No 44.
1915
Дядя Митяй улыбнулся и радостно толкнулъ локтемъ Евстрата:
- Ага! А ты не вѣрилъ!
Его лицо сіяло, и онъ былъ вдвойнѣ счастливъ: тѣмъ, что получитъ чай, и тѣмъ,-и это было, пожалуй, даже еще пріятнѣе, чѣмъ чай послѣ длинной пыльной дороги, что вышло какъ разъ такъ, какъ онъ говорилъ: дадутъ по куску хлѣба и по два куска сахару. Кипятку, сколько хочешь, а первый стаканъ казенный. Теперь для него будущее сіяло; тамъ было только хорошее...
Поѣдутъ домой... Поѣздъ остановится, и со станціи пойдутъ по своимъ деревнямъ. А тамъ бабы уже выйдутъ за околицу и будутъ съ утра ждать, съ утра смотрѣть, не видно ли по дорогѣ пыли, не идутъ ли дорогіе гости.
А между бабами суетятся ребята. Тамъ и его Степка и Манька. И онъ, какъ придетъ, еще и здороваться не будетъ, а ужъ закричить: Чего Манькѣ носа не вытрешь? А жена испугается и не будетъ знать, бѣжать къ Манькѣ или къ нему. А онъ разсмѣется и дастъ имъ гостинцы всякіе.
Дядя Митяй пилъ казенный чай, и съ его лица не сходила блаженная улыбка. Евстратъ смотрѣлъ на него и сердился: Ишь какъ ему все ротъ раздираетъ. Тоже радость нашелъ: теплой водицей съ сахаромъ попотчевали . Затѣмъ не выдержалъ и спросилъ:
- Радуешься-то чего?
НИВА
1915
За трофеями. Рисунокъ участника войны М. Авилова.
Ахметъ, сидѣвшій недалеко и ради теплаго отношенія дяди Митяя къ Мурмузу проникнувшійся къ нему самыми лучшими чувствами, разсердился:
И чиво это ты, какъ собака какой, все рычишъ? Все тэбэ нэ такъ, все тэбэ нэ этакъ. Коли Богъ сказалъ попухъ,-попухь; коли сказалъ безъ нога походылъ,-походылъ; а сказалъ Богъ живъ приходылъ и здоровъ, и жена и дѣтки цѣловалъ и то такъ будетъ. Нэхарошій ты чилавѣкъ, право, савсимъ нэхарошій.
Евстратъ посмотрѣлъ на него, хотѣлъ что-то отвѣтить поядовитѣе, но не поспѣлъ,-всѣ окружающіе напали на него:
Ужъ и на самомъ дѣлѣ, какъ всрона каркаетъ. Вотъ и татаринъ, а правду говоритъ: все отъ Бога: что Ему угодно, то и будеть.
Дядя Митяй одинъ вступился за мрачнаго Евстрата:
Нѣ, робята, онъ ничего, хорошій малый; языкъ только у него криво подвѣшенъ, не по тому мѣсту болтается.
Но товарищъ не былъ доволенъ защитой дяди Митяя: ему казалось очень обиднымъ, что его языкъ подвѣшенъ криво и болтается не по тому мѣсту.-словъ же, что онъ человѣкъ хорошій, Евстратъ не замѣтилъ. Онъ посмотрѣлъ на окружающихъ и уже хотѣлъ-было что-то сказать, даже раскрылъ ротъ, но замолчалъ: приходилось въ этой враждебно настроенной толпѣ скрывать свои задушевныя мысли.
А было такъ ясно, что они просто не думаютъ о будущемъ, и если бы подумали такъ ясно, какъ онъ, Евстратъ Куломзинъ, то смутились бы еще больше его.
Недолго дали вновь прибывшимъ отдыхать и нѣжиться за чаемъ: съ утра до вечера пригоняли новую одежду, выдавали сумки, патроны, винтовки. Мурмузъ то бѣгалъ за Ахметомъ, то разглядывалъ давно знакомыя ему помѣщенія роты и полка. Ему не пригоняли никакой одежды, не выдавали ни сумокъ ни патроновъ, и у него было больше свободнаго времени, чѣмъ у людей. Но, какъ только Ахметъ нашелъ свободное время, онъ сейчасъ же принялся за Мурмуза: ему примѣрялась и приторачивалась остроумная система ремешковъ, которые позволяли такъ укладывать двѣнадцать пачекъ патроновъ,- сто восемьдесятъ штукъ,-что пачки не могли выпасть при самомъ быстромъ бѣгѣ собаки, а между тѣмъ легко позволяли вынимать отдѣльныя пачки.
