ПАМЯТИ ПОЭТА
Тройная сила ушла в лице Брюсова — сила поэтики, сила науки и сила организаторская, творческая, в нашем, производственном, смысле этого слова. Силою волевой, сознательной эволюции поэт-модернист, стоявший на философских гранях прошлого, обращается в коммуниста-организатора новой жизни и нового творчества, ни на минуту не изменяя формальным законам искусства, кристаллизуя их в науку, — не отвлеченную, а прикладную.
Товарищи рабочие поймут меня, если я скажу, что Брюсов работал и разрабатывал конструкцию стиха и литературного произведения вообще, как конструкцию машины. В научном исследовании и дальнейшем усовершенствовании этой конструкции он был профессором, в руководстве практической работой в этом направлении — инженером, строителем подлинно-художественной, новой пролетарской поэзии, в собственной своей литературной работе — образцовым техником, тем, что мы называем «стилистом», среди мастеров художественного слова, современных поэтов и писателей — старшим мастером, мастером-руководителем литературного цеха.
И при этом — никакого эстетства, никакой красоты ради красоты, решительный отход от позиций самодовлеющего искусства, которым ласкал, волновал, смущал и радовал прежний, старый Брюсов, а именно — установка его творчества, как всякого фабриката — на потребителя, без всякого прислуживания и потакания дурным его вкусам и навыкам.
Создание, учет и распределение художественно-литературных «изделий» — вот та сфера «советской промышленности», в которой работал Брюсов с начала Октябрьской Революции, работал самоотверженно и преданно, как красный директор на своем производстве.
И этот красный директор, ректор Высшего Литературно-Художественного Института, заведующий отделом художественного образования Главпрофобра, член Государственного Ученого Совета и Моссовета, — был спецом своего дела, вдохновенным спецом, не только учившим, что хорошо сделанная вещь прекрасна, но и показавшим и оставившим нам в наследство и поучение, сделанные им, изумительные по красоте вещи.
Обзор всего творчества, как и биография Брюсова не входят в мою задачу. Творчество его многогранно и плодоносно. Брюсов — неутомимый созидатель. Им написано свыше 40 томов произведений — поэтических, прозаических, историко-литературных и научных.
Конечно, Брюсов, кроме отдельных его произведений, — еще не для рабочих в массе, как и его пьесы. Творчество его доступно лишь квалифицированным рабочим зрителям и читателям, близко и дорого пролетарской интеллигенции, молодежи. Но это еще не значит, что оно чуждо рабочим. Нет, по своему городскому складу, поэзия Брюсова должна быть понятна сыну большого города, по мотивам она сродни мятежам восстаний, она насыщена или спокойным предчувствием или пафосом бури, она горит многогранным огнем мировой революции в самых высших ее выявлениях.
Выросшему, культурному рабочему есть что почитать у Брюсова и над чем призадуматься. Рабочий молодняк принял Брюсова вместе с Маяковским и Блоком. А этот рабочий молодняк и есть грядущий рабочий класс, который на тернистом пути к коммунистическим далям оценит Брюсова, отдохнет и укрепится для труда и борьбы в его мужественном, четком стихе.
Борис АНДРЕЕВ БРЮСОВ и ТЕАТР
Брюсов всегда живо интересовался театром, как теоретик искусства и как драматург.
Еще в самом начале нашего века, в эпоху наивысшего расцвета сценического натурализма, он, одним из первых, выступил против этого течения. В газетных и журнальных статьях и публичных лекциях развенчивал он принципы реализма Московского Художественного театра, доказывая, что всякое искусство по необходимости всегда условно: на сцене не поставишь четвертой стены, не польешь актеров настоящим ливнем и не умрешь взаправду.
Но, резко критикуя старую школу, Брюсов тогда же не приветствовал только еще едва нарождавшийся Мейерхольдовский «условный театр», утверждая, что он «по самому прямому пути ведет к театру марионеток». Выход он видел в том, чтобы «решительно обратиться к приемам театра античного и шекспировского», пользуясь методом, так наз., упрошенных постановок. И только тогда, думает Брюсов, «мы вернем искусство сцены тому, кому оно принад
лежит по праву, — художественному творчеству артистов».
Так говорит Брюсов в «Книге о новом театрев 1908 году.
С тех пор вздыбилась и перекатилась сильная волна театральной революции, и русский театр поистине встал дыбом. И Брюсов, холодный аналитик, оказался в лагере театральных консерваторов. Уже тогда, 15 лет тому назад, его пугали «фокусы» Мейерхольда. И вот теперь, когда вырос на корнях Островского «Лес» Мейерхольда, Брюсов решительно и резко высказался против «новшеств неугомонного режиссера». Брюсов возмутился, как поэт, как писатель, отстаивавший права автора от посягательств режиссера. Он уже не говорит о самостоятельном, самодовлеющем искусстве сцены, т. е. актера, нет, — для него театр — только слепое орудие в руках автора. Драматург диктует театру свои законы, и слово его — свято. Режиссер только покорный раб поэта и не имеет права изменить ни единого слова. «Переработка» Мей
Тройная сила ушла в лице Брюсова — сила поэтики, сила науки и сила организаторская, творческая, в нашем, производственном, смысле этого слова. Силою волевой, сознательной эволюции поэт-модернист, стоявший на философских гранях прошлого, обращается в коммуниста-организатора новой жизни и нового творчества, ни на минуту не изменяя формальным законам искусства, кристаллизуя их в науку, — не отвлеченную, а прикладную.
