ширение ее области, была демократия. Еще Ипполит Тэн отметил с большой проницательностью глубокое родство между музыкой и теми переживаниями, которыми переполнялась индивидуальная душа при назревающем демократическом режиме.
Конечно, музыка прошлого знала себя в величавом спокойствии, и обладала большей внутренней уравновешенностью, чем новая музыка. Демократия, которая все перевернула, которая вырвала, далеко отбросила сына от ремесла отца, которая открыла головокружительную погоню за успехом, открыла эру острой борьбы людей, как раздробленных осколков разбитого старого режима борьбы, где на каждого выигравшего приходилось 10 гибнувших,—эта демократия, которая сделала личность — одинокой, страстной, носящей в себе бесконечно много скорби, заставила личность волноваться среди огромных надежд и желаний, и кровавых схваток и нужды; ввергнувшая ее в этот мир смятения, разъединения, — сделала музыку бесконечно нужной и дорогой утешительницей и создала для нее бездонно богатый материал все более и более разнородных, трагичных, индивидуальных переживаний.
Народные и церковные песни стали отступать назад пред выражениями человеческой души, какова она есть в отдельности, как она живет в определенной индивидуальности. Этот индивидуализм чреват был большими опасностями, он должен был повести музыку через Шумана, Шопена и дальше в сторону крайней индивидуализации, в сторону отражения самых беглых, нервных настроений, в сторону психического импровиссионизма; чутким ухом прислушиваясь к внутренним изломам, стараясь запечатлеть быстролетным звуком волшебные шорохи, которые происходят в тени индивидуальной души, музыка, становилась оригинальной до потери своей общезначимости.
Но если демократия, освобождая индивидуальность, создавала почву для крайнего субъективизма и нервности, то вскоре она начала выступать иначе, она выступила не только как демо
кратия индивидуальная, а как Демократия Коллективная.
Великая Французская Революция была тем узловым явлением, из которого потянулись многочисленные нити всех культурных сторон жизни, в том числе—искусства. Эта демократия, старавшаяся раскрыть перед собой дорогу, ото гигантское третье сословие, включавшее в себя всех от богатой капиталиста до поденщика в деревне, это третье сословие, которое хотело сделаться всем, которое вступало в жизнь с развернутым знаменем, с упованием и жаждой достичь власти, славы, богатства,—эта толпа выступала именно как толпа, к а к коллектив, как целое, чтобы победить громадное сопротивление старого общества реакционной Европы.
И среди других сил, которыми должна была вооружиться для победы французская демократия, важным орудием явилось искусство.
Гигантские народные празднества, в которых каждый должен был напитаться общемассовым настроением, намагнититься, которые создавали резервуар энергии,—эти праздники поставили требование сочинять музыку для громадных масс, импонирующе-соответственную величию демократии к отвечающую достаточно разнообразным переживаниям народа, в красные дни его, бытия. Ликование победы, разлука с теми, кто должен был отправляться на фронты, похороны героев, взаимные клятвы и т. д. и т. д., находили язык в произведениях Мегюля, Керубини, Гессена. Согласно исследованиям Тьерсо они явились во многом прямым источником Бетховена; но, конечно, они представляли собою только, в высшей степени слабых предшественников его, ибо то, что отражалось в музыке во время Французской Великой Революции, еще полнее отразилось в гигантской музыке Бетховена. В этом заключается, огромное, неповторяющееся своеобразие Бетховена—его, неизмеримое сердце, полное жаждой, радости, полное разнообразными тревогами, печалями и скорбями, готовое на беззаветную борьбу и хранящее в себе, непоколебимую веру в победу,—это индивидуальное сердце могло, не, изменяя себе.
Конечно, музыка прошлого знала себя в величавом спокойствии, и обладала большей внутренней уравновешенностью, чем новая музыка. Демократия, которая все перевернула, которая вырвала, далеко отбросила сына от ремесла отца, которая открыла головокружительную погоню за успехом, открыла эру острой борьбы людей, как раздробленных осколков разбитого старого режима борьбы, где на каждого выигравшего приходилось 10 гибнувших,—эта демократия, которая сделала личность — одинокой, страстной, носящей в себе бесконечно много скорби, заставила личность волноваться среди огромных надежд и желаний, и кровавых схваток и нужды; ввергнувшая ее в этот мир смятения, разъединения, — сделала музыку бесконечно нужной и дорогой утешительницей и создала для нее бездонно богатый материал все более и более разнородных, трагичных, индивидуальных переживаний.
Народные и церковные песни стали отступать назад пред выражениями человеческой души, какова она есть в отдельности, как она живет в определенной индивидуальности. Этот индивидуализм чреват был большими опасностями, он должен был повести музыку через Шумана, Шопена и дальше в сторону крайней индивидуализации, в сторону отражения самых беглых, нервных настроений, в сторону психического импровиссионизма; чутким ухом прислушиваясь к внутренним изломам, стараясь запечатлеть быстролетным звуком волшебные шорохи, которые происходят в тени индивидуальной души, музыка, становилась оригинальной до потери своей общезначимости.
Но если демократия, освобождая индивидуальность, создавала почву для крайнего субъективизма и нервности, то вскоре она начала выступать иначе, она выступила не только как демо
кратия индивидуальная, а как Демократия Коллективная.
Великая Французская Революция была тем узловым явлением, из которого потянулись многочисленные нити всех культурных сторон жизни, в том числе—искусства. Эта демократия, старавшаяся раскрыть перед собой дорогу, ото гигантское третье сословие, включавшее в себя всех от богатой капиталиста до поденщика в деревне, это третье сословие, которое хотело сделаться всем, которое вступало в жизнь с развернутым знаменем, с упованием и жаждой достичь власти, славы, богатства,—эта толпа выступала именно как толпа, к а к коллектив, как целое, чтобы победить громадное сопротивление старого общества реакционной Европы.
И среди других сил, которыми должна была вооружиться для победы французская демократия, важным орудием явилось искусство.
Гигантские народные празднества, в которых каждый должен был напитаться общемассовым настроением, намагнититься, которые создавали резервуар энергии,—эти праздники поставили требование сочинять музыку для громадных масс, импонирующе-соответственную величию демократии к отвечающую достаточно разнообразным переживаниям народа, в красные дни его, бытия. Ликование победы, разлука с теми, кто должен был отправляться на фронты, похороны героев, взаимные клятвы и т. д. и т. д., находили язык в произведениях Мегюля, Керубини, Гессена. Согласно исследованиям Тьерсо они явились во многом прямым источником Бетховена; но, конечно, они представляли собою только, в высшей степени слабых предшественников его, ибо то, что отражалось в музыке во время Французской Великой Революции, еще полнее отразилось в гигантской музыке Бетховена. В этом заключается, огромное, неповторяющееся своеобразие Бетховена—его, неизмеримое сердце, полное жаждой, радости, полное разнообразными тревогами, печалями и скорбями, готовое на беззаветную борьбу и хранящее в себе, непоколебимую веру в победу,—это индивидуальное сердце могло, не, изменяя себе.