No 52.
1915
НИВА
Странница замолчала. По ея морщинистому лицу тихо струились слезы.
Аля не выдержала этихъ слезъ.
Не плачь, баушка Дарья, возьми меня съ собой!- воскликнула она, и вся просвѣтлѣла въ страстномъ порывѣ. Я пойду въ астраханску сторону и поставлю скитъ. Возьми, баушка!
Старушка отвѣтила радостной улыбкой.
- Родная,-взволнованно проговорила она:-я объ этомъ только думала... Да вѣдь ты-боярышня, изъ знатнаго роду, не то, что мы, простецы, какъ было тебя попросить? А теперь, когда ты сама объ этомъ просишь, низко кланяюсь: потрудись, дитятко, для Бога и для людей.
Старушка встала и поклонилась Алѣ въ поясъ.
Ой, чтой-то ты, баушка!-застыдилась Аля.-Не проси: потружусь и такъ. А ты пойдешь на Узени, няня?-обратилась она къ Савишнѣ.
А куда иголка, туда и нитка,-отвѣтила няня.-Куда жъ я тебя одну-то отпущу, голубка? Ужъ пойдемъ, такъ вмѣстѣ...
И вмѣсто мельницы дяди Егора Аля и Савишна нашли пріютъ въ скиту матушки Дарьи, около Мурома.
IV.
Прошло четыре года, какъ Аля и Савишна, распрощавшись съ матушкой Дарьей, вмѣстѣ съ десятью старицами, покинули муромскій скитъ и поселились на Узеняхъ, поставивъ въ степи, на правомъ берегу Волги, обширный скитъ съ деревяннымъ храмомъ во имя Рождества Христова, кельями и службами, обнесенный землянымъ валомъ.
Отъ прежней Али не осталось и слѣда; даже имя и то исчезло. Матушка Марія, настоятельница скита, строгая, истощенная, съ печальнымъ, чего-то ищущимъ и не находящимъ взглядомъ большихъ темныхъ глазъ, навѣки схоронила въ себѣ Алю, рѣзвушку и хохотунью, когда-то мечтавшую о красивой жизни въ Москвѣ, въ батюшкиномъ домѣ, съ милымъ дружкомъ Васенькой. Вся грѣховная, мірская область ея мечтаній стала запретной, безвозвратно, навсегда отринутой и такой далекой- далекой. Жажда подвига, жажда служенія Богу и людямъ охватила ее цѣликомъ, не оставивъ ничего для личной жизни. Все для другихъ... Да и когда тутъ жить для себя? Некогда. Большое хозяйство у матушки Маріи. Однѣхъ сестеръ въ скиту побольше сотни; обо всѣхъ надо подумать, позаботиться; да и мірской докуки не мало. Валомъ-валитъ къ ней народъ изъ деревень и улусовъ; идутъ русскіе, идутъ и башкиры. Кого надо полѣчить, кого въ вѣрѣ наставить, а случается, и обрядъ христіанскій свершить, такъ какъ кругомъ на сотни верстъ нѣтъ ни одного священника. А сколько въ ея степной паствѣ такихъ, кто страдаетъ отъ тьмы духовной, кто требуетъ утѣшенія, кто влечетъ къ себѣ, возбуждая свѣтлыя надежды... Вотъ дѣти, русскія и башкирскія, ходятъ къ ней учиться грамотѣ, и для туземцевъ она переводитъ Евангеліе на башкирскій языкъ. Свѣтомъ истины загораются дѣтскія головки и, какъ лампадочки малыя, начинаютъ теплиться въ глухой языческой степи. Нужно вотъ тоже окончить начатую икону... Охъ, много дѣла, много заботъ у матушки Маріи. Справится ли она съ нимъ, съ этимъ большимъ, святымъ дѣломъ? И какъ и кому передастъ его, когда доживетъ до такихъ же лѣтъ, до какихъ дожила матушка Дарья? Тоже и объ этомъ надо подумать...
Такія мысли посѣтили настоятельницу и въ утро Рождественскаго сочельника, заставшее ее за работой въ своей кельѣ.
