Улица теней ОН СИДЕЛ па скамье, в сквере — и
его короткие, искривленные ноги не достигали земли. Перед ним возвышались жалкие прутья, долженствовавшие быть отблеском широкошумных лесов в этом сплетении камня, бетона и стали. Он сидел — и ждал чуда...
Его звали Плэм, Эдуард Плэм. Ежевечерне — от шести до восьми, возвращаясь со службы, он присаживался на эту скамью. Перед его глазами возникало мелькание человеческих теней; мимо него проходили смеющиеся девушки, к которым ему так хотелось прикоснуться и к которым он прикоснуться не мог...
Ибо он был — уродом. Правда, ему
было всего двадцать три года; правда, волосы его светились золотом, а глаза были задумчивы и серы. Но... но у него было как-то несоразмерно искривленное туловище; голова чудовищным шаром опиралась на узкие, оставшиеся детскими плечи; короткие и искривленные ноги были так нелепы, что он сам не знал, куда от них скрыться. Плэм чувствовал и знал свое уродство.
И вот — Плэм ждал чуда; вернее — он жаждал его. Как многие люди, отмеченные уродством, он был не только застенчив, но и чрезмерно дерзок в своих виденьях. Ему хотелось любви, — и он рассказывал хмурым своим сослуживцам там, в конторе, о бесчисленности своих романтических побед. Ему хотелось славы, — и он услаждал их стихами, утверждая, что стихи эти приняты самым лучшим журналом. Слушая его, сослуживцы сочувственно кивали головами и понимающе ахали. И когда он уходил — надрывались от хохота и упоенно барахтались в тине своего острословия.
Плэм ко мог не понимать своих заблуждений. Сознание призрачности его жизни, сознание поддельности обольщений раскалывало ему сердце. И сидя на скамье — в сквере, он ждал той минуты, когда кипучая волна действительности, нахлынув, покроет его с головой и, закружив, бросит на иной, неведомый берег. Ибо то, что для Плэма было действительностью — не было действительностью для других людей. И наоборот — то, что было человеческой повседневностью, — представлялось Плэму, как почти неуловимый фантом...
И
ЧУДО ПРИШЛО. Пришло именно в тот вечер, когда Плэм, сидя на скамье, вдыхая дым дешевой сигаретки — тосковал более, чем когда-либо. Оно пришло в обличии двух мужчин и женщины — подобной восставшей из пены Афродиты. Следы этой пены — ее дрожание, ее зыбкость и неуловимость, были женщиной сохранены вполне. Ее лицо, очертания ее фигуры были как бы струящимися, трепещущими, меняющими свои контуры.
Когда она возникла в сопровождении двух спутников на дорожке сквера — Плэма охватило такое чувство, кат если бы он увидел Медузу. Спутники Медузы — их круглые очки в роговой оправе, их желтые ботинки с дюймовыми подошвами — всею своей предметностью подчеркивали призрачность ее. Они — все трое — медлительно приближались. Глаза их ощупывали лица прохожих, скользили по раскрытым окнам домов, забегали, как неутомимые ищейки, во все подворотни, и было видно, что по
иски эти не случайны — что это не поиски обороненного кошелька, — но нечто гораздо большее и значительное.
Внезапно глаза Медузы остановились на согбенной фигуре Плэма. Они расширились, напряглись и, наконец, в них вспыхнуло затаенное восхищение. Пред этим сиянием Плэм невольно зажмурился: Сердце его заколотилось стремительно и неровно.
Женщина повелительно указала своим спутникам на Плэма. И тогда один из них — человек с профилем, похожим на лезвие ножа, человек в клетчатом костюме удивительного покроя — приблизился к Плэму. Поклонившись, он произнес:
— „Прошу прощения — но, если вы свободны — приходите завтра по этому адресуˮ.
Незнакомец протянул Плэму белый клочек визитной карточки. Плэм принял его трепетной рукой. На карточке значилось:
Вениамин Грифф Главный режиссер кино-концерна Гелиос
Улица Теней 627. У
ТРО БЫЛО дождливым и пасмурным. Тротуары тускло блестели — подобно матовым стеклам. Выбоины зияли лужами — и в лужах неутомимыми кругами распускался дождь.
Плэм повернул за угол. Перед ним возникло серое здание, отделенное от всей вселенной неприступной стеной. Он взглянул на номер; — „627ˮ.
У входа расшитый галунами швейцар попытался приостановить триумфальное шествие Плэма. Но достаточно было сунуть ему в нос визитную карточку Гриффа, чтобы суровость швейцара стала предупредительностью. И эта, все время возраставшая предупредительность привела Плэма к тяжелым дверям кабинета, на которых значилось „Главный режиссерˮ.
