No 52.
1915
НИВА
- Ужо!-пригрозилъ Репей, удаляясь съ стрѣльцами, уводившими Кремнева.-Дай срокъ, доберусь я до вашихъ святыхъ! - Уходи! Крапивное сѣмя!
II.
Кремнева ввели въ застѣнокъ, тѣсный и темный, съ небольшимъ окномъ, помѣщавшійся въ башнѣ кремлевской стѣны, между Никольскими и Спасскими воротами. Знакомая атмосфера, въ которой, казалось, каждый атомъ былъ насыщенъ страданіями и кровью безчисленныхъ жертвъ деспотизма, прошедшихъ черезъ руки палачей, сразу охватила его своимъ смраднымъ дыханіемъ. Все оставалось попрежнему, какъ было и тогда, пять лѣтъ назадъ. Тѣ же орудія пытки, та же окровавленная дыба, около которой суетился катъ, смазывавшій веревки саломъ: такъ же, какъ и тогда, за столомъ сидѣлъ дьякъ и что-то старательно выводилъ перомъ на листѣ пергамента. По стѣнамъ, покрытымъ плѣсенью, слезками струилась вода и стекала на полъ; пахло сыростью, бойней; темно-бурыя пятна засохшей крови покрывали полъ, стѣны, лавки; даже столъ, за которымъ писалъ дьякъ, былъ забрызганъ кровью.
Кремневъ побывалъ въ застѣнкѣ, когда еще былъ не атаманомъ, громившимъ государевы и купеческіе караваны, проходившіе изъ Москвы къ Бѣлому морю и Каспію, а царскимь ключникомъ, попавшимъ въ опалу. Какъ это случилось,-онъ помнилъ смутно, какъ тяжелый кошмаръ.
Въ знойный лѣтній полдень, проснувшись отъ послѣобѣденнаго сна, царь кликнулъ:
- Васька, квасу!
Кремневъ, сторожившій пробужденіе Грознаго въ сосѣднемъ покоѣ, со всѣхъ ногъ бросился въ опочивальню.
- Этакій медвѣдь!- нахмурился царь.- Не можешь потише-то...
Василій, смутившись и зардѣвшись, какъ дѣвушка, подалъ, съ низкимъ поклономъ, серебряный жбанъ, до краевъ наполненный ледянымъ квасомъ, и, какъ полагалось, поклонился царю вдругорядь.
Здравъ буди, государь,-молвилъ онъ.-Кушай во здравіе.
Царь принялъ и уже поднесъ жбанъ къ устамъ, какъ вдругъ, болѣзненно сморщившись, подозрительно посмотрѣлъ на растерявшагося ключника.
Га! Отравить хочешь?-прохрипѣлъ онъ.-Стрѣшневской отравы подсыпалъ?
Рука царя дрогнула, ходенемъ-заходила, жбанъ выскользнулъ, и золотистая влага разлилась на коверъ.
- Пшелъ, смердъ!-крикнулъ Грозный, грясясь отъ гнѣва, какъ въ лихоманкѣ.
Кремневъ молча поклонился и, не помня себя, вышелъ изъ опочивальни.
А черезъ часъ стрѣльцы уже тащили его въ застѣнокъ, чтобы пытать слово и дѣло государево о зломъ умыслѣ противъ царя Ивана Васильевича да о тѣхъ пособникахъ, кои съ нимъ да съ бояриномъ Ванькой Стрѣшневымъ тотъ умыселъ держали .
Вотъ и застѣнокъ. Захрустятъ косточки, будутъ выматываться жилы... Тяжело на сердцѣ... Ну, будь онъ взаправду виноватъ, а то-за что? Отрава? Да квасъ, прежде чѣмъ подать царю, онъ самъ пилъ... И что это съ царемъ? Съ чего онъ лютуетъ противъ него и Стрѣшнева, Алина отца? Охъ, Аля, Аля!