Въ окна, расписанныя морозными узорами, пробивались слабые солнечные лучи, золотя немудрую обстановку-бѣлыя некрашеныя лавки, протянувшіяся вдоль передней и правой стѣнъ, такой же столъ, большую печь изъ разрисованныхъ новгородскихъ кафлей, иконоставъ съ начатой и неоконченной иконой, а за нимъ- сосновую кровать съ кошмой на голыхъ доскахъ, застланную легкимъ алтабаснымъ покрываломъ; рѣзной ставчикъ на стѣнѣ, въ которомъ хранились сушеныя лѣкарственныя травы и разныя снадобья, испускавшія благовонные запахи, да полочка съ книгами въ темныхъ, закапанныхъ воскомъ переплетахъ, съ мѣдными застежками, дополняли эту обстановку. Въ переднемъ углу, надъ столомъ, сіялъ кіотъ съ темными ликами святыхъ въ золотыхъ вѣнчикахъ, убранный пучками серебристаго ковыля и освѣщенный горящими свѣчами, установленными въ двѣнадцатимѣстномъ серебряномъ подсвѣчникѣ. На столѣ каравай пшеничнаго хлѣба, прикрытый чистымъ рушникомъ съ вышитыми по концамъ словами изъ молитвы Господней, и рѣзная солонка; тутъ же лежало Евангеліе, раскрытое на третьей главѣ отъ Марка, и листки пергамента съ переводомъ текстовъ на башкирскій языкъ.
За окномъ, на просторномъ скитскомъ дворѣ, завывалъ вѣтеръ, поднимая и крутя поземки. Вотъ завылъ въ трубѣ...
Время еще раннее, трапезы до звѣзды не будетъ, и матушка спѣшитъ довести переводъ до четвертой главы. Но сегодня работа какъ-то не захватываетъ ея, не спорится...
-...,И сотвори дванадесяте, да будутъ съ Нимъ, и да посылаетъ ихъ проповѣдывати, и имѣти власть цѣлити недуги, и изгонити бѣсы ,-вслухъ повторяетъ она, подыскивая подходящія слова для перевода; но скуденъ башкирскій языкъ, чтобы выразить всю красоту, все богатство образовъ, начертанныхъ въ святой книгѣ, и рука матушки безсильно опускается, а глаза.
1915
961
полные скорби, мольбы, поднимаются вверхъ и чего-то напряженно ищутъ.
- Господи, помоги мнѣ, недостойной рабѣ Твоей!-кротко шепчетъ она. — Ужели нѣтъ такихъ словъ, чтобы дошло до нихъ ученіе Твое?
- Аля, Аля!- лепечетъ за окномъ неугомонный вѣтеръ. Сначала тихонько, топотомъ, а потомъ все громче, все громче, и наконецъ властно зоветъ:А-лля!
- Господи Исусе!-крестится матушка Марія.-Опять?
Она со страхомъ заглядываетъ въ окно, но на дворѣ никого нѣтъ; только поземки, поднимая клочья соломы и сѣна, крутятся вьюномъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ онъ воскресъ и явился передъ неи нежданный-негаданный, позабытый, съ тѣхъ поръ вотъ уже миновала пятая недѣля. а она нѣтъ-нѣтъ да и услышитъ этотъ... этотъ милый голосъ. Охъ, Господи, грѣхъ-отъ какой!
Онъ пришелъ истинно какъ съ того свѣта. Да... Всенощная отходила, и сестра Ульяна уже гасила свѣчи. А онъ стоялъ въ углу, около притвора, и его лица не было видно. Въ богатой одеждѣ... Думали: чужедальній бояринъ заѣхалъ помолиться, потому что своихъ-то бояръ въ степной округѣ не было. И вотъ тогда-то и случилось это самое... Когда она ушла изъ церкви, слѣдомъ за ней, запыхавшись, прибѣжала въ келью сестра Евдокія.
- Матушка, бояринъ хочетъ видѣть тебя.
- Какой бояринъ?
- Да, что стоялъ у всенощной. А кто онъ такой,- не вѣдаю. - Пусть придетъ,-сказала матушка.