Перед этими дверями лицо Плэма озарило пламя мальчишеской дерзости. Он поправил свой нестерпимо-зеленый галстух и молодцевато стукнул в дверь тростью. За дверью спокойный голос произнес: „Войдитеˮ...
И Плэм, сразу оробев, вошел...
За огромным столом, в застекленной комнате, были: клетчатый костюм и бритое лицо Гриффа... На бритом лице — улыбка, неизменная, как и все в этом доме.
— „Очень радˮ, произнес Грифф. „Садитесьˮ.
Плэм сел. В течение трех минут Грифф ощупывал его взором. И внезапно приказал:
— „Повернитесь в профиль. Так! Прекрасно! Улыбнитесь! Покажите зубы. Великолепноˮ!..
Грифф откинулся на спинку кресла. В глазах его воссияло то же восхищение, что было вчера — в глазах Медузы. Плэм сидел — потрясенный, раскрасневшийся и гордый. Наконец, он решился: — Я хотел бы знать, сударь... Грифф понимающе закивал:
— „Разумеется. Вы будете сниматься в новой картине Эллен Брей. Несколько эпизодов. 20 долларов в день. Вы согласныˮ?
Плэм кивнул головой.
— „В таком случае — пройдите в ателье. Мой помощник даст вам все указания. Вы скажете, что присланы на роль Тодди, — напомните, Тоддиˮ.
Плэм снопа молча кивнул головой — „И не забудьте, что вам очень повезло. Она сама вас выбрелаˮ...
У ЭТОЙ КОМНАТЫ, несмотря на ее изысканное и строгое убранство,
было всего лишь две стены; они сходились под прямым углом; высоко над ними была стеклянная пустота, сквозь которую просвечивалась иная голубая пустота небес. У комнаты не было потолка...
Помощник подвел Плэма к раскрытому окну этой комнаты. Плэм заглянул внутрь и увидел: выступ бутафорского камина, тяжелый плюш изогнутой мебели, в углу — огромную кровать под балдахином, опушенную снегами простынь, наволочки и подушки.
На кровати была она — Медуза. Повидимому — она спала. Плэм повернулся к помощнику и, задыхаясь, прошептал:
— „Моя рольˮ...
— „Сейчас узнаетеˮ, ответил помощник и протянул Плэму нелепо-пышный букет пионов.
Внезапно Грифф закричал:
— „Мы будем снимать два кадра. Крупно — Тодди в окне. Общим планом — Тодди в окне, букет и Эллен. Светˮ!
Потоки шипящего света обрушились на комнату. Медуза открыла глаза, приподнялась и скучающим голосом произнесла:
— „Ну, скоро ли, наконец? У меня безумно болит головаˮ.
Грифф завопил скова:
— „Начинаем. Все по местам! Приготовьтесьˮ!
Помощник схватил Плэма за руки: — „Ваша роль такова: вы влюблены в Эллен. Вы последуете ее своею любовью, как Ромео — Джульетту. Она находится в комнате — спит. Вы — снаружи. Заглядываете в окно, любуетесь сю и бросаете букет. Она просыпается. Понятноˮ?
— „Понятноˮ, — дрожащими от сладостного волнения губами ответил Плэм. И подумал: „ведь я на самом деле... влюблен... в Медузуˮ... — „Начинаемˮ!
Помощник толкнул Плэма, и Плэм, под размеренный стрекот аппарата — появился в окне. Сначала он просунул только голову, затем в раме окна появилось все его туловище. Старательно выкатывая глаза и старательно улыбаясь — Плэм огляделся. Увидел спящую Медузу — улыбнулся еще шире, обнажив корешки гнилых зубов, размахнулся и бросил ей тяжелый букет.
И тогда произошло неожиданное: разбуженная падением букета Эллен проснулась, ваглянула в окно, вытянула руки и рухнула на пол...
Грифф скомандовал: „Стопˮ! П
ЛЭМ СИДЕЛ в тесноте и в темноте зрительного зала. Глаза его были прикованы к экрану, на котором трепетала надпись:
„Путь женщиныˮ.
Драма в шести частях.
В главной роли — Эллен Брей.
Производство „Гелиосˮ.
С удручающей медлительностью, от которой сжималось сердце, от которой дыхание становилось затрудненным — развертывались на экране кадры фильмы. Плэм следил за ними, как бы воспаленными глазами, видел их сквозь мутную пелену своего волнения. Бой его сердца, бег крови, дрожание нервов обгоняли движения фильмы — и он ис
его короткие, искривленные ноги не достигали земли. Перед ним возвышались жалкие прутья, долженствовавшие быть отблеском широкошумных лесов в этом сплетении камня, бетона и стали. Он сидел — и ждал чуда...
