962
Въ келью вошла казначея Анна. Помолившись на иконы, она трижды метнулась настоятельницѣ въ ноги.
- Садись, Анна,- пригласила ее Марія.-Въ ризницѣто все ли прибрали? Да что съ тобой?!-изумилась она, замѣтивъ на ея лицѣ выраженіе тревоги.
- Охъ, матушка, напасть,- проговорила Анна, испуганно мигая старческими, подслѣповатыми глазами.- Какъ ужъ тебѣ и сказать-то...
Тревога казначеи передалась и матушкѣ Маріи.
- Говори, говори!- попросила она, замирая отъ тяжкаго предчувствія.-Что стряслось? Какая еще бѣда?
- Да бѣда-то пока не стряслась, а, видно, намъ ея не избыть, ежели это правда...
- Что правда?
- Да. матушка, прости ужъ ты меня, глупую старуху, скажи: была ли ты въ міру баярышней Стрѣшневой?- спросила казначея, избѣгая встрѣчаться съ взглядомъ настоятельницы.
Мертвенная блѣдность покрыла лицо матушки Маріи: вся келья заходила въ глазахъ. И вѣтеръ еще жалобнѣе завылъ въ трубѣ. Господи, опять?..
1915
НИВА
- Аля, Аля, уѣдемъ отсюда! Увезу тебя на край свѣта...
Да, была, Анна,- отвѣтила она тихо, словно пугаясь своего голоса.
Была? Ну, инъ, такъ и есть... Мало ли боярышень принимаетъ постригъ... А дѣло-то, вишь, какое... Сейчасъ прискакалъ вершной съ Мостовъ. Да... сказываетъ: остановились у нихъ въ деревнѣ ратные люди, два ста человѣкъ. Да съ ними приставь царской изъ Москвы, изъ себя роста страшеннаго, сущій Полканъ-богатырь. И тѣхъ ратныхъ людей на коняхъ ведетъ онъ на нашъ скитъ, чтобъ взять тебя, нашу матушку, подъ караулъ и отвезти въ Москву.
Казначея робко, украдкой, взглянула на матушку.
Она слушала ее спокойно, со скорбнымъ, ищущимъ взглядомъ большихъ темныхъ глазъ, уходившимъ куда-то далеко, поверхъ головы казначеи Анны.
И сказывалъ еще мостовской вершной,-продолжала, успокоившись, казначея: вся округа о томъ приставѣ извѣстна. сбилась и идетъ сюды на защиту храма Божьяго. Что благословишь, матушка?
Настоятельница встала, выпрямилась во весь ростъ и, точно отчеканивая слова, отвѣтила:
- Скажи, чтобы звонили въ большой колоколъ.
V.
Къ вечеру поземки перешли въ буранъ.
Степь, объятая непроницаемымъ мракомъ, въ которомъ въ двухъ шагахъ не было видно человѣка, сразу превратилась въ безбрежный снѣжный океанъ, вся взметнулась клубомъ, поднялась до бѣлесаго неба и слилась съ нимъ въ одинъ бушующій сфероидъ, полный хаоса. Вѣтеръ съ яростнымъ свистомъ и ревомъ рвалъ и металъ, кружилъ, и все гналъ, гналъ безконечные снѣжные вихри, ощерившіеся колючими ледяными иглами.
Среди мрака и хаоса бури скитская колокольня, какъ маякъ, сіяла рождественскими огнями.
Шла заутреня. Маленькая церковь не могла вмѣстить всѣхъ молящихся, и толпа въ нѣсколько сотъ человѣкъ, собравшись на дворѣ, около пылающихъ костровъ, на которыхъ кипѣли котлы съ смолой, прислушивалась къ пѣнію, вылетавшему изъ настежь раскрытыхъ дверей паперти. Тутъ были и крестьяне и башкиры мужчины, женщины и дѣти, еще засвѣтло, до бурана, прибывшіе въ скитъ изъ окрестныхъ деревень и юртъ. Крестьяне стояли съ обнаженными головами, башкиры въ нахлобученныхъ на уши лисьихъ малахаяхъ. И тѣ и другіе были вооружены дубьемъ, топорами, вилами, косами и, молясь, тайно поджидали появленія московскаго шайтана .
- Ну и погодка, Богъ съ ней!- сокрушенно произнесъ стоявшій у костра широкоплечій, кряжистый мужикъ въ нагольномъ овчинномъ тулупѣ, грѣя руки и звонко похлопывая кожаными, подбитыми зайчиною рукавицами.- Только таракановъ морозить.