И онъ пришелъ и молча, смиренно, сталъ у порога.
Милости просимъ, бояринъ, пригласила матушка.Проходи и садись, гость будешь. Не знаю ужъ, какъ тебя зватьвеличать.
Аль не узнала?-глухо спросилъ онъ, шагнувъ къ ней.
Она въ ужасѣ попятилась, какъ отъ привидѣнія. Ноги подкосились, свѣтъ выкатился изъ глазъ.
- Васенька! Ты ли?
- Я, Аля.
И вмѣстѣ съ звуками этого голоса, такого очаровательнаго, милаго, въ убогую келью впорхнула, распустившись пышнымъ цвѣтомъ, вся прежняя мірская жизнь Али. Зашелестѣлъ вишневый садикъ, запѣлъ соловейко, сладко заныло сердце. Всѣ обѣты. всѣ цѣли какъ-то вдругъ потускнѣли, стушевались, показались незначительными, неважными, и только Васины слова звучали, какъ музыка, а глаза сіяли, какъ звѣзды. И сталъ онъ говорить ей рѣчи жалостныя-какъ скитался по степи, въ лѣсахъ, не находя покоя отъ гложущей тоски, какъ грабилъ государевы и купецкіе караваны, и какъ наконецъ услышалъ о ней, матушкѣ Маріи, исцѣляющей душевныя боли благостной молитвою. И плакалъ онъ, какъ дитя малое, и цѣловалъ ей руки. И мягкая женская душа, начинавшая забывать тотъ міръ, откуда ушла, чтобы никогда больше туда не возвращаться, нѣжная душа, покрывшаяся броней суровости, осужденія грѣху, при видѣ этого глубоко-несчастнаго и когда-то безгранично любимаго ею человѣка, начала отходить, раскрываться... Охъ, долго ли до грѣха!
А онъ все умолялъ:
- Аля, Аля. уѣдемъ отсюда! Увезу тебя на край свѣта, въ черкасску сторону. Тамъ вольной край, и никакой царь насъ не достанетъ. Какъ самоцвѣтный камень, какъ свою жизнь, буду любить и беречь тебя. Уѣдемъ, Аля!
И разверзлась передъ ней страшная бездна. И страшная и сладкая. Голова закружилась... Охъ, долго ль погибнуть... - Аля, Аля!
И страстно тянутся къ ней Васины руки. Неужто нѣтъ ей защиты? А Вѣчный Женихъ, Которому она клялась, давая обѣтъ любить только Его и черезъ Него-всѣхъ людей, весь міръ,неужели Онъ не защититъ?
Вотъ икона... начала писать ее и, по женской слабости, не кончила... Мчится Божья рать на бѣлыхъ коняхъ, въ блистающихъ латахъ, съ огненными, пылающими мечами. А предъ свѣтлой ратью небесной, отступая, извивается черное, злое, хвостатое чудовищесамъ Вельзевулъ, спорящій съ Богомъ за обладаніе міромъ...
И отошла тогда матушка Марія отъ Васеньки и стала рядомъ съ иконоставомъ, подъ защитою небесной рати свѣтлыхъ воиновъ.
- Васенька...-начала она слабымъ, неувѣреннымъ голосомъ.Васенька, уйди... уйди отсюда, ради Христа! Что было, то прошло. Пожалѣй меня, будь добрымъ братомъ...
Голосъ ея наконецъ окрѣпъ, зазвучалъ сильнѣе.
Другую жизнь я обрѣла, Васенька. И если бъ ты зналъ, сколь много въ этой жизни дѣла для Бога и для людей, ты не поманилъ бы меня отсюда ради одной любви къ тебѣ.
- Аля, Аля!
Разсерчалъ на нее Васенька, выбѣжалъ изъ кельи, вскочилъ на коня и умчался. Только гулъ пошелъ по степи отъ подковъ рѣзваго скакуна, мчавшагося на западъ...
За дверью постучали, и старческій голосъ помолитвовался: - Господи Исусе, помилуй насъ.
- Аминь!-машинально отвѣтила матушка Марія, отгоняя отъ себя грѣховныя видѣнія.