802 

1915 

- Ишь, жидковъ-то перевернуло несчастныхъ! И плохой народъ выходитъ, нѣмцы, что имъ жидки-то сдѣлали? А они, вишь, погнали ихъ! 

Но разворачиванье полка, высылка боевыхъ цѣпей и прочія, хорошо знакомыя ему дѣйствія не производили на него никакого впечатлѣнія: къ этому онъ привыкъ, и смыслъ и значеніе ихъ онъ понималъ. 

Непріятельскіе снаряды стали попадаться чаще, но не причиняли никакого вреда. Особенно красиво разорвалась одна шрапнель передъ самымъ третьимъ батальономъ. Когда раздалось характерное зыканье, весь батальонъ поднялъ головы: вспыхнулъ едва замѣтный огонекъ, выкатился клубъ бѣлаго густого дыма, и все поле передъ батальономъ, покрытое срѣзаннымъ хлѣбомъ и поросшее травой и клеверомъ, красныя головки котораго кое-гдѣ стояли порознь, кое-гдѣ собирались въ полосы, продольныя и поперечныя, круги, четырехугольники и звѣзды съ неправильными зубцами,-все это поле вдругъ ожило, какъ будто кто бросилъ огромную горсть камней, взрывшихъ песокъ и землю, невидимую прежде подъ травой, остатками желтыхъ стеблей хлѣба и краснаго клевера. Пыль эта стояла облакомъ надъ полемъ, и такъ какъ снарядъ упалъ очень близко, то переднія его пули взрыли землю въ пятнадцати шагахъ передъ передними рядами солдатъ. Поэтому батальонъ при своемъ движеніи сейчасъ же пошелъ по тому мѣсту, гдѣ только-что пули шрапнели разрывали землю. 

НИВА 

Батальонный заботливо смотрѣлъ вверхъ: онъ забылъ, что уже настоящая война, и предстоитъ что-го невиданное, ............ а думалъ, куда ему повернуть батальонъ, чтобы избѣжать новыхъ шрапнелей, такъ какъ, если это орудіе будетъ стрѣлять съ тѣмъ же прицѣломъ, по тому же направленію и съ той же дистанціонной трубкой, то новый снарядъ упадетъ почти точно на то же мѣсто, гдѣ и бывшій только-что, и, слѣдовательно, разорвется среди его батальона. Или, быть-можетъ, его баталь поспѣетъ пройти опасную зону? Или, если онъ повернетъ батальонъ, случаю будетъ угодно послать новый снарядъ именно въ этомъ направленіи, онъ разорвется и внесетъ смерть, увѣчья, раны и страданія среди людей, ввѣренныхъ его уму и опытности, и принесетъ горе и заботы женамъ, дѣтямъ, матерямъ и отцамъ этихъ людей? 

Только потомъ, когда все кончилось, черезъ нѣсколько дней, онъ вспомнилъ, что мысль о личной опасности ему даже не приходила въ голову, и онъ думалъ: 

 Можно ли это назвать храбростью? То-есть то, когда совсѣмъ не думаешь объ опасности? Со стороны, видя, какъ человѣкъ спокойно распоряжается, невольно считаешь его храбреномъ, но храбрость ли это? Не правильнѣе ли назвать храбростью, когда человѣкъ ясно видитъ опасность смерти для себя, но силой воли побѣждаетъ страхъ?  

Опять зыканье шрапнели. Онъ задержалъ дыханіе и искалъ глазами новый бѣлый дымокъ. Прицѣлъ и направленіе остались тѣ же, но дистанціонную трубку видимо повернули еще на оборотъ: шрапнель разорвалась ниже и поэтому дальше того мѣста, которое батальонъ уже прошелъ. 

Дальнѣйшіе снаряды упорно падали на томъ же мѣстѣ, и батальонъ все больше и больше уходилъ отъ нихъ. 

Вправо начала громыхать наша артиллерія. Вѣроятно, та батарея, которая недавно обогнала третій батальонъ. 

При постоянномъ движеніи впередъ дошли и до сферы ружейнаго огня, и кое-гдѣ начали шлепаться отдѣльныя пули. Одна изъ нихъ попала въ лѣвый рукавъ дяди Митяя. Онъ остановился, схватился за рукавъ и съ любопытствомъ разглядывалъ двѣ маленькія дырочки въ новой суконной рубахѣ. 

Батальонный, все еще верхомъ, тревожно всматривался вдаль и наконецъ медленно повернулся и скомандовалъ: 

- Батальонъ, стой! Ложись! 

Тогда ближайшіе поползли къ дядѣ Митяю: всѣмъ хотѣлось видѣть дырочки на рукавѣ. Самъ дядя Митяй волновался и торжествовалъ: онъ первый изъ всего батальона былъ задѣтъ непріятельской пулей! Это не была рана, но какъ легко она могла быть! 

Евстратъ мрачно сжималъ брови и говорилъ: 

Счастливъ твой Богъ: на полвершка вдарила бъ лѣвѣе, и быть тебѣ калѣкою на всю жизнь! 

Дядя Митяй умилялся: 

М. Авенитовъ 

1915 

Улица въ Остроленкѣ. Рисунокъ участника войны М. Авилова. 

No 44. 

