918
1915
НИВА
Героиня .
Разсказъ Ю. Свирской.
Ясно, что наша съ Марѳушей общественная дѣятельность подходитъ къ концу: я тоже больше не могу-просто силъ нѣтъ, до чего мнѣ надоѣли всѣ эти сборы, засѣданья, дамы-патронессы, шитье, нытье и сплетни!
Быть женщиной вообще незавидное счастье, а теперь, въ такое время, это невыносимо! Обиднѣе, глупѣе и безвыходнѣе нашего положенія я не могу себѣ представить. Насъ во всемъ стѣсняютъ, никуда не пускаютъ, отовсюду гонятъ, предоставляя на нашу долю скучную, тяжелую и грязную работу. Если мы просто женщины, т.-е. остались, несмотря на войну, въ своемъ первоначальномъ видѣ, намъ предоставляется въ лучшемъ случаѣ сидѣть и ждать у моря погоды: можно для разнообразія безпокоиться, терзаться и предрѣшать судьбу: ахъ, убитъ... ахъ, раненъ... въ плѣну... пропалъ безъ вѣсти... заболѣлъ... измѣнилъ... а затѣмъ плакать, рыскать по братскимъ могиламъ, хоронить, самимъ умирать съ голода и биться отъ отчаянья головой объ стѣнку.
Но если мы, Боже упаси, жаждемъ болѣе близкаго. широкаго и активнаго общенія съ войной, то не угодно ли большинству итти въ сестрицы , и тутъ на васъ сейчасъ же обрушиваются всевозможныя непріятности и невзгоды: обидные уставы, безсмысленныя правила, старшія сестры, герметичныя косынки, считающія неприличнымъ даже уши, а въ видѣ компенсаціи— мытье половъ, больныхъ и ночныя дежурства; и все это, замѣтьте, для большинства вдали отъ настоящей жизни, потому что туда , на позиціи, и сестеръ не пускаютъ.
Легче въ рай попасть... Замѣтьте тоже, что при малѣйшемъ поводѣ, за пряжку на туфлѣ, за веселые глаза, или за то, что отъ нея пахнетъ духамиquelques fleurs , а не честнымъ потомъ, она попадаетъ въ опалу; не говоря уже о прочихъ женскихъ и столь понятныхъ проявленіяхъ... о, тогда на нее выливаются цѣлые потоки сплетенъ... Она должна быть каменной, святой, питаться кореньями и смотрѣть въ небо.
Скажите, пожалуйста! Какъ будто сестра по существу не есть ультра-женщина, какъ воинъ, солдатъ... есть ультра-мужчина.
Да... наши дѣла теперь обстоятъ прескверно, особенно, когда имѣешь, какъ я, несчастье быть не только просто женщиной, а къ тому же еще дамой , во всемъ ужасномъ значеніи этого ужаснаго слова: я дама, у меня мужъ съ положеніемъ и съ начальствомъ, и въ довершеніе всего я абсолютно ничего не умѣю дѣлать: ничего, никакихъ общественныхъ талантовъ, которыми бы можно было остроумно выманивать у публики деньги. Я даже не танцую танго и не пою цыганскихъ романсовъ. Ну, вотъ и приходится шить безконечныя рубашки, складывая сердечкомъ губы, подъ бдительнымъ надзоромъ этой вѣдьмы-графини, или же метаться отъ ресторана Контана къ Медвѣдю , разгуливая тамъ среди столовъ съ тарелкой, разодѣтая, какъ кукла...
Пожертвуйте, будьте добры (за платье отъ m-me Olga, за родинку на груди, за милую улыбку, чтобъ супъ не простылъ, чтобъ отвязалась), солдатикамъ на щепотку чая!
1915
II.
No 50.
Звонила только-что по телефону Лили, моя любезная подруга, и, разумѣется, спеціально для того, чтобы сообщить пріятную новость.
Оказывается, что въ нашемъ передовомъ отрядѣ поѣхала въ качествѣ сестры одна, уже давно подозрительная мнѣ, слушательница высшихъ курсовъ, между тѣмъ какъ мужъ увѣрялъ, что кромѣ общинскихъ природныхъ сестеръ у нихъ никого не взяли. Подъ этимъ предлогомъ и мнѣ пришлось остаться, хотя я и прослушала курсы.
Значитъ, онъ это говорилъ нарочно? Ну, хорошо же, посмотримъ!
Лили я, разумѣется, сказала, что давно все знаю изъ писемъ мужа (!), и кромѣ того объявила, что сама къ нему на-дняхъ собираюсь. Она даже поперхнулась отъ огорченья и повѣсила трубку часомъ раньше, а я вотъ сижу и думаю, какъ мнѣ быть...
Не ѣхать нельзя-теперь уже объ этомъ моемъ проектѣ навѣрное знаетъ полъ-Петрограда: значитъ-ѣхать... Постараюсь быть логичной. Впрочемъ, есть еще и третій выходъ: просто исчезнуть на время и отправиться на свиданіе въ другое мѣсто, напримѣръ, въ деревню къ теткѣ; она не выдастъ.
Тамъ кстати вернулся кое-кто изъ дѣйствующей арміи на отдыхъ. Нѣтъ, глупо, да и не туда меня тянетъ!
Вотъ вѣдь была какъ будто спокойна, думала даже, что совсѣмъ прошло, и вдругъ опять кольнуло... Какъ больно!..
Другъ мой, теперь не время заниматься личнымъ счастьемъ, неловко. Вы, женщины, ужасно односторонни и узки .
Слышу, какъ сейчасъ, эту его фразу, а главное тонъ. Тогда во мнѣ сразу какъ будто все сжалось и смолкло...
