раться. Быть можетъ, ея темныя стороны, такъ тяжело угнетавшія душу ребенка, устранимы. Быть можетъ, Андреевъ хотѣлъ своимъ разсказомъ показать, какъ приняться за дѣло для того, чтобы личность и жизнь стояли другъ противъ друга не вра
гами, а друзьями, для того, чтобы, явившись въ міръ, чистая дѣтская душа не чувствовала себя въ суровой враждебной атмосферѣ. Андрееву чуждо такое отно
шеніе къ жизни. Онъ не анализируетъ ее. Онъ съ первыхъ шаговъ своей литературной дѣятельности объединяетъ ея явленія въ одно неясное цѣлое, вра
ждебное человѣку. Въ этихъ незамысловатыхъ строкахъ небольшого разсказа уже чувствуется будуіцій Андреевъ, хотя въ „Ангелочкѣ еще не поставлены міровыя проблемы. Въ этихъ простыхъ строкахъ вы
уже прочтете то рѣшеніе вопроса, которое останется всегда единственнымъ для Андреева. И какъ просто это сказано! „Такъ какъ ему было тринадцать лѣтъ и онъ не зналъ всѣхъ способовъ, какими люди перестаютъ жить, когда захотятъ ... Вѣдь такъ пишутъ только тогда, когда относительно способа рѣшенія возникшихъ вопросовъ нѣтъ никакихъ сомнѣній, когда въ душѣ уже все ясно. Смерть для сознательнаго су
щества — единственный нормальный выходъ изъ противорѣчій жизни. Если бы Сашка не былъ такъ юнъ,
если бы онъ уже достигъ полнаго сознанія, то развѣ можно сомнѣваться въ томъ, что онъ покончилъ б
жизнь самоубійствомъ. Кто же изъ нормальныхъ людей станетъ добровольно жить?—какъ-будто хочетъ сказать Андреевъ своей фразой,—только недоразумѣніемъ или недостаткомъ сознанія объясняется то об
стоятельство, что люди продолятютъ жить и выполняютъ требованія враясдебной имъ жизни.
Уже въ раннихъ разсказахъ звучитъ этотъ безна- I дежный пессимизмъ. Уже ранніе разсказы не указы
ваютъ выхода кромѣ смерти или вѣчнаго страданія,
гами, а друзьями, для того, чтобы, явившись въ міръ, чистая дѣтская душа не чувствовала себя въ суровой враждебной атмосферѣ. Андрееву чуждо такое отно
шеніе къ жизни. Онъ не анализируетъ ее. Онъ съ первыхъ шаговъ своей литературной дѣятельности объединяетъ ея явленія въ одно неясное цѣлое, вра
ждебное человѣку. Въ этихъ незамысловатыхъ строкахъ небольшого разсказа уже чувствуется будуіцій Андреевъ, хотя въ „Ангелочкѣ еще не поставлены міровыя проблемы. Въ этихъ простыхъ строкахъ вы
уже прочтете то рѣшеніе вопроса, которое останется всегда единственнымъ для Андреева. И какъ просто это сказано! „Такъ какъ ему было тринадцать лѣтъ и онъ не зналъ всѣхъ способовъ, какими люди перестаютъ жить, когда захотятъ ... Вѣдь такъ пишутъ только тогда, когда относительно способа рѣшенія возникшихъ вопросовъ нѣтъ никакихъ сомнѣній, когда въ душѣ уже все ясно. Смерть для сознательнаго су
щества — единственный нормальный выходъ изъ противорѣчій жизни. Если бы Сашка не былъ такъ юнъ,
если бы онъ уже достигъ полнаго сознанія, то развѣ можно сомнѣваться въ томъ, что онъ покончилъ б
жизнь самоубійствомъ. Кто же изъ нормальныхъ людей станетъ добровольно жить?—какъ-будто хочетъ сказать Андреевъ своей фразой,—только недоразумѣніемъ или недостаткомъ сознанія объясняется то об
стоятельство, что люди продолятютъ жить и выполняютъ требованія враясдебной имъ жизни.
Уже въ раннихъ разсказахъ звучитъ этотъ безна- I дежный пессимизмъ. Уже ранніе разсказы не указы
ваютъ выхода кромѣ смерти или вѣчнаго страданія,