Петровнѣ, но вообще никакихъ камней не было видно.
— Ты дорогу то, Маша, знаешь? — Какъ же, какъ же! — отвѣчала было та съ живостью, потомъ призадумалась. Рѣшили спросить у жандарма, гдѣ домъ Лосевыхъ. Тотъ не зналъ. Проходившая мимо баба въ подогнутой юбкѣ и красныхъ шерстяныхъ чулкахъ, долго слушала ихъ объясненія, наконецъ уныло произнесла, подперевъ щеку руками:
— А Лосевыхъ домъ-то на соборной площади.
Марья Петровна оживилась:
— Ну, конечно, на соборной площади! Вѣдь я это отлично помнила. Прямо какое-то затменье нашло!
Извозчикъ безъ верха черезъ двѣ минуты привезъ ихъ къ собору, но тоже не зналъ, гдѣ домъ Лосевыхъ.
— Гдѣ же, Маша, укажи ему. Марья Петровна осмотрѣла рядъ домовъ, отстоящихъ на четверть версты отъ собора и вмѣсто отвѣта набросилась на извощика:
— Ну какъ же ты не знаешь домъ Лосевыхъ? Нездѣшній ты, что ли? Тотъ обидчиво зарезонировалъ.
— Зачѣмъ не здѣшній? а каждаго дома не упомнишь. Это тебѣ не деревня, а городъ. Вотъ домъ Зыковыхъ, Луковниковыхъ, онъ теперь Пермента я знаю, какъ они большіе, видные, а каждый домъ, гдѣ же его знать.
— Такъ ты, Маша, говорила, что и твой домъ большой.
— Большой, очень большой, двухэтажный. Онъ все путаетъ.
Выручила все та же баба въ красныхъ чулкахъ, которая словно слѣдомъ шла за нашими путешественниками и, услыша ихъ пререканія съ возницей, опять подперла щеку рукой и печально произнесла:
— А Лосевыхъ домъ-то вонъ онъ, гдѣ ворота доской забиты!
Вздохнула и пошлепала дальше. Извозчикъ ворчалъ:
— То же домъ, гдѣ его запомнить! Одно званіе, что городъ, хуже всякой деревни.
Но не обращая вниманіе на его воркотню, Марья Петровна радостно звонила въ подъѣздъ.
— Всегда въ дорогѣ случаются разныя приключенія. Сначала, конечно, непріятно, а потомъ еще веселѣе отъ этого дѣлается — говорила она, какъ бы оправдываясь за путевыя неудачи, за дождь, за непрезентабельность дома Лосевыхъ. На звонокъ никто не шелъ, только вдали лаяла собака.
— Можетъ-быть, тамъ никого нѣтъ? — осторожно предположилъ Зоровъ.
— Какъ никого нѣтъ! Тамъ моя няня Пелагея, можетъ — быть, ушла куда-нибудь, или такъ что. Старые люди осторожны.
— Можетъ-быть, она — глухая? — Не знаю.
Постояли, позвонили еще разъ. Наконецъ, окликнувъ раза три изъ-за двери, кто тамъ да «по какому дѣлу», имъ открыла дверь небольшая старушка. Она, вовсѣ не была глухой, но, дѣйствительно, какой-то ужъ слишкомъ осторожной: только послѣ долгихъ недовѣрчивыхъ разспросовъ, она признала Марью Петровну за свою барышню, и радостно обняла ее, поцѣловала ручку и засуетилась.
— Все таки узнала! — торжествовала Маша, и легкою поступью начала обходить темные, маленькіе покойники. Вадимъ Алексѣевичъ слѣдовалъ за нею, не снявъ пальто, даже не выпуская изъ рукъ чемодана.
— Вотъ дѣтская — все по-старому: и часы, и сундукъ. Вотъ маменькина спальня, вотъ дѣдушкинъ портретъ, онъ былъ военнымъ. Знаешь, вѣдь это, можетъ быть, работы Федотова. Вотъ клавикорды! разстроились, конечно, но къ нимъ идетъ этотъ дребезжащій звукъ. Жалко, что я ничего не знаю изъ старинной музыки. Смотри-ка, Вадя, даже гитара есть!... Да отчего ты все въ пальто? отчего не раздѣваешься? Сейчасъ Пелагеюшка принесетъ самоваръ, молока. Тебѣ нравится? правда?