Былъ веселый май. И вѣтерокъ дулъ съ теплой стороны, таково ласково, и шелестѣлъ въ вишневыхъ и яблоневыхъ садочкахъ, утопавшихъ въ розово-бѣлыхъ пахучихъ цвѣтахъ. И въ Алиномъ саду все цвѣло и благоухало. И сама Аля была хороша, какъ въ сказкѣ. Глаза большіе, ласковые, темные, какъ владимірская вишня, уста коралловыя, а голосъ такой нѣжный, какъ у ангела. Припала къ груди, воркуетъ:
- Смотри же, Васенька, засылай сватовъ. Вотъ тебѣ и сваты. Сосваталъ царь съ плахой.
- Винись!-настаивалъ дьякъ.-Винись, собачья сыть!
Переносить такую обиду? И отъ кого?-Отъ приказной строки! Вся кровь прилила къ головѣ, и, какъ быкъ, растравленный краснымъ платомъ, Кремневъ бросился на стрѣльцовъ.
Кланяйся царю!-насмѣшливо бросилъ онъ помертвѣвшему отъ страха дьяку.-Скажи, что служилъ ему вѣрой и правдою и злого умысла не имѣлъ. И еще скажи, чтобъ помнилъ меня на всякій часъ!
Сказалъ, ринулся и-ищи вѣтра въ полѣ!-скрылся безслѣдно.
А теперь вотъ-на-поди!-снова попалъ въ Репьевы лапы. И, кажись, ужъ больше не уйти отсюда живу...
- Ага!-раздался злорадный голосъ.-Попался, Васька.
Кремневъ невольно вздрогнулъ.
Передъ нимъ, въ темной монашеской ряскѣ, перетянутой кожанымъ поясомъ, и въ алтабасной скуфейкѣ, стоялъ, опираясь на остроконечный посохъ, царь Иванъ Васильевичъ. На груди, поверхъ ряски, висѣлъ наперсной золотой крестъ, а за поясомъ торчалъ охотничій ножъ.
Кремневъ догадался, что Грозный, извѣщенный объ его арестѣ, поднялся въ застѣнокъ по подземному ходу.
- Ну, Васька, нацѣжу я изъ тебя квасу!-зловѣще посулилъ царь, присаживаясь къ столу, около котораго стали трепещущіе приставъ и дьякъ.
1915
959
Стрѣльцы, съ невозмутимымъ видомъ, какъ статуи, застыли у дверей; катъ, засучивъ рукава рубахи, раздувалъ жаровню съ угольями.
Ишь, погрѣть тебя хочетъ... съ дорожки-то! проговорилъ царь, наблюдая за работой ката.
И, довольный своей остротой, Грозный раскатился хриплымъ, удушливымъ смѣхомъ. Ему подобострастно и сдержанно вторили приставъ и дьякъ; стрѣльцы мрачно, по-волчьи, скалили зубы, а катъ весело ухмылялся въ бороду: ужъ потѣшитъ онъ царя, задастъ жару этому гордецу, Васькѣ Кремневу!
- А ну, измѣнникъ, скажи, гдѣ ты побывалъ?
Кремневъ встрепенулся и поднялъ голову.
А хочешь знать, государь?-спросилъ онъ, тряхнувъ кудрями и метнувъ на Грознаго насмѣшливый взглядъ. А если не скажу?
Катъ заставитъ! вспыхнулъ царь, нервно пощипывая бороду.
- Ого! Напрасно надѣешься на ката, государь. Признаться, отвыкъ я отъ московскихъ-то порядковъ... и ежели ты хочешь знать, гдѣ я былъ да что дѣлалъ, то спрашивай добромъ, похорошему, какъ вольнаго человѣка. Тогда и отвѣтъ тебѣ буду держать по чистой совѣсти. А смертью не грози, государь: я не боюсь ея.
Застѣнокъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на смѣльчака своими широко раскрытыми, мутными, злыми глазами вампира, а царь и пресмыкавшіеся передъ нимъ люди замерли отъ изумленія.
Ну, инъ, ладно... пусть будетъ по-твоему,-согласился царь, съ трудомъ подавляя волненіе.-Говори, коли такъ.