Его звали Плэм, Эдуард Плэм. Ежевечерне — от шести до восьми, возвращаясь со службы, он присаживался на эту скамью. Перед его глазами возникало мелькание человеческих теней; мимо него проходили смеющиеся девушки, к которым ему так хотелось прикоснуться и к которым он прикоснуться не мог...
Ибо он был — уродом. Правда, ему
было всего двадцать три года; правда, волосы его светились золотом, а глаза были задумчивы и серы. Но... но у него было как-то несоразмерно искривленное туловище; голова чудовищным шаром опиралась на узкие, оставшиеся детскими плечи; короткие и искривленные ноги были так нелепы, что он сам не знал, куда от них скрыться. Плэм чувствовал и знал свое уродство.
И вот — Плэм ждал чуда; вернее — он жаждал его. Как многие люди, отмеченные уродством, он был не только застенчив, но и чрезмерно дерзок в своих виденьях. Ему хотелось любви, — и он рассказывал хмурым своим сослуживцам там, в конторе, о бесчисленности своих романтических побед. Ему хотелось славы, — и он услаждал их стихами, утверждая, что стихи эти приняты самым лучшим журналом. Слушая его, сослуживцы сочувственно кивали головами и понимающе ахали. И когда он уходил — надрывались от хохота и упоенно барахтались в тине своего острословия.
Плэм ко мог не понимать своих заблуждений. Сознание призрачности его жизни, сознание поддельности обольщений раскалывало ему сердце. И сидя на скамье — в сквере, он ждал той минуты, когда кипучая волна действительности, нахлынув, покроет его с головой и, закружив, бросит на иной, неведомый берег. Ибо то, что для Плэма было действительностью — не было действительностью для других людей. И наоборот — то, что было человеческой повседневностью, — представлялось Плэму, как почти неуловимый фантом...
И
ЧУДО ПРИШЛО. Пришло именно в тот вечер, когда Плэм, сидя на скамье, вдыхая дым дешевой сигаретки — тосковал более, чем когда-либо. Оно пришло в обличии двух мужчин и женщины — подобной восставшей из пены Афродиты. Следы этой пены — ее дрожание, ее зыбкость и неуловимость, были женщиной сохранены вполне. Ее лицо, очертания ее фигуры были как бы струящимися, трепещущими, меняющими свои контуры.
Когда она возникла в сопровождении двух спутников на дорожке сквера — Плэма охватило такое чувство, кат если бы он увидел Медузу. Спутники Медузы — их круглые очки в роговой оправе, их желтые ботинки с дюймовыми подошвами — всею своей предметностью подчеркивали призрачность ее. Они — все трое — медлительно приближались. Глаза их ощупывали лица прохожих, скользили по раскрытым окнам домов, забегали, как неутомимые ищейки, во все подворотни, и было видно, что по
иски эти не случайны — что это не поиски обороненного кошелька, — но нечто гораздо большее и значительное.
Внезапно глаза Медузы остановились на согбенной фигуре Плэма. Они расширились, напряглись и, наконец, в них вспыхнуло затаенное восхищение. Пред этим сиянием Плэм невольно зажмурился: Сердце его заколотилось стремительно и неровно.
Женщина повелительно указала своим спутникам на Плэма. И тогда один из них — человек с профилем, похожим на лезвие ножа, человек в клетчатом костюме удивительного покроя — приблизился к Плэму. Поклонившись, он произнес:
— „Прошу прощения — но, если вы свободны — приходите завтра по этому адресуˮ.
Незнакомец протянул Плэму белый клочек визитной карточки. Плэм принял его трепетной рукой. На карточке значилось:
Вениамин Грифф Главный режиссер кино-концерна Гелиос
Улица Теней 627. У
ТРО БЫЛО дождливым и пасмурным. Тротуары тускло блестели — подобно матовым стеклам. Выбоины зияли лужами — и в лужах неутомимыми кругами распускался дождь.
Плэм повернул за угол. Перед ним возникло серое здание, отделенное от всей вселенной неприступной стеной. Он взглянул на номер; — „627ˮ.
У входа расшитый галунами швейцар попытался приостановить триумфальное шествие Плэма. Но достаточно было сунуть ему в нос визитную карточку Гриффа, чтобы суровость швейцара стала предупредительностью. И эта, все время возраставшая предупредительность привела Плэма к тяжелым дверям кабинета, на которых значилось „Главный режиссерˮ.
