къ нимъ Луку — этого шарлатана гуманности, бѳзсмертный типъ лживаго успокоителя страдающихъ, жаждущихъ забвѳнія во лжи.
И тутъ пѳредъ нами открывается другая, весьма важная сторона пьесы „На днѣ“: это—то исканіе правды, которое отнынѣ становится въ центрѣ литературной дѣятельности М. Горькаго. Обездоленнымъ и отверженнымъ несетъ онъ словами Луки при
зрачную правду фантазіи, противопоставляя ее реальной правдѣ жизни:
... Если къ правдѣ святой
Міръ дорогу найти не съумѣетъ, Честь безумцу, который навѣетъ Человѣчеству сонъ золотой.
Это евангеліе миражей, которое, со временъ Христа, несли обездоленнымъ массамъ всѣ реформаторы, проскальзываешь у М. Горькаго съ самаго начала его дѣятельности. Еще въ разсказѣ „О чижѣ, который лгалъ и о дятлѣ - любителѣ истины
(1892 г.) чижъ говорить: „Я солгалъ, да я солгалъ, потому что мнѣ неизвѣстно, что тамъ за рощей, но вѣдь вѣрить и надѣяться такъ хорошо... Я же только и хотѣлъ пробудить вѣру и надежду,— и вотъ почему я солгалъ... Онъ, дятелъ, можетъ быть, и правъг но на что его правда, когда она камнемъ ложится на крылья и не позволяешь высоко взлетать въ небеса?а Тѣми же словами десять лѣтъ спустя говорить Клещъ („На днѣ“): „Какая правда? Гдѣ правда? (трясѳтъ руками лохмотья на себѣ). Вошь—правда! Работы нѣтъ, силы нѣтъ. Вотъ — правда! Пристанища... приста
нища нѣтъ! Издыхать надо... вотъ она, правда! Дьяволъ! На... на что мнѣ она... правда? Это бѣгство отъ неприглядной дѣйствительности: сильныхъ—въ небеса („Пѣсня о соколѣ ), слабыхъ— въ царство фантазіи, и есть единственный выходъ и вмѣстѣ съ тѣмъ примиреніе съ жизнью, какія даѳтъ М. Горькій въ первый періодъ своей деятельности.
III.
Романтическое настроеніе, легшее въ основу этого отношенія М. Горькаго къ безнадежно погибшимъ пасынкамъ современнаго общества, рано или поздно должно было привести его во враждеб
ное столкновѳніе съ типичной русской интеллигенціей того вре
И тутъ пѳредъ нами открывается другая, весьма важная сторона пьесы „На днѣ“: это—то исканіе правды, которое отнынѣ становится въ центрѣ литературной дѣятельности М. Горькаго. Обездоленнымъ и отверженнымъ несетъ онъ словами Луки при
зрачную правду фантазіи, противопоставляя ее реальной правдѣ жизни:
... Если къ правдѣ святой
Міръ дорогу найти не съумѣетъ, Честь безумцу, который навѣетъ Человѣчеству сонъ золотой.
Это евангеліе миражей, которое, со временъ Христа, несли обездоленнымъ массамъ всѣ реформаторы, проскальзываешь у М. Горькаго съ самаго начала его дѣятельности. Еще въ разсказѣ „О чижѣ, который лгалъ и о дятлѣ - любителѣ истины
(1892 г.) чижъ говорить: „Я солгалъ, да я солгалъ, потому что мнѣ неизвѣстно, что тамъ за рощей, но вѣдь вѣрить и надѣяться такъ хорошо... Я же только и хотѣлъ пробудить вѣру и надежду,— и вотъ почему я солгалъ... Онъ, дятелъ, можетъ быть, и правъг но на что его правда, когда она камнемъ ложится на крылья и не позволяешь высоко взлетать въ небеса?а Тѣми же словами десять лѣтъ спустя говорить Клещъ („На днѣ“): „Какая правда? Гдѣ правда? (трясѳтъ руками лохмотья на себѣ). Вошь—правда! Работы нѣтъ, силы нѣтъ. Вотъ — правда! Пристанища... приста
нища нѣтъ! Издыхать надо... вотъ она, правда! Дьяволъ! На... на что мнѣ она... правда? Это бѣгство отъ неприглядной дѣйствительности: сильныхъ—въ небеса („Пѣсня о соколѣ ), слабыхъ— въ царство фантазіи, и есть единственный выходъ и вмѣстѣ съ тѣмъ примиреніе съ жизнью, какія даѳтъ М. Горькій въ первый періодъ своей деятельности.
III.
Романтическое настроеніе, легшее въ основу этого отношенія М. Горькаго къ безнадежно погибшимъ пасынкамъ современнаго общества, рано или поздно должно было привести его во враждеб
ное столкновѳніе съ типичной русской интеллигенціей того вре