— „Такъ та была на Балканскомъ полуостровѣ, а эта — будетъ un peu partout и даже beaucoup partout“.
Баронъ Зюнде такъ и сказалъ — „beaucoup partout“, вы знаете, какой онъ мѣткій въ своихъ выраженіяхъ.
Я, конечно, очень испугалась. Куда же ѣхать, если война будетъ всюду?
Баронъ сказалъ — „куда хотите, но я васъ въ такую тяжелую минуту не покину“.
Это было очень рыцарски съ его стороны, и я его очень благодарила.
Черезъ нѣсколько дней, когда я выходила изъ ванны, т. е. не изъ ванны, а изъ Etablissement, гдѣ ванны, баронъ меня встрѣтилъ. У него видъ былъ очень серьезный, и онъ размахивалъ своимъ стакан
чикомъ въ соломенномъ футлярѣ на ремешкѣ, какъ une espèce d’encensoir.
Онъ подошелъ ко мнѣ, крѣпко поцѣловалъ мою руку и сказалъ:
— „Ça у est! началось! надо уѣзжать“.
Я сначала даже не поняла про что онъ говоритъ, что началось. Потомъ ужъ онъ мнѣ объяснилъ.
Вы сами понимаете, mon cher Rédacteur, какое впечатлѣніе произвело на меня это извѣстіе: во-пер
выхъ, хотя я никогда политикой не занималась — у меня нѣтъ политической шишки — и я иногда даже могу казаться легкомысленной, но — j’aime la Russie. Я ее, конечно, мало знаю, но я ее люблю, понимаете такъ — не умомъ, а сердцемъ. C’est mon pays.
Я вотъ только что сказала вамъ, что мнѣ въ деревнѣ скучно, а когда я узнала, что война, то мнѣ захотѣлось скорѣй, скорѣй быть въ деревнѣ... ну, если не въ деревнѣ, то въ Петербургѣ, вообщедома, въ Россіи. C’était plus fort que moi.
Я такъ и сказала барону:
— „Сегодня же я уѣзжаю въ Россію“. А баронъ мнѣ на это отвѣтилъ:
— „Это легче сказать, чѣмъ сдѣлать. Но я съ вами вполнѣ согласенъ — надо ѣхать“.
Тутъ у меня, должна вамъ confesser, мелькнула трагическая мысль: баронъ Зюнде — мой большой другъ, мы всѣ его хорошо знаемъ, онъ — камергеръ; но вотъ фамилія у него нѣмецкая. А что если онъ...
Теперь мнѣ самой стыдно за такую мысль, послѣ всего что онъ для меня сдѣлалъ, но тогда — я была потрясена. Какъ человѣкъ очень откровенный — это всѣ знаютъ, что я очень откровенная — я его прямо тутъ-же спросила, хотя и очень волновалась:
— „Баронъ, скажите — вѣдь вы не нѣмецъ?!“ Онъ меня сразу успокоилъ:
— „У моего дѣда было имѣніе въ Курляндіи, которое мой отецъ проигралъ въ карты. Вотъ и все“.
Я пожала ему руку и сказала:
— „Я никогда въ этомъ не сомнѣвалась, мой другъ. Благодарю васъ, благодарю васъ de tout coeur“.
И онъ долго цѣловалъ мою руку, потому что онъ настоящій патріотъ и человѣкъ съ душой.
Мы пошли въ гостиницу — баронъ случайно остановился въ той-же гостиницѣ, что и я — и сейчасъ начали укладывать наши вещи: я — мои, а онъ — свои и мои.
Хотя въ вагонѣ было ужасно, но мы все-таки пріѣхали въ Парижъ. Я хотѣла отдохнуть хоть два — три дня, но баронъ утверждалъ, что Франція должна неизбѣжно вмѣшаться въ войну, и что лучше сейчасъ же ѣхать дальше.
Я его послушалась, и теперь очень счастлива моей проницательности. Кто знаетъ, что съ нами было-бы, если-бъ мы еще задержались въ Парижѣ, а теперь— я знаю, что съ нами было...
