болѣе всего отвоевывалъ и выше всего цѣнилъ въ себѣ и другихъ. Съ уваженіемъ къ этой чертѣ долженъ подойти къ Чехову его біографъ, если не хочетъ написать завѣдомо тенденціозную книгу, можетъ-быть, очень полезную въ цѣляхъ лагерной стратегіи, но рискующую совер
шенно исказить подлинный, въ высшей степени цѣльный, и въ цѣльности этой прекрасный образъ поэта сумеречной эпохи. Насколько автору этого труда удалось увидѣть людей и событія чеховскимъ, а не своимъ глазомъ,
передать его, а не свои симпатіи или антипатіи къ такимъ неродственнымъ людямъ, какъ Михайловскій и Суворинъ, Плещеевъ и Болеславъ Маркевичъ,—судить не ему. Оправданіе его въ томъ, что полное отрѣшеніе отъ своихъ личныхъ взглядовъ, писаніе вполнѣ «безъ гнѣва и пристрастія», вообще едва ли кому-либо подъ силу, въ особенности въ такой близкой исторической перспективѣ.
Несмотря на опредѣленное критическое освѣщеніе еобытій жизни Чехова, авторъ не рѣшается назвать свое, хотя бы и разросшееся изслѣдованіе иначе, чѣмъ біографическимъ наброскомъ. Задача подлинной біографіи поставить жизненный трудъ писателя въ живую и органическую связь съ его личною жизнью, въ настоящихъ условіяхъ, при явномъ отсутствіи многихъ нужныхъ матеріаловъ, изъ которыхъ многіе даже извѣстны,
но недостижимы (письма А. С. Суворина къ Чехову)—есть вообще задача, непосильная никому. Пребываніе на жизненной сценѣ многихъ изъ современниковъ писателя отягчаетъ ее. Второму біографу Чехова на новомъ разстояніи многое будетъ и виднѣе, и возможнѣе. Но этотъ подзаголовокъ диктуется только этимъ пониманіемъ и ничѣмъ болѣе, и не сознавать цѣнности своей работы для будущаго историка литературы было бы о стороны автора лицемѣріемъ.
шенно исказить подлинный, въ высшей степени цѣльный, и въ цѣльности этой прекрасный образъ поэта сумеречной эпохи. Насколько автору этого труда удалось увидѣть людей и событія чеховскимъ, а не своимъ глазомъ,
передать его, а не свои симпатіи или антипатіи къ такимъ неродственнымъ людямъ, какъ Михайловскій и Суворинъ, Плещеевъ и Болеславъ Маркевичъ,—судить не ему. Оправданіе его въ томъ, что полное отрѣшеніе отъ своихъ личныхъ взглядовъ, писаніе вполнѣ «безъ гнѣва и пристрастія», вообще едва ли кому-либо подъ силу, въ особенности въ такой близкой исторической перспективѣ.
Несмотря на опредѣленное критическое освѣщеніе еобытій жизни Чехова, авторъ не рѣшается назвать свое, хотя бы и разросшееся изслѣдованіе иначе, чѣмъ біографическимъ наброскомъ. Задача подлинной біографіи поставить жизненный трудъ писателя въ живую и органическую связь съ его личною жизнью, въ настоящихъ условіяхъ, при явномъ отсутствіи многихъ нужныхъ матеріаловъ, изъ которыхъ многіе даже извѣстны,
но недостижимы (письма А. С. Суворина къ Чехову)—есть вообще задача, непосильная никому. Пребываніе на жизненной сценѣ многихъ изъ современниковъ писателя отягчаетъ ее. Второму біографу Чехова на новомъ разстояніи многое будетъ и виднѣе, и возможнѣе. Но этотъ подзаголовокъ диктуется только этимъ пониманіемъ и ничѣмъ болѣе, и не сознавать цѣнности своей работы для будущаго историка литературы было бы о стороны автора лицемѣріемъ.