No 43. 

1915 

НИВА 

жало задержать противника на обоихъ фронтахъ настолько, чтобы противнику не удалось сжать сербскія арміи съ двухъ сторонъ. При этомъ болгаръ приходилось сдерживать на очень короткомъ пути, такъ какъ отъ болгарской границы до Ниша только 4050 верстъ. Макензена сербы могли удерживать на протяженіи 100-верстнаго пути, такъ какъ отъ Дуная до раіона Крагуеваца и Ниша, примѣрно, такое же разстояніе. Зато болгаръ на ихъ короткомъ 40-верстномъ операціонномъ направленіи нужно было задержать на гористой мѣстности, въ то время, какъ Макензенъ двигался на 100-верстномъ пути по, сравнительно, широкой долинѣ Моравы. 

Всего, въ общемъ, двинулось, повидимому, около 200 тысячъ болгаръ къ Нишу съ востока и около 200 тысячъ австро-нѣмцевь 

Прошло грустное Рождество. 

IV. 

1915 

783 

къ Нишу съ сѣвера. Сербская армія, насчитывающая, примѣрно, 350 тысячъ человѣкъ, повидимому, въ раіонѣ Ниша и Крагуеваца насчитывала не болѣе 300 тысячъ, такъ какъ часть сербскихъ силъ оборонялась также въ Старой Сербіи и въ Македоніи. 

Такимъ образомъ къ серединѣ октября создалось выжидательно-напряженное положеніе, съ одной стороны, на сербскомъ фронтѣ, гдѣ противникъ продвигался крайне медленно, а съ другой стороны, на нашемъ фронтѣ, гдѣ отдѣльныя наступленія нашихъ войскъ въ различныхъ участкахъ юго-западнаго фронта, а также и въ центрѣ, у Барановичей, могли быть, при извѣстныхъ условіяхъ, началомъ болѣе широкой и крупной операціи, весьма нежелательной для противника. 

Крыло войны. 

Разсказъ Л. Добронравова. 

(Окончаніе). 

Жизнь шла такъ же, какъ у всѣхъ: отъ газеты до газеты, отъ одной телеграммы до другой. Всѣ жили напряженнымъ ожида

Попробуемъ сдѣлать прививку, сказалъ докторъ.-Во всякомъ случаѣ, не будемъ терять надежды. 

Сердцемъ, глубиной его, понялъ Чугуновъ смыслъ докторскихъ словъ и спросилъ: 

Салоникскій портъ-мѣсто высадки англо-французскихъ войскъ. 

............ 

ніемъ, и только Томашевичъ говорилъ, что война нѣкоторое неудобство: онъ не видѣлъ крыла войны, осѣнившаго почти весь міръ. 

Въ серединѣ января Вася, катаясь съ горъ, простудился. 

Въ бреду и жару лежалъ онъ въ своей кроваткѣ, слабо поводя пересохшими губами. Возлѣ него сидѣлъ Чугуновъ съ опущенной головой, поджидая доктора. Софьи Андреевны дома не было: она поѣхала съ большой компаніей кататься за городъ. 

Было тихо во всей квартирѣ, и въ легкой тишинѣ Васиной дѣтской зловѣще свистѣло его тяжелое дыханіе, да часы тикали гдѣ-то недалеко, по сосѣдству. Но Чугунову казалось, что вся комната полна часовъ, тикающихъ тонко, мѣрно и отчетливо. 

Сестра не пріѣзжала два мѣсяца, и онъ пересталъ ждать ее. А тутъ, въ полудремѣ, чудилось ему, что она ходитъ по комнатамъ и отчетливо-ясно приказываетъ что-то прислугѣ. 

- Бѣлый, бѣлый!- настойчиво говоритъ она.- Непремѣнно бѣлый! 

Въ передней кто-то заговорилъ, потомъ въ столовой раздались шаги: пріѣхалъ докторъ. 

Стоя съ Чугуновымъ въ столовой и прикладывая къ горячей печкѣ то одну ладонь, то другую, докторъ задавалъ вопросы о началѣ болѣзни. Петръ Ѳомичъ отвѣчалъ съ глухой покорностью. 

- Такъ!-вздохнулъ докторъ.-Ну-съ, пойдемте къ больному. 

Онъ долго выслушивалъ стонавшаго Васю, разсматривалъ горло, щуря глаза въ очкахъ и стараясь лучше разсмотрѣть при свѣтѣ свѣчи, которую держалъ Петръ Ѳомичъ. Потомъ тщательно вымылъ руки. 

- Ну, что, докторъ?-спросилъ Петръ Ѳомичъ. 

Докторъ посмотрѣлъ на его взволнованное лицо, растрепанные волосы и коротко сказалъ: 

- Дифтеритъ. 

Оба помолчали. Свѣча въ рукѣ Чугунова дрожала, и на полъ падали блестящія капельки стеарина. 

А спасти нельзя? 

Докторъ поднялъ плечо. 

То-есть какъ нельзя? мы сдѣлаемъ все, что отъ насъ зависитъ... Вы-отецъ? 

- Нѣтъ, дядя. 

- А гдѣ же родители? 

- Отецъ на войнѣ, а мать... мать сейчасъ занята... по дѣламъ... Докторъ помолчалъ, хмурясь. 

Если правду сказать положеніе почти безнадежное. 

Послѣ прививки антидифтеритной сыворотки докторъ уѣхалъ, и снова тишина, снова тиканье часовъ и страшное, свистящее дыханье Васи. 

И стало чудиться Петру Ѳомичу, что кто-то неслышно бродитъ по квартирѣ и приближается къ дѣтской. Онъ даже зналъ, кто это бродитъ, но даже про себя боялся назвать, произнести это вѣчное, страшное имя. И вотъ этотъ кто-то вошелъ неслышно въ дѣтскую, вошелъ властно, и не прогнать его. 

Въ мозгу Петра Ѳомича прояснялись картины: смерть отца, потомъ—матери, большое поле, покрытое темнымъ дымомъ, стелющимся надъ землей, какъ туманъ, и, окутанный имъ, такъ же побѣдно, такъ же безпрепятственно идетъ этотъ кто-то. 

Били часы. Сначала двѣнадцать, часъ, половину второго, а Петръ Ѳомичъ все сидѣлъ неподвижно у маленькой кровати, и чудился ему голосъ брата, произносившаго гдѣ-то совсѣмъ близко: - Бѣлый, бѣлый, непремѣнно бѣлый! 

Подремывалъ онъ, и видѣлись ему прежніе дни, давніе, забытые, когда босоногими ребятишками бѣгали они съ братомъ въ своемъ саду, къ рѣкѣ, и какъ рѣка эта казалась огромной, текла она въ дальнія моря, о которыхъ страшно даже подумать было. 

Онъ открылъ глаза, очнулся и сталъ прислушиваться къ страшному дыханію, такъ трудно, съ такою мукой вылетавшему изъ горла Васи.