Товарищи рабочие поймут меня, если я скажу, что Брюсов работал и разрабатывал конструкцию стиха и литературного произведения вообще, как конструкцию машины. В научном исследовании и дальнейшем усовершенствовании этой конструкции он был профессором, в руководстве практической работой в этом направлении — инженером, строителем подлинно-художественной, новой пролетарской поэзии, в собственной своей литературной работе — образцовым техником, тем, что мы называем «стилистом», среди мастеров художественного слова, современных поэтов и писателей — старшим мастером, мастером-руководителем литературного цеха.
И при этом — никакого эстетства, никакой красоты ради красоты, решительный отход от позиций самодовлеющего искусства, которым ласкал, волновал, смущал и радовал прежний, старый Брюсов, а именно — установка его творчества, как всякого фабриката — на потребителя, без всякого прислуживания и потакания дурным его вкусам и навыкам.
Создание, учет и распределение художественно-литературных «изделий» — вот та сфера «советской промышленности», в которой работал Брюсов с начала Октябрьской Революции, работал самоотверженно и преданно, как красный директор на своем производстве.
И этот красный директор, ректор Высшего Литературно-Художественного Института, заведующий отделом художественного образования Главпрофобра, член Государственного Ученого Совета и Моссовета, — был спецом своего дела, вдохновенным спецом, не только учившим, что хорошо сделанная вещь прекрасна, но и показавшим и оставившим нам в наследство и поучение, сделанные им, изумительные по красоте вещи.
Обзор всего творчества, как и биография Брюсова не входят в мою задачу. Творчество его многогранно и плодоносно. Брюсов — неутомимый созидатель. Им написано свыше 40 томов произведений — поэтических, прозаических, историко-литературных и научных.
Конечно, Брюсов, кроме отдельных его произведений, — еще не для рабочих в массе, как и его пьесы. Творчество его доступно лишь квалифицированным рабочим зрителям и читателям, близко и дорого пролетарской интеллигенции, молодежи. Но это еще не значит, что оно чуждо рабочим. Нет, по своему городскому складу, поэзия Брюсова должна быть понятна сыну большого города, по мотивам она сродни мятежам восстаний, она насыщена или спокойным предчувствием или пафосом бури, она горит многогранным огнем мировой революции в самых высших ее выявлениях.
Выросшему, культурному рабочему есть что почитать у Брюсова и над чем призадуматься. Рабочий молодняк принял Брюсова вместе с Маяковским и Блоком. А этот рабочий молодняк и есть грядущий рабочий класс, который на тернистом пути к коммунистическим далям оценит Брюсова, отдохнет и укрепится для труда и борьбы в его мужественном, четком стихе.
Борис АНДРЕЕВ БРЮСОВ и ТЕАТР
Брюсов всегда живо интересовался театром, как теоретик искусства и как драматург.
Еще в самом начале нашего века, в эпоху наивысшего расцвета сценического натурализма, он, одним из первых, выступил против этого течения. В газетных и журнальных статьях и публичных лекциях развенчивал он принципы реализма Московского Художественного театра, доказывая, что всякое искусство по необходимости всегда условно: на сцене не поставишь четвертой стены, не польешь актеров настоящим ливнем и не умрешь взаправду.
Но, резко критикуя старую школу, Брюсов тогда же не приветствовал только еще едва нарождавшийся Мейерхольдовский «условный театр», утверждая, что он «по самому прямому пути ведет к театру марионеток». Выход он видел в том, чтобы «решительно обратиться к приемам театра античного и шекспировского», пользуясь методом, так наз., упрошенных постановок. И только тогда, думает Брюсов, «мы вернем искусство сцены тому, кому оно принад
лежит по праву, — художественному творчеству артистов».
Так говорит Брюсов в «Книге о новом театрев 1908 году.
С тех пор вздыбилась и перекатилась сильная волна театральной революции, и русский театр поистине встал дыбом. И Брюсов, холодный аналитик, оказался в лагере театральных консерваторов. Уже тогда, 15 лет тому назад, его пугали «фокусы» Мейерхольда. И вот теперь, когда вырос на корнях Островского «Лес» Мейерхольда, Брюсов решительно и резко высказался против «новшеств неугомонного режиссера». Брюсов возмутился, как поэт, как писатель, отстаивавший права автора от посягательств режиссера. Он уже не говорит о самостоятельном, самодовлеющем искусстве сцены, т. е. актера, нет, — для него театр — только слепое орудие в руках автора. Драматург диктует театру свои законы, и слово его — свято. Режиссер только покорный раб поэта и не имеет права изменить ни единого слова. «Переработка» Мей