Одинъ—очень высокій, съ почти совсѣмъ сѣдой, серебряной головой, но съ молодымъ, одухотвореннымъ лицомъ, горячими глазами и черными усами, которые прикрывали чистую, слегка смущенную, почти дѣтскую улыбку. Другой—небольшого роста, съ пытливыми глазами, съ пышной, тщательно расчесанной на двѣ стороны, въ родѣ бакенбардъ, темно-русой бородой.
Разговоръ длился часы, протянулся черезъ весь день, захватилъ ночь. И дѣлался все оживленнее. Закипали теоретическіе споры, см-ѣнялись выкладками цифръ, опять уносились въ высоты принциповъ, касались прошлаго и будушаго искусства.
Разговоръ, занявшій восемнадцать часовъ, шелъ о театрѣ.
Собесѣдники видѣли другъ друга въ первый разъ. И разошлись друзьями и союзниками, увлеченные однимъ общимъ дѣломъ.
Съ какимъ глубокимъ и взволнованны мъ чувствомъ должны они теперь вспоминать эту встрѣчу и эту нескончаемую беседу! Потому что въ этой бесѣдѣ родился Художественный театръ, тотъ театръ, который теперь даже и враги его, его принципіальные противники признаютъ сильнымъ и доблестнымъ, которому даже и въ ихъ глазахъ, смотрящихъ скептически, обезпечено почетное мѣсто въ исторіи сцены и искусства вообще.
Чтобы вѣрно вырисовался смыслъ этой встрѣчи въ Славянскомъ Базарѣ, съ которой надлежитъ вести исторію Художественнаго театра, нужно заглянуть довольно далеко назадъ, въ прошлое обоихъ участниковъ знаменательной беседы. Я могу сдѣлать довольно обстоятельную экскурсію относительно К. С. Станиславскаго; къ сожалѣнію, не могу сейчасъ это сдѣлать относительно другого руководителя Художественнаго театра, Вл. И. Немировича-Данченко. Надѣюсь въ будущемъ еще восполнить этотъ пробѣлъ.
Первое сценическое воспоминаніе К. С. Станиславскаго относится къ самому раннему его детству, когда онъ, совсЬмъ малышемъ, изображалъ „Зиму“ въ какой-то живой картинѣ въ домашнемъ спектаклѣ.
— Помню,—разсказывалъ мнѣ К- С.,—что уже тогда испыталъ я передъ поднятіемъ занавѣса волненіе почти такого же характера, какъ потомъ въ настоящіе спектакли.
Съ гораздо большею отчетливостью остался въ памяти другой спектакль, уже много позднѣе. К. С. былъ гимназистомъ московскаго Лазаревскаго института (изъ котораго вышелъ до окончанія курса, изъ
7-го класса), лѣтъ 14—15-ти. Спектакль устраивался въ деревнѣ отца, и мальчикъ съ громаднымъ волненіемъ ѣхалъ туда, весь въ мысляхъ и тревогѣ о предстоящей роли.
— Къ этому пустяшному спектаклю,—разсказывалъ К. С.,—я относился какъ къ „священнодѣйствіюи. Уже въ ту пору я относился къ театру не какъ къ забавѣ, но какъ къ чему-то имеющему большую важность и значительность. Такое отношеніе,—добавилъ мой собесѣдникъ, прошло со мною черезъ всю мою жизнь, управляло всѣмъ моимъ поведеніемъ сценическаго дѣятеля.
Гримъ, краски, запахъ и свѣтъ рампы производили тогда на мальчика впечатленіе ошеломляющее, къ театру влекло его властно и неодолимо. И дѣтскіе спектакли въ семьѣ Алексѣевыхъ становились все чаще. Помнитъ К. С., что была, между прочимъ, поставлена ими „Слабая струна . И уже тогда, разсказываетъ онъ,—искали молодые участники этого спектакля, — онъ самъ, его сестра, одинъ школьный товарищъ,—какого-то ритма; добивались, конечно, инстинктивно, того, чтобы пережить намѣченныя чувства въ возможно короткій протежутокъ времени, потому что находили, что у любителей, которыхъ видѣли, „игра слишкомъ медлительная . И, несмотря на полную неопытность, на совершенное отсутствіе какой-нибудь техники, умѣли добиться въ этомъ отношении нѣкоторыхъ результатовъ.
— Впрочемъ,—разсказывалъ К. С.,—ускоренный темпъ, котораго мы такъ добивались, не встрѣчалъ сочувственной оцѣнки въ нашихъ зрителяхъ. Такъ, помню, С. И. Мамонтовъ, постоянный зритель нашихъ спектаклей, назвалъ исполненіе „Слабой струны „курьерскимъ поѣздомъ“...
Въ настоящій театръ Станиславскаго начали возить рано, и онъ видѣлъ, такимъ образомъ, въ Маломъ театрѣ отличные образцы сценическаго искусства. Онъ былъ влюбленъ въ Ленскаго, въ Ермо
лову. „Ужъ не знаю, въ кого больше ,—съ улыбкой вставилъ мой собесѣдникъ. Часто бывалъ онъ и въ итальнской оперѣ, которая тогда щеголяла въ Болыпомъ театрѣ выдающимися пѣвцами. Вкусъ у него и его сотрудниковъ по домашнимъ спектаклямъ былъ, такимъ образомъ, уже яраздраженъ“, по его выраженію; уже хотелось достигать въ своихъ спектакляхъ какой-то гармоніи. Устраивать спектакли было удобно, такъ какъ отецъ, самъ любившій театръ, устроилъ маленькій постоянный театръ въ залѣ своего дома, у Красныхъ воротъ, и тамъ дѣти и юноши могли вольно и вдосталь отдаваться своей страсти. Спектакли эти устраивались въ теченіе нѣсколькихъ летъ и были первой школой.
Разговоръ длился часы, протянулся черезъ весь день, захватилъ ночь. И дѣлался все оживленнее. Закипали теоретическіе споры, см-ѣнялись выкладками цифръ, опять уносились въ высоты принциповъ, касались прошлаго и будушаго искусства.
Разговоръ, занявшій восемнадцать часовъ, шелъ о театрѣ.
Собесѣдники видѣли другъ друга въ первый разъ. И разошлись друзьями и союзниками, увлеченные однимъ общимъ дѣломъ.
Съ какимъ глубокимъ и взволнованны мъ чувствомъ должны они теперь вспоминать эту встрѣчу и эту нескончаемую беседу! Потому что въ этой бесѣдѣ родился Художественный театръ, тотъ театръ, который теперь даже и враги его, его принципіальные противники признаютъ сильнымъ и доблестнымъ, которому даже и въ ихъ глазахъ, смотрящихъ скептически, обезпечено почетное мѣсто въ исторіи сцены и искусства вообще.
Чтобы вѣрно вырисовался смыслъ этой встрѣчи въ Славянскомъ Базарѣ, съ которой надлежитъ вести исторію Художественнаго театра, нужно заглянуть довольно далеко назадъ, въ прошлое обоихъ участниковъ знаменательной беседы. Я могу сдѣлать довольно обстоятельную экскурсію относительно К. С. Станиславскаго; къ сожалѣнію, не могу сейчасъ это сдѣлать относительно другого руководителя Художественнаго театра, Вл. И. Немировича-Данченко. Надѣюсь въ будущемъ еще восполнить этотъ пробѣлъ.
Первое сценическое воспоминаніе К. С. Станиславскаго относится къ самому раннему его детству, когда онъ, совсЬмъ малышемъ, изображалъ „Зиму“ въ какой-то живой картинѣ въ домашнемъ спектаклѣ.
— Помню,—разсказывалъ мнѣ К- С.,—что уже тогда испыталъ я передъ поднятіемъ занавѣса волненіе почти такого же характера, какъ потомъ въ настоящіе спектакли.
Съ гораздо большею отчетливостью остался въ памяти другой спектакль, уже много позднѣе. К. С. былъ гимназистомъ московскаго Лазаревскаго института (изъ котораго вышелъ до окончанія курса, изъ
7-го класса), лѣтъ 14—15-ти. Спектакль устраивался въ деревнѣ отца, и мальчикъ съ громаднымъ волненіемъ ѣхалъ туда, весь въ мысляхъ и тревогѣ о предстоящей роли.
— Къ этому пустяшному спектаклю,—разсказывалъ К. С.,—я относился какъ къ „священнодѣйствіюи. Уже въ ту пору я относился къ театру не какъ къ забавѣ, но какъ къ чему-то имеющему большую важность и значительность. Такое отношеніе,—добавилъ мой собесѣдникъ, прошло со мною черезъ всю мою жизнь, управляло всѣмъ моимъ поведеніемъ сценическаго дѣятеля.
Гримъ, краски, запахъ и свѣтъ рампы производили тогда на мальчика впечатленіе ошеломляющее, къ театру влекло его властно и неодолимо. И дѣтскіе спектакли въ семьѣ Алексѣевыхъ становились все чаще. Помнитъ К. С., что была, между прочимъ, поставлена ими „Слабая струна . И уже тогда, разсказываетъ онъ,—искали молодые участники этого спектакля, — онъ самъ, его сестра, одинъ школьный товарищъ,—какого-то ритма; добивались, конечно, инстинктивно, того, чтобы пережить намѣченныя чувства въ возможно короткій протежутокъ времени, потому что находили, что у любителей, которыхъ видѣли, „игра слишкомъ медлительная . И, несмотря на полную неопытность, на совершенное отсутствіе какой-нибудь техники, умѣли добиться въ этомъ отношении нѣкоторыхъ результатовъ.
— Впрочемъ,—разсказывалъ К. С.,—ускоренный темпъ, котораго мы такъ добивались, не встрѣчалъ сочувственной оцѣнки въ нашихъ зрителяхъ. Такъ, помню, С. И. Мамонтовъ, постоянный зритель нашихъ спектаклей, назвалъ исполненіе „Слабой струны „курьерскимъ поѣздомъ“...
Въ настоящій театръ Станиславскаго начали возить рано, и онъ видѣлъ, такимъ образомъ, въ Маломъ театрѣ отличные образцы сценическаго искусства. Онъ былъ влюбленъ въ Ленскаго, въ Ермо
лову. „Ужъ не знаю, въ кого больше ,—съ улыбкой вставилъ мой собесѣдникъ. Часто бывалъ онъ и въ итальнской оперѣ, которая тогда щеголяла въ Болыпомъ театрѣ выдающимися пѣвцами. Вкусъ у него и его сотрудниковъ по домашнимъ спектаклямъ былъ, такимъ образомъ, уже яраздраженъ“, по его выраженію; уже хотелось достигать въ своихъ спектакляхъ какой-то гармоніи. Устраивать спектакли было удобно, такъ какъ отецъ, самъ любившій театръ, устроилъ маленькій постоянный театръ въ залѣ своего дома, у Красныхъ воротъ, и тамъ дѣти и юноши могли вольно и вдосталь отдаваться своей страсти. Спектакли эти устраивались въ теченіе нѣсколькихъ летъ и были первой школой.