и проредактпрованныхъ, процензурованныхъ... Впрочемъ, науками Толстой занимался въ это время очень мало,—во первыхъ, потому что составъ профессоровъ юридическаго факультета былъ очень плохъ; болѣе другихъ могъ оказать вліяніе на Толстого только профессоръ гражданскаго права Мейеръ, человѣкъ очень образованный и гуманный, нользовавшійся болынимъ уваже
ніемъ своихъ слушателей: по его указанію, Толстой, между прочимъ, принялся за научный трудъ — сравненіе „ Наказа “ императрицы Екатерины II съ сочиненіями Монтескье; впрочемъ, эта работа такь и осталась неоконченной. Другой причи
ной, отвлекшей Толстого отъ научныхь занятій, было тогдашнее увлеченіе свѣтскою жизнью: балами, пикниками, люби
тельскими спектаклями и т. п. Толстой отдался этой жизни со всею своею страстностью, свойственной его натурѣ. Быть человѣкомъ comme-il-faut, блистать въ обществѣ, привлекать къ себѣ вообще вниманіе, — вотъ въ чемъ заключался въ эту пору для Толстого высшій идеалъ, который онъ стремился осуществить. Даровитые люди въ періода» неуравновѣшанности
способны выдёлывать такія глупости, которыя не ттотгь силу даже- совсѣмъ глупому человеку. Это общеизвѣстно, но за Глупостями большихъ даровитыхъ людей скрывается всегда, если и не что-нибудь умное, то во всякомъ случаѣ—глубокое. Тоже самое было и съ Львомъ Николаевичемъ. Слѣдуетъ отмѣтить, что и Лермонтовъ ощущалъ то же самое: и Лермонтовъ стыдился быть простымъ и искреннимъ и въ уни
верситет держалъ себя вызывающе гордо и презрительно. Дѣло тутъ прежде всего въ огромности самолюбія, безпокойнаго и мучительнаго. Подчиняясь ему и вліянію юшковскаго дома,
Толстой имѣлъ больше страданій, чѣмъ радости. Вѣдь онъ видѣль около себя товарищей, хотя и не особенно слѣдящпхъ за своими манерами и наружнымъ видомъ, но гораздо лучше учащихся, чѣмъ онъ, образованныхъ. Но искренне и открыто при
знать ихъ превосходство и отнестись къ нимъ по человѣчески не позволяли старыя барскія традиціи. Толстой все глубже
и глубже уходилъ въ свою comme-il-faut’HOCTъ. Университета, собственно, не далъ Льву Николаевичу ничего, да и не могъ ничего дать его непокорной, не признающей никакихъ рамокъ и укладовъ натурѣ. Онъ требовалъ всегда гораздо большаго,
ніемъ своихъ слушателей: по его указанію, Толстой, между прочимъ, принялся за научный трудъ — сравненіе „ Наказа “ императрицы Екатерины II съ сочиненіями Монтескье; впрочемъ, эта работа такь и осталась неоконченной. Другой причи
ной, отвлекшей Толстого отъ научныхь занятій, было тогдашнее увлеченіе свѣтскою жизнью: балами, пикниками, люби
тельскими спектаклями и т. п. Толстой отдался этой жизни со всею своею страстностью, свойственной его натурѣ. Быть человѣкомъ comme-il-faut, блистать въ обществѣ, привлекать къ себѣ вообще вниманіе, — вотъ въ чемъ заключался въ эту пору для Толстого высшій идеалъ, который онъ стремился осуществить. Даровитые люди въ періода» неуравновѣшанности
способны выдёлывать такія глупости, которыя не ттотгь силу даже- совсѣмъ глупому человеку. Это общеизвѣстно, но за Глупостями большихъ даровитыхъ людей скрывается всегда, если и не что-нибудь умное, то во всякомъ случаѣ—глубокое. Тоже самое было и съ Львомъ Николаевичемъ. Слѣдуетъ отмѣтить, что и Лермонтовъ ощущалъ то же самое: и Лермонтовъ стыдился быть простымъ и искреннимъ и въ уни
верситет держалъ себя вызывающе гордо и презрительно. Дѣло тутъ прежде всего въ огромности самолюбія, безпокойнаго и мучительнаго. Подчиняясь ему и вліянію юшковскаго дома,
Толстой имѣлъ больше страданій, чѣмъ радости. Вѣдь онъ видѣль около себя товарищей, хотя и не особенно слѣдящпхъ за своими манерами и наружнымъ видомъ, но гораздо лучше учащихся, чѣмъ онъ, образованныхъ. Но искренне и открыто при
знать ихъ превосходство и отнестись къ нимъ по человѣчески не позволяли старыя барскія традиціи. Толстой все глубже
и глубже уходилъ въ свою comme-il-faut’HOCTъ. Университета, собственно, не далъ Льву Николаевичу ничего, да и не могъ ничего дать его непокорной, не признающей никакихъ рамокъ и укладовъ натурѣ. Онъ требовалъ всегда гораздо большаго,