Въ душѣ художника вѣчная, безпросвѣтная осень. Онъ какъ будто съ болыпимъ только напряженіемъ можетъ представить себѣ, что есть на свѣтѣ радостный блескъ солнца, синее небо, манящіе полусвѣты ночи. Онъ мучительно знаетъ, что все это есть, но все это безнадежно-далеко. Воспоминанія тусклы и безжизнены, какъ будто онъ смотритъ на нихъ сквозь запотѣлое
отъ тумана стекло. Только изрѣдка вдругъ ярко мелькнетъ въ памяти обрывокъ образа,—какой-нибудь «листъ зеленый, яркій, съ жилками, и солнце блеститъ»,—и сердце сожмется въ тоскѣ по далекому и недостижимому.
Свидригайловъ послѣднюю ночь передъ самоубійствомъ проводитъ въ дрянненькомъ номерѣ на Петербургской Сторонѣ.
Холодно, сыро, вѣтеръ бьетъ въ окно брызгами. Навсегда врѣзывается въ память картина холоднаго отчаянія одинокой человѣческой души среди холоднаго равнодушія бушующей осенней ночи. И вотъ Свпдригайлову снится сонъ:
«Ему вообразился прелестный цвѣтущій пейзажъ: свѣтлый, теплый, почти жаркій день, праздничный день, Троицынъ день.
Богатый, роскошный деревенскій коттежъ, въ англійскомъ вкусѣ, весь обросшій душистыми клумбами цвѣтовъ, обсаженный гря
дами, идущими кругомъ всего дома; крыльцо, увитое вьющимися растенідаи, заставленное грядами розъ; свѣтлая, прохладная лѣстнпца, устланная роскошнымъ ковромъ, обставленная рѣдкпми цвѣтами въ китайскихъ банкахъ» и т. д.
Что это? Да Достоевскій ли написалъ это? Вѣдь передъ нами начало банальнѣйшаго англійскаго романа, сочиненнаго какоюнибудь миссъ или миссисъ. Вотъ сейчасъ по лѣстницѣ подни
мется благородный Артуръ и изящно поклонится прелестной Мэри.
Сонъ Версилова:
«Голубыя, ласковыя волны, острова и скалы, цвѣтущее прибрежье, волшебная панорама вдали, — словами не передашь... О, тутъ жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные, луга и рощи наполнялись ихъ пѣснями и веселыми криками. Солнце обливало ихъ тепломъ и свѣтомъ, радуясь на своихъ прекрасныхъ дѣтей».
Со стеклянными этими описаніями неловко даже ставить рядомъ описанія природы, напр., у Толстого или Тургенева. Вотъ
отъ тумана стекло. Только изрѣдка вдругъ ярко мелькнетъ въ памяти обрывокъ образа,—какой-нибудь «листъ зеленый, яркій, съ жилками, и солнце блеститъ»,—и сердце сожмется въ тоскѣ по далекому и недостижимому.
Прямо удивительно, какъ неузнаваемо тускнѣетъ волшебникъ Достоевскій, когда ему приходится описывать природу радостную и прекрасную.
Свидригайловъ послѣднюю ночь передъ самоубійствомъ проводитъ въ дрянненькомъ номерѣ на Петербургской Сторонѣ.
Холодно, сыро, вѣтеръ бьетъ въ окно брызгами. Навсегда врѣзывается въ память картина холоднаго отчаянія одинокой человѣческой души среди холоднаго равнодушія бушующей осенней ночи. И вотъ Свпдригайлову снится сонъ:
«Ему вообразился прелестный цвѣтущій пейзажъ: свѣтлый, теплый, почти жаркій день, праздничный день, Троицынъ день.
Богатый, роскошный деревенскій коттежъ, въ англійскомъ вкусѣ, весь обросшій душистыми клумбами цвѣтовъ, обсаженный гря
дами, идущими кругомъ всего дома; крыльцо, увитое вьющимися растенідаи, заставленное грядами розъ; свѣтлая, прохладная лѣстнпца, устланная роскошнымъ ковромъ, обставленная рѣдкпми цвѣтами въ китайскихъ банкахъ» и т. д.
Что это? Да Достоевскій ли написалъ это? Вѣдь передъ нами начало банальнѣйшаго англійскаго романа, сочиненнаго какоюнибудь миссъ или миссисъ. Вотъ сейчасъ по лѣстницѣ подни
мется благородный Артуръ и изящно поклонится прелестной Мэри.
Сонъ Версилова:
«Голубыя, ласковыя волны, острова и скалы, цвѣтущее прибрежье, волшебная панорама вдали, — словами не передашь... О, тутъ жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные, луга и рощи наполнялись ихъ пѣснями и веселыми криками. Солнце обливало ихъ тепломъ и свѣтомъ, радуясь на своихъ прекрасныхъ дѣтей».
Со стеклянными этими описаніями неловко даже ставить рядомъ описанія природы, напр., у Толстого или Тургенева. Вотъ