Такъ-то лучше,-усмѣхнулся Кремневъ.-Мои слова не изъ мягкихъ, государь, а, знаю, тебѣ на пользу пойдутъ... Слушай же, царь. Ты обвинилъ меня, а я не виноватъ предъ тобой. Что ты сдѣлалъ со мной и съ тѣми, кого я любилъ, какъ Бога? И меня и ихъ ты загубилъ невинно. Изъ-за тебя я сталъ лихимъ человѣкомъ, грабилъ караваны, хотя и не убивалъ людей, не пилъ кровь, какъ это дѣлаешь ты, царь, поставленный блюсти народъ свой... Въ ту ночь, когда я бѣжалъ изъ застѣнка, ты схватилъ боярина Стрѣшнева и его дочь, мою невѣсту,-за что?.. Бояринъ былъ убитъ на дворѣ, подъ окнами твоихъ палатъ, а боярышню ты указалъ привести къ себѣ въ опочивальню. Но сироту пожалѣли и Богъ и добрые люди; она бѣжала и теперь возноситъ молитвы Богу въ своей обители...
- Въ обители?.. Гдѣ?-пытливо воззрился Грозный на Кремнева, вдавливая въ полъ остріе посоха.
- На Волгѣ, государь... въ башкирскихъ Узеняхъ... Боярышня-святая женщина. Самъ Богъ послалъ ее въ этотъ край для просвѣщенія невѣрныхъ.
- Святая?- прервалъ его Грозный.- Ты говоришь: святая? Ха-ха! Да знаешь ли ты, смердъ, что Стрѣшнева потеряла дѣвичью честь прежде, чѣмъ успѣла бѣжать изъ Москвы! Знаешь ли ты, что мы указали привести ее на Балчугъ, на кабацкое кружало, для потѣхи опричниковъ и пьяной черни!
- Лжешь!-крикнулъ Кремневъ громовымъ голосомъ, да такъ, что дрогнулъ весь застѣнокъ и сомкнулъ со страха вампирьи очи.-Лжешь, царь!
Съ трескомъ разорвавъ веревочныя путы, Кремневъ опрокинулъ стрѣльцовъ и ринулся на Грознаго.
- Прочь, собака!- съ страшной силой оттолкнулъ онъ пристава, заслонившаго царя.
Репей, скрипнувъ зубами, съ размаху ударилъ Кремнева ножомъ.
Обливаясь кровью, захрипѣлъ онъ и, какъ колосъ, подрѣзанный косой, тяжело рухнулъ на полъ.
- Этакій разбойникъ!- бормоталъ Грозный, съ суевѣрнымъ страхомъ отступая отъ мертвеца, распростершагося у его ногъ. А поторопился ты малость, Репеюшка... да. Ну, инъ, ладно... А дѣвку, святую-то,-слышь?-сыщи и привези намъ. Непремѣнно. Мы покажемъ ей святость!
- Слушаю, государь,-покорно отвѣтилъ приставъ.-А сколько укажешь взять людей?
- Бери, Репеюшка, сколько хочешь, и ѣзжай немедля. Выкинь эту падаль!-жестомъ указалъ онъ кату на трупъ Кремнева.
Катъ схватилъ трупъ за ноги и поволокъ къ люку, открывавшемуся на Красную площадь. Открывъ люкъ, онъ выбросилъ трупъ.
Выбрасываніе труповъ изъ застѣнка на Красную площадь было обыкновеннымъ явленіемъ. Трупы замученныхъ разбойниковъ и государственныхъ преступниковъ, выброшенные изъ башни и до неузнаваемости обезображенные при паденіи, иногда по цѣлымъ недѣлямъ валялись у кремлевской стѣны. терзаемые вороньемъ и собаками, пока чья-нибудь сострадательная рука, презрѣвъ страхъ наказанія, не предавала ихъ погребенію.
III.
Боярышня Алевтина Стрѣшнева счастливо избѣжала насилія. и только мстительная фантазія Грознаго позволила взвести на невинную дѣвушку предъ ея женихомъ позорный навѣтъ.
Узнавъ, что отецъ арестованъ, и что ее самоё ожидаетъ злая участь царской наложницы, боярышня, вмѣстѣ съ няней Савишной, переодѣвшись въ крестьянское платье, бѣжала изъ дому и, подъ покровомъ ночи, минуя московскія заставы, благо