„СЕМЬ ЖЕН“ В Т. САФОНОВА
ОЛЬХОВСКИЙ, ПЕРЕСЛЕНИ
„квасы и романеи и говорят пошлости преимущественно о тех-же „квасах и романеях“. В конце-концов, после всего этого колокольного звона, зритель должен почувствовать себя так, как если-б ему всыпали сотню розог в то место, которое предназначено природой для заполнения театральных кресел, и заставляет его сидеть в театре до конца пьесы, как бы она не была скучна и пошла.
Из актеров достоин упоминания Ольховский. По недостаточной осведомленности или введенный в заблуждение автором, актер вообразил, что Иван Грозный был не царем Московским и всея Руси, а дворником соседнего дома,—да так до конца и остался при своем заблуждении, не помешавшем ему, впрочем, достигать большой выразительности в тех случаях, когда он помахивал жезлом, на манер метлы, или тащил в
участок ... то бишь, в опочивальню одну из семи жен.
Тем более надо удивляться темпераменту и способности воображения молодой актрисы Переслени, сумевшей убедить зрителя в подлинности своего ужаса перед этим комическим царем. Очень удачна у нее и сцена третьего акта (уход на свидание) коротенькая, почти без слов Говорит же Переслени по-русски настолько хорошо, что даже слова Смолина в ее произношении звучат совсем, как русские. Зато Колосова вполне была на высоте пьесы Смолина.
Смолинская халтура, проникшая уже в два Академических театра, на этот раз выброшена в рабочий район („Семь жен идут в филиале Малого Театра). Не пора ли перестать питать рабочего зрителя драматургической пошлостью тов. Смолина.
ДОГОР
ГЕРМАНСКАЯ ВЫСТАВКА „КИФО“
НОЧНОЙ СНИМОК
„Новая пьеса“-Лючио Риденти [*)]
Никого еще нет; сцена темна. Актер, актриса проходит к себе в уборную и закрывается там.
Медленно начинает раздеваться и одеваться для сцены. Делает это с большой медлительностью. Это дает внешнее спокойствие, иллюзию спокойствия, которого на самом деле нет.
Взволнованность-глубоко внутри, в натянутости нервов, в той раздражительности, от которой болит голова, и часто охватывает панический страх.
Горе, если отдашься во власть этому страху! Тогда—конец! Актер это знает и умеет успокоить себя и овладеть собой...
Повторяет роль; перечитывает, воспроизводит на память, закрывая глаза; в голове—ни одной посторонней мысли; он от всего далек, даже от жизни.
Ничего кроме не существует; через несколько минут он предстанет перед судом публики, состоящей в большей части из критиков, журналистов и актеров других театров.
Игру делают партнеры — говорят актеры—и часто играют только для них. Когда есть соз
[*)] См. № 42 и 43 „Нов. Зрит.
нанье, что перед товарищами сыграно хорошо— для публики наверняка хорошо!
Наступает момент выходить на сцену.
Публика следит внимательно. Знаки одобрения—замечаются, актеры подбадриваются.
Первый акт кончается под аплодисменты. Актеры признательные, почти счастливые выходят на вызовы публики.
Но нервное напряжение остается. Еще ведь два или три акта...
Во время перерывов все та же возбужденность и нечто более сильное, от чего не удается освободиться, пока пьеса закончится.
„Новинка прошла с успехом. Допустим это. По окончании—сцена наполняется людьми.
В уборной примадонны нет больше свободных стульев; режиссер осаждается журналистами, друзьями автора и другими, которых, впрочем, никто не знает...
За сценой всегда можно встретить типов, которых в сущности никто не знает—что это за человек и почему он здесь?—и поэтому эти типы чувствуют себя там великолепно!
Актер возвращается в свою уборную и закры
вается.
ОЛЬХОВСКИЙ, ПЕРЕСЛЕНИ
„квасы и романеи и говорят пошлости преимущественно о тех-же „квасах и романеях“. В конце-концов, после всего этого колокольного звона, зритель должен почувствовать себя так, как если-б ему всыпали сотню розог в то место, которое предназначено природой для заполнения театральных кресел, и заставляет его сидеть в театре до конца пьесы, как бы она не была скучна и пошла.
Из актеров достоин упоминания Ольховский. По недостаточной осведомленности или введенный в заблуждение автором, актер вообразил, что Иван Грозный был не царем Московским и всея Руси, а дворником соседнего дома,—да так до конца и остался при своем заблуждении, не помешавшем ему, впрочем, достигать большой выразительности в тех случаях, когда он помахивал жезлом, на манер метлы, или тащил в
участок ... то бишь, в опочивальню одну из семи жен.
Тем более надо удивляться темпераменту и способности воображения молодой актрисы Переслени, сумевшей убедить зрителя в подлинности своего ужаса перед этим комическим царем. Очень удачна у нее и сцена третьего акта (уход на свидание) коротенькая, почти без слов Говорит же Переслени по-русски настолько хорошо, что даже слова Смолина в ее произношении звучат совсем, как русские. Зато Колосова вполне была на высоте пьесы Смолина.
Смолинская халтура, проникшая уже в два Академических театра, на этот раз выброшена в рабочий район („Семь жен идут в филиале Малого Театра). Не пора ли перестать питать рабочего зрителя драматургической пошлостью тов. Смолина.
ДОГОР
ГЕРМАНСКАЯ ВЫСТАВКА „КИФО“
НОЧНОЙ СНИМОК
„Новая пьеса“-Лючио Риденти [*)]
Никого еще нет; сцена темна. Актер, актриса проходит к себе в уборную и закрывается там.
Медленно начинает раздеваться и одеваться для сцены. Делает это с большой медлительностью. Это дает внешнее спокойствие, иллюзию спокойствия, которого на самом деле нет.
Взволнованность-глубоко внутри, в натянутости нервов, в той раздражительности, от которой болит голова, и часто охватывает панический страх.
Горе, если отдашься во власть этому страху! Тогда—конец! Актер это знает и умеет успокоить себя и овладеть собой...
Повторяет роль; перечитывает, воспроизводит на память, закрывая глаза; в голове—ни одной посторонней мысли; он от всего далек, даже от жизни.
Ничего кроме не существует; через несколько минут он предстанет перед судом публики, состоящей в большей части из критиков, журналистов и актеров других театров.
Игру делают партнеры — говорят актеры—и часто играют только для них. Когда есть соз
[*)] См. № 42 и 43 „Нов. Зрит.
нанье, что перед товарищами сыграно хорошо— для публики наверняка хорошо!
Наступает момент выходить на сцену.
Публика следит внимательно. Знаки одобрения—замечаются, актеры подбадриваются.
Первый акт кончается под аплодисменты. Актеры признательные, почти счастливые выходят на вызовы публики.
Но нервное напряжение остается. Еще ведь два или три акта...
Во время перерывов все та же возбужденность и нечто более сильное, от чего не удается освободиться, пока пьеса закончится.
„Новинка прошла с успехом. Допустим это. По окончании—сцена наполняется людьми.
В уборной примадонны нет больше свободных стульев; режиссер осаждается журналистами, друзьями автора и другими, которых, впрочем, никто не знает...
За сценой всегда можно встретить типов, которых в сущности никто не знает—что это за человек и почему он здесь?—и поэтому эти типы чувствуют себя там великолепно!
Актер возвращается в свою уборную и закры
вается.