Вотъ и теперь стыдно дать себѣ волю, хоть онъ и не увидитъ.
Да... мы узки... Но чѣмъ же я виновата? Я искренно старалась превозмочь себя, забыть и слиться съ общей скорбью , но, какъ видно, напрасно. Такова ужъ, значитъ, моя порода.
Ну, и пусть... мнѣ все равно... пусть презираетъ.
Пухнетъ носъ, въ глазахъ рябитъ, а на столѣ отъ слезъ уже цѣлая лужа... Однимъ словомъ, реву... и не отъ того, что холодно въ окопахъ, а потому, что онъ меня не любитъ-такъ и знайте!
III.
Пять дней томилась и получила наконецъ отвѣтную телеграмму:
Пріѣхать нельзя, подробности письмомъ .
Завтра же ѣду. Знаемъ мы эти письма!
Сижу на куляхъ и думаю горькую думу, а поѣздъ ползетъ убійственно медленнымъ, едва замѣтнымъ ходомъ.
Охъ, эти проводы!
Каждый, кому не лѣнь было, обрадовалъ меня добрымъ словомъ. Если имъ всѣмъ вѣрить, то лучшее, что меня ожидаетъ, это просто вернуться несолоно хлебавши; а затѣмъ разные страхи: я доѣду безъ багажа или, обратно, багажъ безъ меня; въ силу какихъ соображеній, ужъ не знаю, хотя мнѣ это объясняли добросовѣстно и пространно. Меня могутъ принять за шпіонку, я попаду въ плѣнъ, ну, однимъ словомъ, не туда, куда мнѣ надо. Кажется, все... Ахъ, нѣтъ, я забываю послѣднее напутствіе его мамаши:
Смотри же, милая, будь осторожна, ни съ кѣмъ не знакомься и, вообще, помни, что за каждую твою оплошность придется отвѣчать Сергѣю .
Не проще ли бы было никому не улыбаться, не показывать родинокъ, а пожертвовать самой, напримѣръ, стоимость того же платья, и пусть бы эти господа спокойно доѣдали свои пожарскія котлеты.
Я пробовала провести эту мысль въ кругу своихъ знакомыхъ, но не имѣла никакого успѣха: онѣ предпочитаютъ жертвовать собою.
Ну, и на здоровье... А съ меня довольно. Мы съ Марѳушей бастуемъ. Будь, что будетъ.
Жаль только, что ея мужъ на австрійскомъ фронтѣ, а мой на прусскомъ... Иначе мы могли бы поѣхать разыскивать ихъ вмѣстѣ.
Впрочемъ, у насъ съ нею вообще судьба несходна: въ мирное время ея благовѣрный, кажется, не скупился на побои, теперь же пишетъ чувствительныя письма и зоветъ на свиданье: вчера еще получила, я сама ей читала: а мой хозяинъ -увы!— какъ разъ наоборотъ: съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ уполномоченнымъ Н-го лазарета,-ни слуха, ни духа. Прислалъ двѣ открытки съ дороги, да и то потому, что сидѣлъ по шести часовъ на какихъ-то вокзалахъ, и стало скучно, а затѣмъ ничего... Предоставляетъ слѣдить за собой по газетамъ.
Меня взять съ собою наотрѣзъ отказался, простился нѣжно, и былъ таковъ. Какъ странно! Хорошо, что я не очень сентиментальна.
Она, кажется, искренно воображаетъ, что честному имени Зарубиныхъ грозятъ въ дорогѣ всякія невзгоды.
Противные! Какъ будто нельзя просто принести конфетъ безъ всякихъ пожеланій. И все равно самаго страшнаго для меня никто изъ нихъ не знаетъ... Даже Лили не угадала. Что такое потерять багажъ, прослыть шпіонкой, не доѣхать, въ сравненіи съ тѣмъ, что мнѣ предстоитъ пережить, если я доѣду? Какъ тамъ меня встрѣтятъ?... Эхъ, не нужно было давать той телеграммы... Безъ нея мой пріѣздъ былъ бы просто непріятнымъ сюрпризомъ, а теперь это ужъ пахнетъ открытымъ бунтомъ. Пріѣхать нельзя ... Кажется, ясно! Хорошо еще, что поѣзда теперь идутъ чуть ли не вдвое дольше, я по крайней мѣрѣ успѣю собраться съ духомъ.
Впрочемъ, и другія возможности тоже не особенно пріятны. По моимъ свѣдѣніямъ, Н—ій отрядъ пока стоитъ на прусской границѣ, въ мѣстечкѣ Л-ѣ, но кто же его знаетъ, гдѣ онъ очутится, пока я доѣду? Затѣмъ хорошо говорить доѣду , а на чемъ, когда поѣздъ туда не доходитъ? Наконецъ, говорятъ, тамъ очень строго и нуженъ какой-то пропускъ, при чемъ для насъ, женщинъ, будто бы устроены высшими властями настоящія засадынѣчто въ родѣ волчьихъ ямъ.
Какія веселыя перспективы!
Все равно крѣплюсь: теперь ужъ нечего дѣлать, да и слишкомъ много тутъ кругомъ меня настоящаго горя: все больше хмурые и унылые люди, видно, что не на радость они ѣдутъ. Впрочемъ, въ сосѣднемъ отдѣленіи сидитъ какой-то мальчикъ въ военной формѣ; на немъ все блеститъ, и самъ онъ необычайно доволенъ и веселъ. Вѣроятно, только-что выпорхнулъ изъ семейнаго гнѣзда и чувствуетъ себя героемъ; его провожала пожилая