Non, non! mon cher Rédacteur! будьте серьезны! я вѣдь васъ знаю, вы — Богъ знаетъ, что думаете.
Вы — не правы, вы не правы! Et puis — если-бъ вы и были правы — но вы не правы — неужели вы думаете, что я вамъ сказала-бы!
Мы изъ Парижа въ тотъ-же день уѣхали въ Лондонъ. И поѣздъ, и пароходъ были переполнены англи
чанами и американцами, qui fuyaient le spectre de la guerre.
Я — должна признаться — очень боялась все время, но милый баронъ меня утѣшалъ, какъ онъ только одинъ умѣетъ утѣшать. Вы этого не поймете, mon
cher Rédacteur! я васъ очень люблю, но вы не поймете, потому что у васъ душа не женственная. Женствен
ная душа совсѣмъ другая, чѣмъ мужественная. Можно быть Жанной д’Аркъ, и все-таки имѣть женственную душу, а даже Суворовъ, le prince d’Italie, не могъ бы этого понять. Такъ что вамъ, mon cher ami, вамъ нечего обижаться.
А propos, вы позволите мнѣ называть васъ „mon ami“? Rédacteur — это звучитъ ужасно офиціально, а мы теперь вѣдь всѣ — братья, настоящіе други, n’est ce pas? Братья и сестры.
Сестры — это такъ прекрасно! такъ мистично! это пахнетъ лиліей, а иначе — это пахнетъ красной розой, волюптюёзной красной розой... Вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать?..
Но я опять удалилась отъ моего разсказа, моего историческаго разсказа, потому что: c’est de l’histoire, какъ сказалъ этотъ божественный Викторъ Гюго, когда его пришли арестовывать.
Я ужасно люблю Гюго: это мой фаворитъ изъ поэтовъ. Я его постоянно перечитываю. Помните въ „Эрнани“ донья-Соль говоритъ:
— „Tu es mon lion superbe et généreux!“
Какъ это вѣрно! Superbe et généreux! Въ этихъ двухъ словахъ для насъ, бѣдныхъ женщинъ — все. Великолѣпіе и великодушіе!
Я нашла сама этотъ переводъ по словарю Макарова. Я вообще ужасно хочу перевести всего „Эрнани“
на русскій языкъ. Вы должны мнѣ въ этомъ помочь, mon cher ami; мы съ вами сдѣлаемъ это въ прозѣ, а баронъ Зюнде переложитъ на стихи. Баронъ пре
красно владѣетъ французскимъ стихомъ. Онъ мнѣ какъ-то разъ читалъ свой переводъ народной (ce cher peuple!) русской пѣсни.
— „Шли три онѣ, шли три онѣ, а за ними онъ“... — „Marchaient trois elles, marchaient trois elles et derrière elles — il“...
Правда, какъ удивительно точно, и какъ духъ, l’esprit, соблюденъ? Мы съ вами при личномъ сви
даніи поговоримъ подробнѣе о моей идеѣ перевести „Эрнани“. Вы увидите, что изъ этого выйдетъ грандіозное дѣло. Ce cher mr. Теляковскій велитъ поста
вить нашъ переводъ въ Михайловскомъ театрѣ, т. е. нѣтъ! не въ Михайловскомъ — тамъ вѣдь французы, они могутъ играть по французски — а въ Алексан
дринскомъ или въ Маріинскомъ. Вѣдь у насъ чудные русскіе артисты. Я вижу отсюда, какъ monsieur Вар
ламовъ сыграетъ донъ-Карлоса и будетъ говорить монологи передъ гробницей Шарлеманя...
Но, j’y pense! Какъ-же мы сдѣлаемъ съ этой сценой? Вѣдь тамъ появляются разные нѣмецкіе короли! Это, пожалуй, теперь не удобно. Публика можетъ свистать. Будетъ скандалъ. Нельзя-ли ихъ сдѣлать какими-нибудь славянами: черногорцами, малороссами. Что вы объ этомъ думаете?
