САТИРА или АНЕКДОТ?
(ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ О „ВОЗДУШНОМ ПИРОГЕˮ).
„Воздушный пирогˮ Б. С. Ромашова, как ни одна пьеса этого сезона, привлекла к себе пристальное внимание критики. М. Кольцов совершенно прав, утверждая, что это оказалось своего рода экзаменом для наших рецензентов. Просматривая целую груду накопившихся за это время отзывов, как специальной, так и общей печати, как критиков — „спецовˮ, так и критиков — рабкоров, прямо поражаешься пестроте их суждении.
Маятник критических часов качается от полюса к полюсу, от ˮконтр-революцииˮ к необходимости посмотреть пьесу „всем, всем, всемˮ С одной стороны — „Рышков и скверный Юшкевичˮ, с другой — „Достоевский и Сухово-Кобылинˮ. Для одних „радость белогвардейского театраˮ, для других — современный „Ревизорˮ.
Пишущему эти строки довелось увидеть „Воздушный пирогˮ на сцене лишь на девятом или, кажется, десятом представлении и, уже запасшись готовыми, так сказать, штампами суждений: груда рецензий была прочитана и крепко запомнилась. Спешу оговориться: для того, чтобы решиться высказаться (прошу оказать уважаемую редакцию „Нового Зрителяˮ гостеприимство для этого запоздалого суждения) я счел необходимым внимательно прочесть текст. Казалось, что спектакль, как таковой, что-то спутал в пьесе, переместил ее планы, заслонил ее стержень какими-то ненужными подробностями Глядя спектакль, в котором всем так нравится Орлов, играющий главную роль Семена Рака, я готов был, пожалуй, согласиться с той частью критики, которая утверждала, что это талантливое обозрение, злободневное, но поверхностное. Собрание почти что одесских анекдотов, при чем честь талантливой их передачи принадлежит всецело Орлову, который этим будто бы поднимает интерес к спектаклю.
Но вот текст автора прочитан. И я теперь могу с уверенностью сказать, что, действительно, Театр Революции, весьма удачно справившийся с жанровой частью „Воздушного пирогаˮ, с его
„анекдотомˮ, не играющим, однако, существенного значения для Ромашова, перепутал внутренние планы, центр своего внимания перенеся на „злободневностьˮ, на „обозрениеˮ, — вместо того, чтобы вскрыть самое существенное, что есть в этом талантливом и ярком произведении — его драматургическую сущность, его истинный стержень.
Театр, а вслед за ним и критика, не потрудились отметить ту драматургическую традицию, которая красной нитью проходит в пьесе: традицию той сатирической комедии, которая, заложенная Гоголем, с такой убедительностью прозвучала в трилогии Сухово-Кобылина. Сильнейшее влияние именно „Ревизора и именно „Отжитого времениˮ чувствуется во всей фактуре „Воздушного пирогаˮ. Его завязка и развязка в полном соответствии с гоголевской традицией. Самая фабула, — заказ Раком необыкновенного „Воздушного пирогаˮ для предстоящего банкета, — в сюжетном своем развитии повинуется непосредственному влиянию, скажем, той же трилогии Сухово-Кобылина. (История с подменом брошки Кречинским, взятки в „Делеˮ, документы Тарелкина в „Расплюевских дняхˮ). Я скажу даже больше, есть сцены, текст которых невольно заставляет вспомнить соответствующие места „Ревизораˮ (рассказ Мардаева об Обрыдлове, и заключительное явление 2-го). Это не в упрек автору. Даже такая подробность, как загримированный проходимец, выдающий себя за англичанина, — в конце концов, один из приемов Сухово-Кобылина.
Но все это — и традиционная гоголевская развязка, и влияние сценических приемов Гоголя и Сухово-Кобылина, и даже воздействие их на текст — все это получило вполне новую, вполне современную редакцию у Ромашова. Это, конечно, пьеса глубоко современная по той яркости сатирического изображения накипи нового быта, которая очевидна и для критиков, осуждающих пьесу именно за ее злободневность. Впрочем
Моск. театр для детей. — „Работник Балдаˮ. Балда — Васильев, Торговка квасом — Ивасинская, Городничий — Корицкий
(ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ О „ВОЗДУШНОМ ПИРОГЕˮ).
