Выставка декоративных искусств
Выставка декоративных искусств в Париже сейчас центр жизни, сердце современного Парижа.
В самом деле, где, как не там, воочию и просто встает перед вами современный, европейский человек с его знаниями, потребностями и бытом. Здесь законченный стиль современного дня.
Центр выставки — постоянное выставочное колоссальное здание Гранд-Пале, где поместилась Франция. Массивное старое здание, с центральной лестницей внутри, величина которой подавляет, подчеркивает легковесность главного входа на выставку и характер ее картонности. На этом же участке идут павильоны СССР., Великобритании, Бельгийский, Итальянский, Югославии.
По другую сторону Сены — аттракционы, деревня игрушек; на реке ресторан-пароход Пуарэ. От Porte Dorsay к площади Инвалидов — магазины и центральное выставочное место: Бон марше, Лафайет, Лувр, Мануфактура Севра, Мануфактура Копенгагена, башни-рестораны; ближе к площади инвалидов Fontan lalique театр, двор ремесл, библиотека.
Днем бросается в глаза большое количество мрамора в павильонах, погубленного очень мишурной отделкой из золота, цветов и декадентских рисунков на цветных стеклах. Павильоны громоздки, неуклюжи, фальшиво классичны (Итальянский павильон) или, в лучшем случае, в характере немецкого модерн. Если павильон простой, то он загроможден отделкой и делается банально декадентским. Вообще господствует золото, как выражение великолепия и пошлой роскоши. Желание выразить богатство и реже понимание форм.
На фоне этой декадентской роскоши, приятен павильон СССР., который дает впечатление сплошной стеклянной витрины, где демонстрируется вещь. Цель павильона — удачный и удобный показ вещи. Интересен также деревянный и очень тонкий, по различной обработке деревянной поверхности, Японский павильон.
Посещаемость выставки огромная. Тут и суетливые парижане и семьи из провинции, которые запросто приезжают на день с вином, запасом трехдневного обеда, с грудными детьми, тут и знатные американцы, лорнирующие с высоты авто пара внешний вид выставки. Тут же радиопередатчик, концерт из Америки в Париж. Мелкие boutique оживленно торгуют не высокого качества (дамские украшения). Целый ряд турецких украшений, ловко смонтированных на парижский вкус. Будки с шоколадом. Менье, излюбленное прохладительное. Сладости из Эльзаса, вино и шампанское в бокалах за прилавками; вид ярмарочный. Вечером толпа идет только веселиться. Выставка тоже развлечение и магазинные витрины бойко торгуют.
Ближе к аттракционам, сильнее шум и крики, в гуще его, сумасшедший дом, и карусели с хорошо и смешно сделанными фигурами-почтальона, старухи, пижона в монокле, свиней с бантами на шеях и с розовыми улыбками; на все это жадно громоздятся женщины, девушки, газетчики, бабушки и дети.
Огромная гусеница бежит по страшным скатам. С грохотом и треском садятся в гусеницу, визжат, но терпят головокружительную быстроту.
Но главное свет, свет вечером на выставке пожаром отдает в небо; на Сене пароходы-ресто
СЕМЬ и ЧЕТЫРЕ
СЕМЬ ЖЕН ИВАНА ГРОЗНОГО И ЧЕТЫРЕ МУЖА ВИРИНЕИ
Женщина подымает голову. Она начинает играть все более и более крупную роль в нашей общественной жизни. Она желает играть не только роль в жизни, но и роли на сцене. Появляются специально „женскиеˮ пьесы. Вот, например, филиал Малого театра пустился в плавание на хорошо „просмолиннойˮ пьесе „Семь жен Ивана Грозногоˮ Пьеса, действительно, историческая Автора, безусловно, нельзя обвинить в „кабинетнойˮ точке зрения. Нет никакого сомнения, что он смотрел на историю из спальной. На сцене царь только и делает, что ходит в халате из бани в опочивальню, да пьет квасы в компании будущих жен, а где-то, как фон, раздаются отголоски взятия Казани, борьба с боярством и учреждение опричины. Обо всем этом царь и зритель узнают от сенных девушек, а опричину царь учредил прямо на глазах у публики между двумя женами, которых сменил с паразительной — даже для нашего времени — быстротой. Зато в пьесе есть множество женских ролей. „Есть разгуляться где на волеˮ женскому составу труппы. Но, к сожалению, молодые актрисы блестяще подтвердили русскую пословицу, что „яблочко от Яблочкиной не далеко падаетˮ. Кроме Переслени, которая своми темпераментом напоминает тропический плод, неожиданно созревший в Костромской губернии.
Есть в пьесе и проблески современности —
язык, напоминающий одесские рассказы Бабеля. Если бы не старуха-ведунья, да боярин, который „животом затосковалˮ, можно было бы думать, что пьеса переводная.
Казалось бы, что общего в этом спектакле с „Виринеейˮ, а вот подите же...
С того момента, как вы входите в Вахтанговскую студию, вы чувствуете, что не может быть ничего общего между развалившимся кинематографом, отделанным под императорский театр и мраморным особняком, разделанным под рабочий клуб. Некрашеные перила, некрашеные стулья, некрашеный холст — словом сделано все, чтобы заставить поверить в некрашеную, виноват, неприкрашеную революционность студии. Открыли занавес. Я весь обратился во внимание. Что? Что? Что? Что-то знакомое. Старуха-ведунья сорти
рует снадобье „от нутряного гноюˮ. Где я видел эту ведунью? Где? И только, когда кто то на сцене „заскучал животомˮ, я вспомнил где все это я видел и слышал. Я понимаю, что в сущности ничего общего между исторической пьесой, где царь меняет семь жен, и современной пьесой, где крестьянка меняет четырех мужей, быть не может, но что-то общее, родное, близкое есть в этих двух пьесах.
Но что? Фальшь?
В. ЧЕРНОЯРОВ
Выставка декоративных искусств в Париже сейчас центр жизни, сердце современного Парижа.
В самом деле, где, как не там, воочию и просто встает перед вами современный, европейский человек с его знаниями, потребностями и бытом. Здесь законченный стиль современного дня.
Центр выставки — постоянное выставочное колоссальное здание Гранд-Пале, где поместилась Франция. Массивное старое здание, с центральной лестницей внутри, величина которой подавляет, подчеркивает легковесность главного входа на выставку и характер ее картонности. На этом же участке идут павильоны СССР., Великобритании, Бельгийский, Итальянский, Югославии.
По другую сторону Сены — аттракционы, деревня игрушек; на реке ресторан-пароход Пуарэ. От Porte Dorsay к площади Инвалидов — магазины и центральное выставочное место: Бон марше, Лафайет, Лувр, Мануфактура Севра, Мануфактура Копенгагена, башни-рестораны; ближе к площади инвалидов Fontan lalique театр, двор ремесл, библиотека.
Днем бросается в глаза большое количество мрамора в павильонах, погубленного очень мишурной отделкой из золота, цветов и декадентских рисунков на цветных стеклах. Павильоны громоздки, неуклюжи, фальшиво классичны (Итальянский павильон) или, в лучшем случае, в характере немецкого модерн. Если павильон простой, то он загроможден отделкой и делается банально декадентским. Вообще господствует золото, как выражение великолепия и пошлой роскоши. Желание выразить богатство и реже понимание форм.
На фоне этой декадентской роскоши, приятен павильон СССР., который дает впечатление сплошной стеклянной витрины, где демонстрируется вещь. Цель павильона — удачный и удобный показ вещи. Интересен также деревянный и очень тонкий, по различной обработке деревянной поверхности, Японский павильон.
Посещаемость выставки огромная. Тут и суетливые парижане и семьи из провинции, которые запросто приезжают на день с вином, запасом трехдневного обеда, с грудными детьми, тут и знатные американцы, лорнирующие с высоты авто пара внешний вид выставки. Тут же радиопередатчик, концерт из Америки в Париж. Мелкие boutique оживленно торгуют не высокого качества (дамские украшения). Целый ряд турецких украшений, ловко смонтированных на парижский вкус. Будки с шоколадом. Менье, излюбленное прохладительное. Сладости из Эльзаса, вино и шампанское в бокалах за прилавками; вид ярмарочный. Вечером толпа идет только веселиться. Выставка тоже развлечение и магазинные витрины бойко торгуют.
Ближе к аттракционам, сильнее шум и крики, в гуще его, сумасшедший дом, и карусели с хорошо и смешно сделанными фигурами-почтальона, старухи, пижона в монокле, свиней с бантами на шеях и с розовыми улыбками; на все это жадно громоздятся женщины, девушки, газетчики, бабушки и дети.
Огромная гусеница бежит по страшным скатам. С грохотом и треском садятся в гусеницу, визжат, но терпят головокружительную быстроту.
Но главное свет, свет вечером на выставке пожаром отдает в небо; на Сене пароходы-ресто
СЕМЬ и ЧЕТЫРЕ
СЕМЬ ЖЕН ИВАНА ГРОЗНОГО И ЧЕТЫРЕ МУЖА ВИРИНЕИ
Женщина подымает голову. Она начинает играть все более и более крупную роль в нашей общественной жизни. Она желает играть не только роль в жизни, но и роли на сцене. Появляются специально „женскиеˮ пьесы. Вот, например, филиал Малого театра пустился в плавание на хорошо „просмолиннойˮ пьесе „Семь жен Ивана Грозногоˮ Пьеса, действительно, историческая Автора, безусловно, нельзя обвинить в „кабинетнойˮ точке зрения. Нет никакого сомнения, что он смотрел на историю из спальной. На сцене царь только и делает, что ходит в халате из бани в опочивальню, да пьет квасы в компании будущих жен, а где-то, как фон, раздаются отголоски взятия Казани, борьба с боярством и учреждение опричины. Обо всем этом царь и зритель узнают от сенных девушек, а опричину царь учредил прямо на глазах у публики между двумя женами, которых сменил с паразительной — даже для нашего времени — быстротой. Зато в пьесе есть множество женских ролей. „Есть разгуляться где на волеˮ женскому составу труппы. Но, к сожалению, молодые актрисы блестяще подтвердили русскую пословицу, что „яблочко от Яблочкиной не далеко падаетˮ. Кроме Переслени, которая своми темпераментом напоминает тропический плод, неожиданно созревший в Костромской губернии.
Есть в пьесе и проблески современности —
язык, напоминающий одесские рассказы Бабеля. Если бы не старуха-ведунья, да боярин, который „животом затосковалˮ, можно было бы думать, что пьеса переводная.
Казалось бы, что общего в этом спектакле с „Виринеейˮ, а вот подите же...
С того момента, как вы входите в Вахтанговскую студию, вы чувствуете, что не может быть ничего общего между развалившимся кинематографом, отделанным под императорский театр и мраморным особняком, разделанным под рабочий клуб. Некрашеные перила, некрашеные стулья, некрашеный холст — словом сделано все, чтобы заставить поверить в некрашеную, виноват, неприкрашеную революционность студии. Открыли занавес. Я весь обратился во внимание. Что? Что? Что? Что-то знакомое. Старуха-ведунья сорти
рует снадобье „от нутряного гноюˮ. Где я видел эту ведунью? Где? И только, когда кто то на сцене „заскучал животомˮ, я вспомнил где все это я видел и слышал. Я понимаю, что в сущности ничего общего между исторической пьесой, где царь меняет семь жен, и современной пьесой, где крестьянка меняет четырех мужей, быть не может, но что-то общее, родное, близкое есть в этих двух пьесах.
Но что? Фальшь?
В. ЧЕРНОЯРОВ