Крицкій вышелъ.
«Въ самомъ дѣлѣ, и мнѣ пора»... Онъ принудилъ себя раздѣться и лечь. Потушилъ свѣчу — но глаза не смыкаются; широко открытые, не моргая, глядятъ въ царство мрака передъ собою... Тишина наполняется страннымъ жужжаніемъ... Точно откуда-то сюда налетѣли тысячи пчелъ и роются надъ его изголовьемъ... Нѣтъ... это не пчелы, это чьи-то безчисленныя пули... бьются кругомъ, то замедляясь, то быстробыстро, тревожно, точно нервы, передаютъ сердцу чувство странной опасности и опять клочками, обрывками врывается сюда это ура, свистъ воздуха мимо ушей, быстрый переборъ копытъ побѣждающаго просторъ вопя. Волошиновъ чувствуетъ, что ему надо успокоиться, придти въ себя, убить это не въ мѣру, во всю вселенную раздвинувшееся «я», мѣшающее ему жить, чувствовать, понимать... Онъ кутается съ головою въ одѣяло — насквозь его мягкую горячую ткань — тѣ же звуки ловитъ возбужденное ухо. И подушка дѣлается такою жаркою, что голова болитъ отъ нея, постель — жесткая, боевая — слишкомъ мягка, — прохлады бы! И не только прохлады, — холода, стужи самой. Онъ сѣлъ, сжалъ глаза пальцами. Точно болью хотѣлъ вернуть сознаніе дѣйствительности. Сердце мучительно билось въ груди... Казалось, внутри, въ немъ во всемъ какая-то буря. Мечутся взбудораженныя волны. Мысли, какъ корабли среди урагана, безпорядочно и слѣпо несутся среди возмущенной стихіи... Что-то чужое, странное громадными зелеными гребнями океанскихъ валовъ поднимается надъ ихъ бортами, вѣтеръ срываетъ съ этихъ гребней бѣлую пѣну и сквозь нее не видать неба... И опять эти проклятыя стѣны, этотъ потолокъ...
— Вѣдь, такъ нельзя...
Онъ всталъ. Босикомъ прошелся... Сжалъ виски. Пріотворилъ дверь въ другую комнату.
Два ординарца спали не раздѣваясь... У стѣны казакъ присѣлъ на стулъ и тоже дремлетъ.
Волошиновъ подошелъ къ нему. Тихо взялъ за плечо.
Казакъ вскочилъ и таращится. Видимо, понять не можетъ. Что это генералъ въ одномъ бѣльѣ?..
— Не буди никого... Тише. Иди ко мнѣ.
Тотъ на цыпочкахъ слѣдуетъ за Волошиновымъ.
— Разбуди Образцова. Вели ему осѣдлать коня... Свѣжаго, — понимаешь.
— Такъ точно, ваше—ство!
— Не ори. Чтобъ никто не зналъ. Когда будетъ готово, — подведи къ крыльцу.
— Прикажете и мнѣ?..
— Нѣтъ. Я ѣду одинъ. Никому не трогаться за мною... — Слушаюсь, ваше—ство. — Ну, иди...
Вытерся мокрымъ полотенцемъ... Одѣлся... Подождалъ. Шорохъ подъ окнами. Топотъ копытъ... Ишь, — какъ скребетъ землю растревоженный конь. — Ну... ты... — рѣзко обрываетъ его Образцовъ.
Волошиновъ беретъ фуражку и выходитъ...
«Въ самомъ дѣлѣ, и мнѣ пора»... Онъ принудилъ себя раздѣться и лечь. Потушилъ свѣчу — но глаза не смыкаются; широко открытые, не моргая, глядятъ въ царство мрака передъ собою... Тишина наполняется страннымъ жужжаніемъ... Точно откуда-то сюда налетѣли тысячи пчелъ и роются надъ его изголовьемъ... Нѣтъ... это не пчелы, это чьи-то безчисленныя пули... бьются кругомъ, то замедляясь, то быстробыстро, тревожно, точно нервы, передаютъ сердцу чувство странной опасности и опять клочками, обрывками врывается сюда это ура, свистъ воздуха мимо ушей, быстрый переборъ копытъ побѣждающаго просторъ вопя. Волошиновъ чувствуетъ, что ему надо успокоиться, придти въ себя, убить это не въ мѣру, во всю вселенную раздвинувшееся «я», мѣшающее ему жить, чувствовать, понимать... Онъ кутается съ головою въ одѣяло — насквозь его мягкую горячую ткань — тѣ же звуки ловитъ возбужденное ухо. И подушка дѣлается такою жаркою, что голова болитъ отъ нея, постель — жесткая, боевая — слишкомъ мягка, — прохлады бы! И не только прохлады, — холода, стужи самой. Онъ сѣлъ, сжалъ глаза пальцами. Точно болью хотѣлъ вернуть сознаніе дѣйствительности. Сердце мучительно билось въ груди... Казалось, внутри, въ немъ во всемъ какая-то буря. Мечутся взбудораженныя волны. Мысли, какъ корабли среди урагана, безпорядочно и слѣпо несутся среди возмущенной стихіи... Что-то чужое, странное громадными зелеными гребнями океанскихъ валовъ поднимается надъ ихъ бортами, вѣтеръ срываетъ съ этихъ гребней бѣлую пѣну и сквозь нее не видать неба... И опять эти проклятыя стѣны, этотъ потолокъ...
— Вѣдь, такъ нельзя...
Онъ всталъ. Босикомъ прошелся... Сжалъ виски. Пріотворилъ дверь въ другую комнату.
Два ординарца спали не раздѣваясь... У стѣны казакъ присѣлъ на стулъ и тоже дремлетъ.
Волошиновъ подошелъ къ нему. Тихо взялъ за плечо.
Казакъ вскочилъ и таращится. Видимо, понять не можетъ. Что это генералъ въ одномъ бѣльѣ?..
— Не буди никого... Тише. Иди ко мнѣ.
Тотъ на цыпочкахъ слѣдуетъ за Волошиновымъ.
— Разбуди Образцова. Вели ему осѣдлать коня... Свѣжаго, — понимаешь.
— Такъ точно, ваше—ство!
— Не ори. Чтобъ никто не зналъ. Когда будетъ готово, — подведи къ крыльцу.
— Прикажете и мнѣ?..
— Нѣтъ. Я ѣду одинъ. Никому не трогаться за мною... — Слушаюсь, ваше—ство. — Ну, иди...
Вытерся мокрымъ полотенцемъ... Одѣлся... Подождалъ. Шорохъ подъ окнами. Топотъ копытъ... Ишь, — какъ скребетъ землю растревоженный конь. — Ну... ты... — рѣзко обрываетъ его Образцовъ.
Волошиновъ беретъ фуражку и выходитъ...