Зоровъ выговаривалъ съ запинкой:
— Нравится, только я думалъ, что домъ гораздо больше.
— Что же, въ немъ... разъ, два, три восемь комнатъ. — Клѣтушки.
— Чего жъ ты хочешь? Конечно, это не дворянское собраніе, а хорошій провинціальный домъ. Я такъ очень, очень рада, что сюда пріѣхала. Теперь темно, потому что дождь и закрыты ставни, а здѣсь очень уютно, проживемъ отлично, успокоимся. Потомъ, Пелагея — это же золотой человѣкъ. Я даже подумываю, не взять ли ее съ собою въ Петроградъ.
Закусили, чѣмъ Богъ послалъ, такъ какъ Пелагея не была предупреждена о прѣздѣ господъ, а базаръ уже кончился. Она тоже относилась съ большимъ патріотизмомъ къ дому Лосевыхъ, но какъ-то болѣе отвлеченнѣе, чѣмъ Марья Петровна. Маша любила самыя эти стѣны, эту землю, эту мебель и хотѣла бы все
сохранить въ томъ видѣ, какъ есть, и Пелагеюшка мечтала о возрожденіи дома «Лосевыхъ» въ новомъ блескѣ, не заботясь о томъ, сохранится ли существующій домъ.
III.
На слѣдующее утро дождь прошелъ а веселое солнце съ удовольствіемъ освѣщало невылазную грязь. Но Маша радовалась ему, какъ дѣвочка. Дѣйствительно, при солнечномъ свѣтѣ, съ раскрытыми ставнями, домъ казался веселѣе и уютнѣе, но зато виднѣе были всѣ его недостатки, незамѣченные вчера: половицы проваливались, стѣны облупились, рамы перекосились и изъ нихъ дуло, какъ изъ погреба. Но Пелагея состряпала чуть не съ девяти часовъ утра сытный завтракъ, такъ что все представлялось въ лучшемъ свѣтѣ.
Осматривали дворъ и садъ. Марья Петровна снова вспоминала случаи изъ своей дѣтской жизни, но какъ-то не такъ весело и уже не обращалась къ мужу съ вопросомъ, нравится ли ему тутъ. Только при видѣ яблонь не удержалась и воскликнула:
— Посмотри, Вадя, какая прелесть яблони! Я ихъ такъ помню, въ дѣтствѣ мнѣ это казалось раемъ!
— Очень хороши яблоки, коли въ пироги, — замѣтила вышедшая вмѣстѣ съ господами Пелагея, — а такъ-то кушать, кислы.
— Кислые? — обрадовался почемуто Вадимъ Алексѣевичъ.
— Кисленькіе, баринъ, кисленькіе. Марья Петровна въ секунду обошла садъ и мечтала уже отправиться на «свѣтлый ключъ», въ далекую и таинственную, какъ ей помнилось, прогулку. Есть ли онъ только еще?
— Успѣемъ ли мы до вечера сходить на свѣтлый ключъ? — обратилась она къ Пелагеѣ.
— На свѣтлый ключъ? да, что вы барыня! черезъ полчаса обратно будете. Туда и обратно не больше полуверсты. Какъ къ кладбищу выйдете, такъ онъ тутъ и есть, великъ ли путь.
— А мнѣ казалось, что это очень далеко! разочарованно проговорила Марья Петровна.
— Знаешь что, Маша? — началъ Вадимъ Алексѣевичъ тутъ тихо и безопасно, сходи ты на этотъ ключъ одна, а я тебя дома подожду, пасьянсъ разложу. Вѣдь всего полчаса.
— Хорошо. Схожу одна! — дрогнувшимъ голосомъ отвѣтила Марья Петровна и быстро нахлобучила шляпу, которую съ такимъ трепе