И каково ты чалавекъ! Удивителный чалавекъ! Савсимъ не такъ, какъ нада! Скажи, для пуля есть Богъ? Скажи, есть или нетъ? Скажи жъ? Что тебе, пуля самъ леталъ? а? самъ? куда захотѣлъ, туда и леталъ? А Богъ такъ себе? а? Пуля леталъ, чалавекъ ранилъ, а Богъ сматрелъ? а? 

Солдаты хоромъ одобрили Ахмета: 

- Правда, вѣрно! Какъ же безъ Бога-то? Даже въ Писаніи сказано, что безъ Божьей воли и волосъ не упадетъ съ нашей головы! 

Ахметку долго еще хвалили: 

- Вотъ тебѣ и дура-Ахметка! А онъ какъ скажетъ, такъ и умный три дня подумаетъ! 

Мурмузъ тоже пришелъ понюхать дырочки въ рукавѣ дяди Митяя. Понюхалъ и покрутилъ головою: не то какъ будто ему захотѣлось чихнуть, не то будто онъ удивился. И Ахметъ былъ въ восторгѣ. 

- Гаваришъ дура-Ахметка,-нетъ, ты скажи дура-Мурмузъ! А? Не скажешь? Сматри, савсимъ какъ чалавекъ думаетъ! 

И Мурмузъ какъ будто понялъ, что говорятъ о немъ: подошелъ вторично, понюхалъ и опять покрутилъ головой. 

Тогда солдаты начали смѣяться и дергать Мурмуза за хвостъ, а онъ лаять на нихъ и отбиваться. 

- И проклятая бъ по самому локтю! Такъ бы тебѣ увесь суставъ и вытягла! Да шибко такъ: чикъ, и ничего нѣтъ! Смотрю, ажъ въ рукавѣ двѣ дырки! Я думалъ-такъ себѣ, потянуло за рукавъ и только, а она поди жъ ты! 

Евстрату однако было мало только потери руки, и въ его головѣ вставали новыя и новыя картины, одна мрачнѣе другой. 

- Рука-то что! Все же правая была бы, чтобы просить подаяніе, а хто ей, пулѣ-то, мѣшалъ пролетѣть малость повыше и чутъ полѣвѣе? Такъ бы по глазу и чикнуло. Что бъ тогда запѣлъ? а? 

И Евстратъ мрачно усмѣхнулся. Онъ хотѣлъ молчать, не говорить, не возбуждать гнѣва товарищей, но не могъ удержаться и продолжалъ: 

- А то бы пониже, да въ животъ! 

Ахметъ смотрѣлъ на него сначала просто серьезно, потомъ къ этой серьезности примѣшалось сожалѣніе: 

Батальонный, уже пѣшкомъ, показалъ на это ротному и засмѣялся. 

-- Какъ дѣти! Гдѣ то торжественное волненіе, съ которымъ мы вылѣзали изъ поѣзда? 

Часовъ пять пролежали на этомъ мѣстѣ. Сначала интересовались летящими пулями, прислушивались съ замираніемъ сердца къ перелетающимъ черезъ головы снарядамъ; обсуждали, гдѣ первый и второй батальоны, начали ли они уже стрѣлять или лежатъ такъ же безъ толку, какъ и они? Рѣшали вопросъ, гдѣ можетъ быть командиръ полка? Что онъ теперь дѣлаетъ? Работаютъ ли уже наши пулеметчики? Почему не ставятъ телефонъ, и телефонисты вмѣсто того, чтобы дѣлать свое настоящее дѣло, играютъ съ фельдшеромъ въ какую-то игру: бросаютъ кверху ножикъ и смотрятъ, какъ онъ упадетъ: желательно, чтобы онъ падалъ прямо внизъ и остріемъ возможно больше уходилъ въ землю, а онъ падаетъ наискосокъ и набокъ. 

Но все это надоѣло, и захотѣлось спать, благо день былъ погожій. Сначала то здѣсь, то тамъ начали зѣвать- громко, взасосъ. Потомъ раздалось и сопѣніе и даже храпъ. Смѣялись надъ спящими и будили ихъ, говоря, что непріятель уже близко. Потомъ надоѣло и это. Одни спали, другіе скучали, и длинныя тягучія мысли едва шевелились въ мозгу. 

Такъ проспали и проскучали, какъ встали телефонисты и начали скатывать свою проволоку, какъ начальникъ резервакомандиръ четвертаго батальона — послалъ къ ихъ батальонному солдатика, который трюхцомъ прибѣжалъ по красному клеверу, и проснулись только тогда, когда ихъ батальонный озабоченно поднялся и крикнулъ:  встать! -И, не дождавшись, пока хорошо выровняются въ ротахъ, скомандовалъ: 

Смир-рно! Девятая и десятая роты въ цѣпь! Направленіе на отдѣльное дерево лѣвѣе деревушки! — И показалъ пальцемъ на это дерево. 

Тогда только замѣтили, что стрѣльба за эти пять часовъ стала и чаще и слышнѣе. Особенно наша артиллерія, стрѣлявшая прежде черезъ каждыя двѣ-три минуты, теперь гудѣла непрерывно. Ружейная трескотня тоже не была похожа на прежнюю стрѣльбу, рѣдкую и съ промежутками. Таканье пулеметовъ, прежде почти неслышное, теперь раздавалось близко и явственно. 

Но все это подкралось такъ потихоньку, огонь развивался всѣ