Наконецъ все было готово, люди обуты, одѣты, вооружены и подучены.
Отслужили молебенъ и потянулись эшелонами на вокзалъ. Поѣздъ, въ которомъ ѣхала девятая рота, тронулся. Собравшаяся многотысячная толпа кричала и махала шапками. Многіе плакали: одни-потому что уѣзжали ихъ близкіе, другіе-просто по мягкости сердца.
Когда солдаты тоже начали кричать ура и махать шапками, Мурмузъ высунулъ голову между колѣнъ солдатъ и радостно лаялъ. Громко, сколько могъ,- ему хотѣлось заглушить своимъ
М. Авиловъ Велямовичъ 1923 17
799
лаемъ общій крикъ, и онъ, слыша больше всего свой звенящій лай, былъ увѣренъ въ успѣхѣ своихъ стараній.
Потомъ начался скучный переѣздъ: для чего-то стояли на станціяхъ, для чего-то стояли даже въ полѣ. Веселѣе было на большихъ вокзалахъ: тамъ опять стоялъ народъ, кричалиура , и лаялъ Мурмузъ. У него характеръ напоминалъ дядю Митяя: онъ тоже не могъ сердиться, и если бы знать его сокровенныя мысли, то, вѣроятно, оказалось бы, что и онъ думаетъ о томъ, какъ покончить съ нѣмцемъ, а затѣмъ и домой, съ подарками и многочисленными разсказами.
Чѣмъ дальше ѣхали, тѣмъ толпа все больше мѣняла свою физіономію: вмѣсто прежнихъ картузовъ и поддевокъ пошли спортсменскія шапки, длинные сапоги исчезали и замѣнялись ботинками и брюками на выпускъ, пастухи пасли коровъ и свиней, сидя подъ зонтиками, и наконецъ цѣлый рядъ новыхъ, прежде почти невиданныхъ лицъ: черные глаза, длинные носы, юркія движенія,-это были евреи.
Дядю Митяя радовало все; даже солнце, по его мнѣнію, здѣсь восходило иначе, чѣмъ у насъ, въ Россіи.
Въ Россіи, въ Россіи ,-передразнивалъ его высокій блондинъ:-а ты гдѣ теперь? въ Ерманіи?
И дядя Митяй оправдывался:
Ну, извѣстно, и это Рассея, а только не наша, это польская... И блондинъ сердился:
- Тьфу! Польская Рассея! И выдумаетъ же человѣкъ!
Поѣздъ окончательно остановился въ мѣстечкѣ, полномъ евреевъ, литовцевъ, отчасти поляковъ и русскихъ. Но сговориться съ жителями можно было сколько угодно: всѣ говорили по-русски, но только какъ-то смѣшно, не по-нашему.
Начались каждодневныя ученья: запасные кое-что позабывали, надо было повторить и стрѣльбу, и разсыпаніе въ цѣпь, и сторожевку.
Почти двѣ недѣли стояли въ этомъ мѣстечкѣ. Мурмузъ уже великолѣпно изучилъ свои обязанности: бѣгалъ во всю прыть къ патроннымъ двуколкамъ, терпѣливо стоялъ, пока помощникъ каптенармуса прикрѣплялъ ему пачки съ патронами, и, отпущенный, несся брюхомъ по землѣ въ стрѣлковую цѣпь.
Дядя Митяй смотрѣлъ на лохматую собачку и радовался; улыбался и умиленно говорилъ:
-- Ишь ты! Какъ службу-то несетъ! Вѣдь звѣрь, а поди жъ ты- совсѣмъ какъ человѣкъ! Говорятъ, вотъ, у собаки души нѣту, паръ одинъ,- нѣтъ, можетъ-статься, и душа есть; собачья душа, а все жъ не паръ!
Евстратъ былъ мраченъ попрежнему, но зла дѣйствительно никому не дѣлалъ. Службу несъ усердно, по присягѣ, на работѣ не лѣнился, но разговаривалъ почти исключительно съ дядей Мигяемъ. Но съ Митяемъ подружился и Ахметъ, поэтому и Евстрату все чаще и чаще приходилось съ нимъ разговаривать. Даже, когда не было дяди Митяя, онъ иногда ему повѣрялъ свои мрач