Mon Dieu! mon Dieu! я по своему обыкновенію заболталась. Мнѣ нужно ѣхать dans la Croix Rouge слушать лекціи.
Простите меня, mon cher Rédacteur et ami, я ужъ будущій разъ разскажу вамъ, какъ я ѣхала изъ Англіи въ Россію. Можно?
Ваша очень преданная
Княгиня Сандра.
Баронъ Зюнде такъ и сказалъ — „beaucoup partout“, вы знаете, какой онъ мѣткій въ своихъ выраженіяхъ.
Я, конечно, очень испугалась. Куда же ѣхать, если война будетъ всюду?
Баронъ сказалъ — „куда хотите, но я васъ въ такую тяжелую минуту не покину“.
Это было очень рыцарски съ его стороны, и я его очень благодарила.
Черезъ нѣсколько дней, когда я выходила изъ ванны, т. е. не изъ ванны, а изъ Etablissement, гдѣ ванны, баронъ меня встрѣтилъ. У него видъ былъ очень серьезный, и онъ размахивалъ своимъ стакан
чикомъ въ соломенномъ футлярѣ на ремешкѣ, какъ une espèce d’encensoir.
Онъ подошелъ ко мнѣ, крѣпко поцѣловалъ мою руку и сказалъ:
— „Ça у est! началось! надо уѣзжать“.
Я сначала даже не поняла про что онъ говоритъ, что началось. Потомъ ужъ онъ мнѣ объяснилъ.
Вы сами понимаете, mon cher Rédacteur, какое впечатлѣніе произвело на меня это извѣстіе: во-пер
выхъ, хотя я никогда политикой не занималась — у меня нѣтъ политической шишки — и я иногда даже могу казаться легкомысленной, но — j’aime la Russie. Я ее, конечно, мало знаю, но я ее люблю, понимаете такъ — не умомъ, а сердцемъ. C’est mon pays.
Я вотъ только что сказала вамъ, что мнѣ въ деревнѣ скучно, а когда я узнала, что война, то мнѣ захотѣлось скорѣй, скорѣй быть въ деревнѣ... ну, если не въ деревнѣ, то въ Петербургѣ, вообщедома, въ Россіи. C’était plus fort que moi.
Я такъ и сказала барону:
— „Сегодня же я уѣзжаю въ Россію“. А баронъ мнѣ на это отвѣтилъ:
— „Это легче сказать, чѣмъ сдѣлать. Но я съ вами вполнѣ согласенъ — надо ѣхать“.
Тутъ у меня, должна вамъ confesser, мелькнула трагическая мысль: баронъ Зюнде — мой большой другъ, мы всѣ его хорошо знаемъ, онъ — камергеръ; но вотъ фамилія у него нѣмецкая. А что если онъ...
Теперь мнѣ самой стыдно за такую мысль, послѣ всего что онъ для меня сдѣлалъ, но тогда — я была потрясена. Какъ человѣкъ очень откровенный — это всѣ знаютъ, что я очень откровенная — я его прямо тутъ-же спросила, хотя и очень волновалась:
— „Баронъ, скажите — вѣдь вы не нѣмецъ?!“ Онъ меня сразу успокоилъ:
— „У моего дѣда было имѣніе въ Курляндіи, которое мой отецъ проигралъ въ карты. Вотъ и все“.
Я пожала ему руку и сказала:
— „Я никогда въ этомъ не сомнѣвалась, мой другъ. Благодарю васъ, благодарю васъ de tout coeur“.
И онъ долго цѣловалъ мою руку, потому что онъ настоящій патріотъ и человѣкъ съ душой.
Мы пошли въ гостиницу — баронъ случайно остановился въ той-же гостиницѣ, что и я — и сейчасъ начали укладывать наши вещи: я — мои, а онъ — свои и мои.
Хотя въ вагонѣ было ужасно, но мы все-таки пріѣхали въ Парижъ. Я хотѣла отдохнуть хоть два — три дня, но баронъ утверждалъ, что Франція должна неизбѣжно вмѣшаться въ войну, и что лучше сейчасъ же ѣхать дальше.