- Э-э, бачка!- торопливо заговорилъ, скаля бѣлые зубы, стоявшій рядомъ съ нимъ башкиръ.- Несетъ теперь вѣтеръ и
1915
No 52.
юрта, и сѣно, да... и мой жена несетъ...
-- А ты, Абдулка, лобъ-то хоть бы разъ перекрестилъ, съ упрекомъ замѣтилъ ему другой мужикъ.-А то стоишь пень-пнемъ... Что шары-то на меня выкатилъ? Кстись, дура, худа не будетъ.
- Нельзя, бачка, мулла шипка ругай. Сердитой мулла!.. Малъ- малъ батырь можна смотрѣть, а лобъ нельзя...
-- Не батырь, а Христосъ,-поправилъ его кряжистый мужикъ.-Вотъ понесутъ Его въ ясляхъ, какъ Онъ былъ во младенчикахъ... Онъ, Батюшка, доброй, милосливой до народа... экой же, какъ и матушка Марья.
- О, мачка Маря!-обрадовался башкиръ.-Топрой она, шипка топрой. Малъмалъ учитъ... моетъ, короста лѣчитъ... Ашать мало-мало въ юртахъ былъ,-и всѣмъ башкиръ ашать давалъ... Топрой, шипка топрой!
Молящіеся потянулись изъ церкви на паперть. Колокола загудѣли. Явственнѣе зазвучало пѣніе хора. Вотъ черезъ головы толпы понеслись торжественные звуки тропаря: Рождество Твое, Христе Боже нашъ!
Толпа на дворѣ отхлынула, разступилась, образовавъ широкій проходъ.
Изъ церкви, въ предшествіи монахинь съ настоятельницей во главѣ, блистая огнями свѣчей, медленно выходилъ крестный ходъ. Впереди, подъ сѣнью хоругвей и иконъ, несли ясли съ Младенцемъ Іисусомъ, лежавшимъ на сѣнѣ, подъ мѣховымъ одѣяльцемъ. Его мать, молодая женщина, изображавшая Богоматерь, шла рядомъ съ монахинями, поддерживая ясли и не спуская умиленнаго взора съ своего первенца.
Дѣва днесь пресущественнаго рождаетъ! —торжественно пѣлъ хоръ.
На всемъ пути процессіи вокругъ храма подъ ясли, моля объ исцѣленіи, подлѣзали православныя и мусульманскія женщины съ больными дѣтьми.
Кристосъ! Кристосъ! молили башкирки. Патюшка, помогай мой малъ-малъ!
Процессія едва успѣла обойти вокругъ храма, какъ на дворъ прискакалъ крестьянинъ, стоявшій въ дозорѣ въ степи, весь залѣпленный хлопьями снѣга. Онъ слѣзъ съ коня, отряхнулъ снѣгъ съ шубы и малахая и, расталкивая толпу, подошелъ прямо къ настоятельницѣ.
- Матушка Марія,- вполголоса сказалъ онъ:- ѣдутъ ратные.
Запереть ворота!рѣзко приказала настоятельница, шествуя съ крестнымъ ходомъ въ церковь. Да скажи тамъ, Михайла, чтобъ люди стали по своимъ мѣстамъ, а не толпились бы безъ толку. Я сейчасъ приду.
Михайла смѣшался съ толпой, и скоро на весь дворъ загремѣлъ его голосъ:
- Становись, братцы, къ валамъ! Рогатчики, иди напередъ! У кого топоры,-держись за рогатчиками. Бабы, тащите кипятокъ! Подавай смолу!
На дворѣ сразу все пришло въ движеніе. Мужики и башкиры становились по мѣстамъ. Къ воротамъ тащили охапки хвороста, бревна и наглухо заваливали ихъ; изъ поварни бабы принесли кадки съ кипяткомъ, съ костровъ снимали котлы со смолой, и кипятокъ и смолу поднимали на подвѣсныя дощатыя площадки съ приставными лѣстницами, проходившія отъ воротъ по всему валу, а также на деревянныя рубленыя башни.
Въ ворота уже ломились, и осипшій съ мороза голосъ требовалъ: - Отворь!
Михайла взлѣзъ на валъ и замѣтилъ у воротъ стрѣльца, державшаго коня въ поводу.
Чаво надыть? сердито окрикнулъ его Михайла. Чаво дуромъ ломищь?
- Отворь! Отъ пристава мы, съ указомъ.
- Отъ какого пристава?
- Отъ Репьева.
- А гдѣ онъ?
Въ степи сталъ съ войскомъ. А сейчасъ сюда прибудетъ.
- А скажи ты, другъ, своему приставу.-медленно, съ усмѣш