Дозволено военной цензурой 24-го сентября 1916 г. ЛУКОМОРЬЕ
№ 40.
1 октября 1916 г.
Въ Персіи.
Ползетъ сѣдая черепаха,
Заря горитъ желтѣй парчи, У синихъ горъ встаютъ изъ праха И носятся, крутясь, смерчи.
Затихла, въ зноѣ задыхаясь,
Страна, нѣжнѣйшая изъ странъ. Пыля и мѣрно колыхаясь,
Идетъ верблюдовъ караванъ.
Въ ихъ взорѣ, ясномъ и послушномъ, Душа красивая видна.
Сквозитъ въ трудѣ ихъ добродушномъ Садовъ Адама старина.
И странно мнѣ, что эти звѣри, Не въ рай проходятъ на покой, Гдѣ Ева имъ откроетъ двери, — Что это — транспортъ боевой.
Сергѣй Городецкій
МАШИНЪ РАЙ.
Марья Петровна говорила въ носъ, что всегда предвѣщало бурю. Вадимъ Алексѣевичъ необыкновенно заинтересовался газетной хроникой, стараясь не глядѣть на жену. У Зоровыхъ уже недѣли три стояла какаято истерическая атмосфера, но сегодня Вадимъ Алексѣевичъ не ждалъ особенныхъ вспышекъ, и потому тревожно сжался, когда услышалъ такой извѣстный носовой звукъ. Осторожно взглянулъ на лицо Марьи Петровны, оно было печально и серьезно, отшутиться, вѣроятно, не удастся! Онъ робко опустилъ глаза опять на печатныя строчки. Вдругъ жена скорбно произнесла:
— Вадя, поѣдемъ въ Даниловъ! Вадимъ Алексѣевичъ все еще не вѣрилъ въ простоту и безопасность этого предложенія.
Не отрывая глазъ отъ газеты, онъ спросилъ какъ можно наивнѣе:
— Въ какой Даниловъ?
Но онъ не ослышался. Марья Петровна такъ же не весело повторила:
— Поѣдемъ въ Даниловъ, на мою родину, въ Ярославскую губерню. — Зачѣмъ же мы туда поѣдемъ? — Какъ ты не понимаешь! Мнѣ нужно успокоиться, да и тебѣ тоже. Необходима какая-то перемѣна, а въ Даниловѣ я не была съ восьми лѣтъ, скоро двѣнадцать лѣтъ! Я его отлично помню и тамъ очень хорошо. Тебѣ понравится я увѣрена. Ты такъ любишь деревню. (Вадимъ Алексѣевичъ въ первый разъ это слышалъ). Ты тоже отдохнешь. Недѣли на двѣ. У меня тамъ даже есть свой домъ, со смерти тети Луши онъ пустуетъ.
— Такъ его нужно продать!
— Ни за что! Мало ли, что можетъ случиться, а тутъ всегда готовый пріютъ. Нѣтъ, продавать его было бы чрезвычайно легкомысленно.
— Что же можетъ случиться? а
домъ до того времени сгніетъ и развалится.
— Чудный домъ, еще прабабушкинъ, ни разу нс передѣлывался.
— Вотъ видишь, какая старая рухлядь!
Марья Петровна заплакала, ничего не отвѣчая, Вадимъ Алексѣевичъ никакъ не ожидалъ такого слѣдствія своихъ словъ и бросился утѣшать жену.
— Ну, послушай, Маша, вѣдь это же глупо. Я ничего не хотѣлъ сказать обиднаго. Я просто разсуждалъ такъ, что если этотъ домъ твой принадлежалъ еще твоей прабабушкѣ, то онъ могъ легко придти въ ветхость и быть совсѣмъ не такимъ отличнымъ, какъ ты думаешь. А можетъ-быть, это очень удобный и крѣпкій домъ, я вѣдь не знаю!
— Онъ прелестенъ! — говорила сквозь слезы Марья Петровна, — я помню очень хорошо. Крѣпкій и большой,
№ 40.
