. На юге его на зиму пригибают к земле, чтобы
предохранить от холода, а у нас это не делается. Он отлично переносит наши суровые зимы“.
Недостаток места мешает мне подробно рассказать о тех чудесах, которые я видел, но характерно, что особенно волнует не то, что видишь, а то, что рассказывают о видимом. Как же переложить это на язык кино? К тому же помимо нефотогеничности, материал совершенно статичен. И хотя знаешь, что за этим зеленым покоем бурно бьется гениальная прозорливая мысль, настойчивость и упорная воля, — глав остается холоден. Все чудесное скрыто за обычными ничего не говорящими формами.
Четыре дня по двадцать четыре часа в сутки вел я наступление на ученых специалистов, которым казалось необходимым заснять все, что у них есть: все травинки, все кустики, ибо все для них ценно, асе значительно. Долго пришлось разъяснять, что язык кино — это не язык литературы, указывать, что все лишнее может только запутать и утяжелить.
К Мичурину, чтобы его не беспокоить, я решил поехать только уже с готовым планом, с тем, чтобы дать его (план) прокорректировать. День Мичурина начинается с 5 часов утра, поэтому мы в 8 часов уже колесили по заросшим густой травой улицам Козлова. На противоположном конце города протекает речка Воронеж. В атом месте она разбивается на два рукава, образуя островок, на котором и находится усадьба Мичурина. Никакого моста через реку нет, и сообщение поддерживается маленькой душегубкой, в которой, как мне передавали, не раз трепетали души маститых заграничных ученых, нередко приезжающих к знаменитому козловскому самородку.
И. В. Мичурин, высокий, очень крепкий для своих лет старик, принял меня с суровой приветливостью. „За трудное дело взялись, молодой человек, это не „Броненосец Потемкинˮ. А сделаете — большое спасибо скажут Вам работники плодоводства и крестьянеˮ.
Б. Светозаров
Русский
Бербэнкс
МИЧУРИН
Уход за сеянцами
в плодовом питомнике