— Опять за Бориса Юрьевича?
— А то за кого еще? Мальчишка! Видишь ли, онъ «критически настроенъ». У нихъ тамъ, въ Правовѣдѣніи, находятъ, что Волошиновъ долженъ былъ во время подать помощь фонъ-Рентгену. Что онъ нарочно подвелъ этого, изъ зависти. Борисъ Юрьевичъ изъ зависти, а? Они умираютъ на боевыхъ поляхъ,—а эти здѣсь, въ теплѣ и холѣ, разбираютъ каждое ихъ дѣйствіе. Ну, да онъ больше при мнѣ не рискнетъ. Это который ужъ разъ. Микробъ! — Почему микробъ?
— Да что жъ онъ, какъ не микробъ?
— Ты сегодня хорошо молилась. Батюшка все искоса поглядывалъ на тебя и ласково улыбался.
— Я какъ выходила, такъ онъ мнѣ сказалъ: «надѣйтесь, Богъ услышалъ вашу молитву».
— Только зачѣмъ ты ему по-французски отвѣтила: merci, mon pere. — Растерялась. Ты, мама, сегодня будешь писать туда, въ Болгарію. — Да.
— Оставь мнѣ страничку.
— Знаю я твои странички... Кругомъ листъ засыплешь бисеромъ.
— Ахъ, мнѣ ему надо столько... Главное, чтобы онъ больше не рисковалъ собой. Довольно — раненъ былъ, опять вернулся. Теперь могъ бы и поберечься.
— Да у меня сердце болитъ за него. Вчера ночью проснулась — и вдругъ мнѣ почудилось: лежитъ онъ на мокрой, холодной землѣ; и изъ подъ виска у него кровь сочится. Блѣдное, синее совсѣмъ лицо. Я, какъ лежала, босикомъ, сползла и къ образамъ. Потомъ сообразила, что третьяго дня была отъ него телеграмма — и ничего особеннаго тамъ пока не ожидаютъ. IИ кто эту войну выдумалъ—такъ хорошо жилось, право...
Кучеръ придержалъ коней и медленно подъѣхалъ къ темносѣрому съ зеркальными окнами двухэтажному дому. Швейцаръ выскочилъ на подъѣздъ, помогъ дамамъ сойти. Ната уже въ дверяхъ оглянулась.
— Никита, ничего нѣтъ?
— Телеграмма, ваше превосходительство.
— Сколько я тебѣ говорила... Мама—превосходительство, а я просто Наталья Петровна...
И голосъ у самой дрожитъ, видимо она это такъ себѣ, чтобы скрыть волненіе. Знаетъ, сначала мать прочтетъ, а потомъ ей скажетъ въ чемъ дѣло.
Лѣстницъ, вверхъ вся въ растеніяхъ... Ната сбросила ротонду. — Мама, какъ ты медленно.
— Ахъ, Пата. Неужели ты не понимаешь. Всякій разъ, какъ я получаю телеграмму, у меня душа не на мѣстѣ. Что-то тамъ дѣлается?
Перекрестилась и перекрестила депешу, точно отъ этого могло измѣниться ея содержаніе, потомъ дрожащими руками разорвала ее, такъ что лоскутъ бумаги упалъ къ ея ногамъ. Швейцаръ живо подхватилъ, подалъ. Она сложила.
— А то за кого еще? Мальчишка! Видишь ли, онъ «критически настроенъ». У нихъ тамъ, въ Правовѣдѣніи, находятъ, что Волошиновъ долженъ былъ во время подать помощь фонъ-Рентгену. Что онъ нарочно подвелъ этого, изъ зависти. Борисъ Юрьевичъ изъ зависти, а? Они умираютъ на боевыхъ поляхъ,—а эти здѣсь, въ теплѣ и холѣ, разбираютъ каждое ихъ дѣйствіе. Ну, да онъ больше при мнѣ не рискнетъ. Это который ужъ разъ. Микробъ! — Почему микробъ?
— Да что жъ онъ, какъ не микробъ?
— Ты сегодня хорошо молилась. Батюшка все искоса поглядывалъ на тебя и ласково улыбался.
— Я какъ выходила, такъ онъ мнѣ сказалъ: «надѣйтесь, Богъ услышалъ вашу молитву».
— Только зачѣмъ ты ему по-французски отвѣтила: merci, mon pere. — Растерялась. Ты, мама, сегодня будешь писать туда, въ Болгарію. — Да.
— Оставь мнѣ страничку.
— Знаю я твои странички... Кругомъ листъ засыплешь бисеромъ.
— Ахъ, мнѣ ему надо столько... Главное, чтобы онъ больше не рисковалъ собой. Довольно — раненъ былъ, опять вернулся. Теперь могъ бы и поберечься.
— Да у меня сердце болитъ за него. Вчера ночью проснулась — и вдругъ мнѣ почудилось: лежитъ онъ на мокрой, холодной землѣ; и изъ подъ виска у него кровь сочится. Блѣдное, синее совсѣмъ лицо. Я, какъ лежала, босикомъ, сползла и къ образамъ. Потомъ сообразила, что третьяго дня была отъ него телеграмма — и ничего особеннаго тамъ пока не ожидаютъ. IИ кто эту войну выдумалъ—такъ хорошо жилось, право...
Кучеръ придержалъ коней и медленно подъѣхалъ къ темносѣрому съ зеркальными окнами двухэтажному дому. Швейцаръ выскочилъ на подъѣздъ, помогъ дамамъ сойти. Ната уже въ дверяхъ оглянулась.
— Никита, ничего нѣтъ?
— Телеграмма, ваше превосходительство.
— Сколько я тебѣ говорила... Мама—превосходительство, а я просто Наталья Петровна...
И голосъ у самой дрожитъ, видимо она это такъ себѣ, чтобы скрыть волненіе. Знаетъ, сначала мать прочтетъ, а потомъ ей скажетъ въ чемъ дѣло.
Лѣстницъ, вверхъ вся въ растеніяхъ... Ната сбросила ротонду. — Мама, какъ ты медленно.
— Ахъ, Пата. Неужели ты не понимаешь. Всякій разъ, какъ я получаю телеграмму, у меня душа не на мѣстѣ. Что-то тамъ дѣлается?
Перекрестилась и перекрестила депешу, точно отъ этого могло измѣниться ея содержаніе, потомъ дрожащими руками разорвала ее, такъ что лоскутъ бумаги упалъ къ ея ногамъ. Швейцаръ живо подхватилъ, подалъ. Она сложила.