Перед этими дверями лицо Плэма озарило пламя мальчишеской дерзости. Он поправил свой нестерпимо-зеленый галстух и молодцевато стукнул в дверь тростью. За дверью спокойный голос произнес: „Войдитеˮ...
И Плэм, сразу оробев, вошел...
За огромным столом, в застекленной комнате, были: клетчатый костюм и бритое лицо Гриффа... На бритом лице — улыбка, неизменная, как и все в этом доме.
— „Очень радˮ, произнес Грифф. „Садитесьˮ.
Плэм сел. В течение трех минут Грифф ощупывал его взором. И внезапно приказал:
— „Повернитесь в профиль. Так! Прекрасно! Улыбнитесь! Покажите зубы. Великолепноˮ!..
Грифф откинулся на спинку кресла. В глазах его воссияло то же восхищение, что было вчера — в глазах Медузы. Плэм сидел — потрясенный, раскрасневшийся и гордый. Наконец, он решился: — Я хотел бы знать, сударь... Грифф понимающе закивал:
— „Разумеется. Вы будете сниматься в новой картине Эллен Брей. Несколько эпизодов. 20 долларов в день. Вы согласныˮ?
Плэм кивнул головой.
— „В таком случае — пройдите в ателье. Мой помощник даст вам все указания. Вы скажете, что присланы на роль Тодди, — напомните, Тоддиˮ.
Плэм снопа молча кивнул головой — „И не забудьте, что вам очень повезло. Она сама вас выбрелаˮ...
У ЭТОЙ КОМНАТЫ, несмотря на ее изысканное и строгое убранство,
было всего лишь две стены; они сходились под прямым углом; высоко над ними была стеклянная пустота, сквозь которую просвечивалась иная голубая пустота небес. У комнаты не было потолка...
Помощник подвел Плэма к раскрытому окну этой комнаты. Плэм заглянул внутрь и увидел: выступ бутафорского камина, тяжелый плюш изогнутой мебели, в углу — огромную кровать под балдахином, опушенную снегами простынь, наволочки и подушки.
На кровати была она — Медуза. Повидимому — она спала. Плэм повернулся к помощнику и, задыхаясь, прошептал:
— „Моя рольˮ...
— „Сейчас узнаетеˮ, ответил помощник и протянул Плэму нелепо-пышный букет пионов.
Внезапно Грифф закричал:
— „Мы будем снимать два кадра. Крупно — Тодди в окне. Общим планом — Тодди в окне, букет и Эллен. Светˮ!
Потоки шипящего света обрушились на комнату. Медуза открыла глаза, приподнялась и скучающим голосом произнесла:
— „Ну, скоро ли, наконец? У меня безумно болит головаˮ.
Грифф завопил скова:
— „Начинаем. Все по местам! Приготовьтесьˮ!
Помощник схватил Плэма за руки: — „Ваша роль такова: вы влюблены в Эллен. Вы последуете ее своею любовью, как Ромео — Джульетту. Она находится в комнате — спит. Вы — снаружи. Заглядываете в окно, любуетесь сю и бросаете букет. Она просыпается. Понятноˮ?
— „Понятноˮ, — дрожащими от сладостного волнения губами ответил Плэм. И подумал: „ведь я на самом деле... влюблен... в Медузуˮ... — „Начинаемˮ!
Помощник толкнул Плэма, и Плэм, под размеренный стрекот аппарата — появился в окне. Сначала он просунул только голову, затем в раме окна появилось все его туловище. Старательно выкатывая глаза и старательно улыбаясь — Плэм огляделся. Увидел спящую Медузу — улыбнулся еще шире, обнажив корешки гнилых зубов, размахнулся и бросил ей тяжелый букет.
И тогда произошло неожиданное: разбуженная падением букета Эллен проснулась, ваглянула в окно, вытянула руки и рухнула на пол...
Грифф скомандовал: „Стопˮ! П
ЛЭМ СИДЕЛ в тесноте и в темноте зрительного зала. Глаза его были прикованы к экрану, на котором трепетала надпись:
„Путь женщиныˮ.
Драма в шести частях.
В главной роли — Эллен Брей.
Производство „Гелиосˮ.
С удручающей медлительностью, от которой сжималось сердце, от которой дыхание становилось затрудненным — развертывались на экране кадры фильмы. Плэм следил за ними, как бы воспаленными глазами, видел их сквозь мутную пелену своего волнения. Бой его сердца, бег крови, дрожание нервов обгоняли движения фильмы — и он ис