1 октября 1916 г.
Въ Персіи.
Ползетъ сѣдая черепаха,
Заря горитъ желтѣй парчи, У синихъ горъ встаютъ изъ праха И носятся, крутясь, смерчи.
Затихла, въ зноѣ задыхаясь,
Страна, нѣжнѣйшая изъ странъ. Пыля и мѣрно колыхаясь,
Идетъ верблюдовъ караванъ.
Въ ихъ взорѣ, ясномъ и послушномъ, Душа красивая видна.
Сквозитъ въ трудѣ ихъ добродушномъ Садовъ Адама старина.
И странно мнѣ, что эти звѣри, Не въ рай проходятъ на покой, Гдѣ Ева имъ откроетъ двери, — Что это — транспортъ боевой.
Сергѣй Городецкій
МАШИНЪ РАЙ.
Марья Петровна говорила въ носъ, что всегда предвѣщало бурю. Вадимъ Алексѣевичъ необыкновенно заинтересовался газетной хроникой, стараясь не глядѣть на жену. У Зоровыхъ уже недѣли три стояла какаято истерическая атмосфера, но сегодня Вадимъ Алексѣевичъ не ждалъ особенныхъ вспышекъ, и потому тревожно сжался, когда услышалъ такой извѣстный носовой звукъ. Осторожно взглянулъ на лицо Марьи Петровны, оно было печально и серьезно, отшутиться, вѣроятно, не удастся! Онъ робко опустилъ глаза опять на печатныя строчки. Вдругъ жена скорбно произнесла:
— Вадя, поѣдемъ въ Даниловъ! Вадимъ Алексѣевичъ все еще не вѣрилъ въ простоту и безопасность этого предложенія.
Не отрывая глазъ отъ газеты, онъ спросилъ какъ можно наивнѣе:
— Въ какой Даниловъ?
Но онъ не ослышался. Марья Петровна такъ же не весело повторила:
— Поѣдемъ въ Даниловъ, на мою родину, въ Ярославскую губерню. — Зачѣмъ же мы туда поѣдемъ? — Какъ ты не понимаешь! Мнѣ нужно успокоиться, да и тебѣ тоже. Необходима какая-то перемѣна, а въ Даниловѣ я не была съ восьми лѣтъ, скоро двѣнадцать лѣтъ! Я его отлично помню и тамъ очень хорошо. Тебѣ понравится я увѣрена. Ты такъ любишь деревню. (Вадимъ Алексѣевичъ въ первый разъ это слышалъ). Ты тоже отдохнешь. Недѣли на двѣ. У меня тамъ даже есть свой домъ, со смерти тети Луши онъ пустуетъ.
— Такъ его нужно продать!
— Ни за что! Мало ли, что можетъ случиться, а тутъ всегда готовый пріютъ. Нѣтъ, продавать его было бы чрезвычайно легкомысленно.
— Что же можетъ случиться? а
домъ до того времени сгніетъ и развалится.
— Чудный домъ, еще прабабушкинъ, ни разу нс передѣлывался.
— Вотъ видишь, какая старая рухлядь!
Марья Петровна заплакала, ничего не отвѣчая, Вадимъ Алексѣевичъ никакъ не ожидалъ такого слѣдствія своихъ словъ и бросился утѣшать жену.
— Ну, послушай, Маша, вѣдь это же глупо. Я ничего не хотѣлъ сказать обиднаго. Я просто разсуждалъ такъ, что если этотъ домъ твой принадлежалъ еще твоей прабабушкѣ, то онъ могъ легко придти въ ветхость и быть совсѣмъ не такимъ отличнымъ, какъ ты думаешь. А можетъ-быть, это очень удобный и крѣпкій домъ, я вѣдь не знаю!
— Онъ прелестенъ! — говорила сквозь слезы Марья Петровна, — я помню очень хорошо. Крѣпкій и большой,