„Воздушный пирогˮ Б. С. Ромашова, как ни одна пьеса этого сезона, привлекла к себе пристальное внимание критики. М. Кольцов совершенно прав, утверждая, что это оказалось своего рода экзаменом для наших рецензентов. Просматривая целую груду накопившихся за это время отзывов, как специальной, так и общей печати, как критиков — „спецовˮ, так и критиков — рабкоров, прямо поражаешься пестроте их суждении.
Маятник критических часов качается от полюса к полюсу, от ˮконтр-революцииˮ к необходимости посмотреть пьесу „всем, всем, всемˮ С одной стороны — „Рышков и скверный Юшкевичˮ, с другой — „Достоевский и Сухово-Кобылинˮ. Для одних „радость белогвардейского театраˮ, для других — современный „Ревизорˮ.
Пишущему эти строки довелось увидеть „Воздушный пирогˮ на сцене лишь на девятом или, кажется, десятом представлении и, уже запасшись готовыми, так сказать, штампами суждений: груда рецензий была прочитана и крепко запомнилась. Спешу оговориться: для того, чтобы решиться высказаться (прошу оказать уважаемую редакцию „Нового Зрителяˮ гостеприимство для этого запоздалого суждения) я счел необходимым внимательно прочесть текст. Казалось, что спектакль, как таковой, что-то спутал в пьесе, переместил ее планы, заслонил ее стержень какими-то ненужными подробностями Глядя спектакль, в котором всем так нравится Орлов, играющий главную роль Семена Рака, я готов был, пожалуй, согласиться с той частью критики, которая утверждала, что это талантливое обозрение, злободневное, но поверхностное. Собрание почти что одесских анекдотов, при чем честь талантливой их передачи принадлежит всецело Орлову, который этим будто бы поднимает интерес к спектаклю.
Но вот текст автора прочитан. И я теперь могу с уверенностью сказать, что, действительно, Театр Революции, весьма удачно справившийся с жанровой частью „Воздушного пирогаˮ, с его
„анекдотомˮ, не играющим, однако, существенного значения для Ромашова, перепутал внутренние планы, центр своего внимания перенеся на „злободневностьˮ, на „обозрениеˮ, — вместо того, чтобы вскрыть самое существенное, что есть в этом талантливом и ярком произведении — его драматургическую сущность, его истинный стержень.
Театр, а вслед за ним и критика, не потрудились отметить ту драматургическую традицию, которая красной нитью проходит в пьесе: традицию той сатирической комедии, которая, заложенная Гоголем, с такой убедительностью прозвучала в трилогии Сухово-Кобылина. Сильнейшее влияние именно „Ревизора и именно „Отжитого времениˮ чувствуется во всей фактуре „Воздушного пирогаˮ. Его завязка и развязка в полном соответствии с гоголевской традицией. Самая фабула, — заказ Раком необыкновенного „Воздушного пирогаˮ для предстоящего банкета, — в сюжетном своем развитии повинуется непосредственному влиянию, скажем, той же трилогии Сухово-Кобылина. (История с подменом брошки Кречинским, взятки в „Делеˮ, документы Тарелкина в „Расплюевских дняхˮ). Я скажу даже больше, есть сцены, текст которых невольно заставляет вспомнить соответствующие места „Ревизораˮ (рассказ Мардаева об Обрыдлове, и заключительное явление 2-го). Это не в упрек автору. Даже такая подробность, как загримированный проходимец, выдающий себя за англичанина, — в конце концов, один из приемов Сухово-Кобылина.
Но все это — и традиционная гоголевская развязка, и влияние сценических приемов Гоголя и Сухово-Кобылина, и даже воздействие их на текст — все это получило вполне новую, вполне современную редакцию у Ромашова. Это, конечно, пьеса глубоко современная по той яркости сатирического изображения накипи нового быта, которая очевидна и для критиков, осуждающих пьесу именно за ее злободневность. Впрочем
Моск. театр для детей. — „Работник Балдаˮ. Балда — Васильев, Торговка квасом — Ивасинская, Городничий — Корицкий