Я его послушалась, и теперь очень счастлива моей проницательности. Кто знаетъ, что съ нами было-бы, если-бъ мы еще задержались въ Парижѣ, а теперь— я знаю, что съ нами было...
Non, non! mon cher Rédacteur! будьте серьезны! я вѣдь васъ знаю, вы — Богъ знаетъ, что думаете.
Вы — не правы, вы не правы! Et puis — если-бъ вы и были правы — но вы не правы — неужели вы думаете, что я вамъ сказала-бы!
Мы изъ Парижа въ тотъ-же день уѣхали въ Лондонъ. И поѣздъ, и пароходъ были переполнены англи
чанами и американцами, qui fuyaient le spectre de la guerre.
Я — должна признаться — очень боялась все время, но милый баронъ меня утѣшалъ, какъ онъ только одинъ умѣетъ утѣшать. Вы этого не поймете, mon
cher Rédacteur! я васъ очень люблю, но вы не поймете, потому что у васъ душа не женственная. Женствен
ная душа совсѣмъ другая, чѣмъ мужественная. Можно быть Жанной д’Аркъ, и все-таки имѣть женственную душу, а даже Суворовъ, le prince d’Italie, не могъ бы этого понять. Такъ что вамъ, mon cher ami, вамъ нечего обижаться.
А propos, вы позволите мнѣ называть васъ „mon ami“? Rédacteur — это звучитъ ужасно офиціально, а мы теперь вѣдь всѣ — братья, настоящіе други, n’est ce pas? Братья и сестры.
Сестры — это такъ прекрасно! такъ мистично! это пахнетъ лиліей, а иначе — это пахнетъ красной розой, волюптюёзной красной розой... Вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать?..
Но я опять удалилась отъ моего разсказа, моего историческаго разсказа, потому что: c’est de l’histoire, какъ сказалъ этотъ божественный Викторъ Гюго, когда его пришли арестовывать.
Я ужасно люблю Гюго: это мой фаворитъ изъ поэтовъ. Я его постоянно перечитываю. Помните въ „Эрнани“ донья-Соль говоритъ:
— „Tu es mon lion superbe et généreux!“
Какъ это вѣрно! Superbe et généreux! Въ этихъ двухъ словахъ для насъ, бѣдныхъ женщинъ — все. Великолѣпіе и великодушіе!
Я нашла сама этотъ переводъ по словарю Макарова. Я вообще ужасно хочу перевести всего „Эрнани“
на русскій языкъ. Вы должны мнѣ въ этомъ помочь, mon cher ami; мы съ вами сдѣлаемъ это въ прозѣ, а баронъ Зюнде переложитъ на стихи. Баронъ пре
красно владѣетъ французскимъ стихомъ. Онъ мнѣ какъ-то разъ читалъ свой переводъ народной (ce cher peuple!) русской пѣсни.
— „Шли три онѣ, шли три онѣ, а за ними онъ“... — „Marchaient trois elles, marchaient trois elles et derrière elles — il“...
Правда, какъ удивительно точно, и какъ духъ, l’esprit, соблюденъ? Мы съ вами при личномъ сви
даніи поговоримъ подробнѣе о моей идеѣ перевести „Эрнани“. Вы увидите, что изъ этого выйдетъ грандіозное дѣло. Ce cher mr. Теляковскій велитъ поста
вить нашъ переводъ въ Михайловскомъ театрѣ, т. е. нѣтъ! не въ Михайловскомъ — тамъ вѣдь французы, они могутъ играть по французски — а въ Алексан
дринскомъ или въ Маріинскомъ. Вѣдь у насъ чудные русскіе артисты. Я вижу отсюда, какъ monsieur Вар
ламовъ сыграетъ донъ-Карлоса и будетъ говорить монологи передъ гробницей Шарлеманя...
Но, j’y pense! Какъ-же мы сдѣлаемъ съ этой сценой? Вѣдь тамъ появляются разные нѣмецкіе короли! Это, пожалуй, теперь не удобно. Публика можетъ свистать. Будетъ скандалъ. Нельзя-ли ихъ сдