Оказаніе о безпокойномъ
домѣ.
Далеко отъ насъ, на чужбинушкѣ, За полтыщи верстъ, тридевять земель, Посреди лѣсовъ и высокихъ горъ, Возвышался домъ бѣлокаменный. Домъ былъ зданіе преогромное,
Съ мезонинами, да съ крылечками, Съ рѣзьбой рѣдкою, да заморскою, Съ украшеньями разноцвѣтными. А внизу его понастроены
Горюнамъ — жильцамъ мелкой братіи Уголочки все безпросвѣтные. Все подвальныя помѣщенія.
Люди жили тамъ по коморочкамъ, Свѣту Божьяго впрямь не вѣдали; Да и окна всѣ въ этомъ домикѣ Выли наглухо заколочены.
А жильцовъ то тамъ было многонько — И пришлось ихъ всѣхъ, какъ сельдей какихъ, Въ тѣ коморочки понапихивать,
Другъ на друженьку понакладывать, Говорить могли только шепотомъ, Да и ѣли то почти впроголодь. Всѣ же лучшія помѣщеньица,
Съ вестибюлями да съ крылечками, Управителямъ предоставлены.
Были въ вѣчное ихъ владѣніе. И вверху всегда пиръ горой стоялъ; Гости знатные здѣсь съѣзжалися, Рѣчи шумныя заводили тутъ, Веселилися, пѣли пѣсенки,
Дорогимъ виномъ угощалися... А въ подвалахъ тѣхъ думу горькую Бѣдняки — жильцы крѣпко думали, На судьбу свою горько плакались, Все печалились... все надѣялись... А тѣмъ временемъ подросли они, Подросли они да размножились И простора имъ захотѣлося.
1! стучатъ они въ ставни твердыя, Чтобы ставни тѣ растворилися,
Чтобы солнышко къ нимъ протянуло, Приласкало ихъ лучемъ радостнымъ. Услыхали стукъ управители
И пошли они ко начальничку,
Къ «братцу» родному, да лукавому
На жильцовъ его съ большой жалобой. — «Вотъ жильцы твои съ жиру бѣсятся, Безобразничать, въ ставни ломятся,
Поднимаютъ шумъ въ нашемъ домикѣ, Сокрушить весь домъ похваляются. Съ иностранцами видно снюхались, Да вѣдь тѣ намъ не указчики
Мы христьяне вѣдь, не язычники. Повели ты намъ, «братецъ» родненькій, Всыпать розогъ имъ но десяточку,
Да стащить ихъ всѣхъ, безобразниковъ, Въ погреба твои на побывочку,
Пусть кричатъ себѣ, надрываются:
Въ погребахъ твоихъ стѣны толстыя, Не дойдетъ ихъ крикъ до твоихъ ушей И спокойствіе возстановится».
Но тутъ «братецъ» вдругъ призадумался, И умомъ своимъ сталъ раскидывать:
«А какъ вдругъ они, дѣти крамольны, Въ погребахъ моихъ заточеные,
Подшатаютъ тамъ наши балочки, Деревянныя и прогнившія,
А на балочкахъ домъ нашъ держится, Теремокъ — то мой и управничковъ,
И взлетимъ мы вдругъ съ неба на землю. ― Только мокренько лишь останется...
Нѣтъ! Ужъ лучше пусть позабавятся, Лучомъ солнечнымъ пусть потѣшатся, А потомъ поди наиграются,
И пойдетъ у насъ все по старому»... И вотъ сняли всѣхъ караульщиковъ, Поубрали вдругъ всѣ игрушечки Пулеметныя да шрапнельныя,
Съ оконъ ставни всѣ поснимали тутъ, Пропустили въ домъ лучи солнечны И «крамольнички» взликовали всѣ: Къ окнамъ радостно устремилися,
Лучемъ солнечнымъ не насмотрятся, Свѣжимъ воздухомъ не надышутся,
И весь день, всю ночь, до самой зари, Все стоятъ у нихъ окна отперты, И поютъ жильцы пѣсни шумныя.
Про поля, сады, про свободушку... Мѣсяцъ весело смотритъ въ домикъ тотъ, По подваламъ свѣтъ разливается.... А управнички понахмурились, Губы до крови искусали всѣ,
Отъ безсильнаго гнѣва лютаго... Имъ не нравится красно солнышко И свѣтила тѣ поднебесныя;
Точно совы всѣ по темнымъ угламъ, Всѣ управнички тамъ попрятались И дрожатъ они, страха полные, Свѣта Божьяго убѣгаючи.
А Свѣтъ мимо нихъ такъ и носится, Залѣзаетъ самъ въ пхни комнаты,
Вѣтерокъ живой къ нимъ врывается И колышетъ ихъ пусты головы...
И пошли они всѣ къ начальничку
Съ слезной жалобой, да съ поклонами: «Ты послушай насъ, «братецъ» роденькій, Жить не можемъ мы, нѣту моченьки: Тѣ свѣтила намъ лишь глаза слѣпятъ, Не даютъ они намъ покоя всѣмъ, А жильцы твои, безобразники,
День и ночь поютъ пѣсни разныя, Пѣсни шумныя, непристойныя.
домѣ.
Далеко отъ насъ, на чужбинушкѣ, За полтыщи верстъ, тридевять земель, Посреди лѣсовъ и высокихъ горъ, Возвышался домъ бѣлокаменный. Домъ былъ зданіе преогромное,
Съ мезонинами, да съ крылечками, Съ рѣзьбой рѣдкою, да заморскою, Съ украшеньями разноцвѣтными. А внизу его понастроены
Горюнамъ — жильцамъ мелкой братіи Уголочки все безпросвѣтные. Все подвальныя помѣщенія.
Люди жили тамъ по коморочкамъ, Свѣту Божьяго впрямь не вѣдали; Да и окна всѣ въ этомъ домикѣ Выли наглухо заколочены.
А жильцовъ то тамъ было многонько — И пришлось ихъ всѣхъ, какъ сельдей какихъ, Въ тѣ коморочки понапихивать,
Другъ на друженьку понакладывать, Говорить могли только шепотомъ, Да и ѣли то почти впроголодь. Всѣ же лучшія помѣщеньица,
Съ вестибюлями да съ крылечками, Управителямъ предоставлены.
Были въ вѣчное ихъ владѣніе. И вверху всегда пиръ горой стоялъ; Гости знатные здѣсь съѣзжалися, Рѣчи шумныя заводили тутъ, Веселилися, пѣли пѣсенки,
Дорогимъ виномъ угощалися... А въ подвалахъ тѣхъ думу горькую Бѣдняки — жильцы крѣпко думали, На судьбу свою горько плакались, Все печалились... все надѣялись... А тѣмъ временемъ подросли они, Подросли они да размножились И простора имъ захотѣлося.
1! стучатъ они въ ставни твердыя, Чтобы ставни тѣ растворилися,
Чтобы солнышко къ нимъ протянуло, Приласкало ихъ лучемъ радостнымъ. Услыхали стукъ управители
И пошли они ко начальничку,
Къ «братцу» родному, да лукавому
На жильцовъ его съ большой жалобой. — «Вотъ жильцы твои съ жиру бѣсятся, Безобразничать, въ ставни ломятся,
Поднимаютъ шумъ въ нашемъ домикѣ, Сокрушить весь домъ похваляются. Съ иностранцами видно снюхались, Да вѣдь тѣ намъ не указчики
Мы христьяне вѣдь, не язычники. Повели ты намъ, «братецъ» родненькій, Всыпать розогъ имъ но десяточку,
Да стащить ихъ всѣхъ, безобразниковъ, Въ погреба твои на побывочку,
Пусть кричатъ себѣ, надрываются:
Въ погребахъ твоихъ стѣны толстыя, Не дойдетъ ихъ крикъ до твоихъ ушей И спокойствіе возстановится».
Но тутъ «братецъ» вдругъ призадумался, И умомъ своимъ сталъ раскидывать:
«А какъ вдругъ они, дѣти крамольны, Въ погребахъ моихъ заточеные,
Подшатаютъ тамъ наши балочки, Деревянныя и прогнившія,
А на балочкахъ домъ нашъ держится, Теремокъ — то мой и управничковъ,
И взлетимъ мы вдругъ съ неба на землю. ― Только мокренько лишь останется...
Нѣтъ! Ужъ лучше пусть позабавятся, Лучомъ солнечнымъ пусть потѣшатся, А потомъ поди наиграются,
И пойдетъ у насъ все по старому»... И вотъ сняли всѣхъ караульщиковъ, Поубрали вдругъ всѣ игрушечки Пулеметныя да шрапнельныя,
Съ оконъ ставни всѣ поснимали тутъ, Пропустили въ домъ лучи солнечны И «крамольнички» взликовали всѣ: Къ окнамъ радостно устремилися,
Лучемъ солнечнымъ не насмотрятся, Свѣжимъ воздухомъ не надышутся,
И весь день, всю ночь, до самой зари, Все стоятъ у нихъ окна отперты, И поютъ жильцы пѣсни шумныя.
Про поля, сады, про свободушку... Мѣсяцъ весело смотритъ въ домикъ тотъ, По подваламъ свѣтъ разливается.... А управнички понахмурились, Губы до крови искусали всѣ,
Отъ безсильнаго гнѣва лютаго... Имъ не нравится красно солнышко И свѣтила тѣ поднебесныя;
Точно совы всѣ по темнымъ угламъ, Всѣ управнички тамъ попрятались И дрожатъ они, страха полные, Свѣта Божьяго убѣгаючи.
А Свѣтъ мимо нихъ такъ и носится, Залѣзаетъ самъ въ пхни комнаты,
Вѣтерокъ живой къ нимъ врывается И колышетъ ихъ пусты головы...
И пошли они всѣ къ начальничку
Съ слезной жалобой, да съ поклонами: «Ты послушай насъ, «братецъ» роденькій, Жить не можемъ мы, нѣту моченьки: Тѣ свѣтила намъ лишь глаза слѣпятъ, Не даютъ они намъ покоя всѣмъ, А жильцы твои, безобразники,
День и ночь поютъ пѣсни разныя, Пѣсни шумныя, непристойныя.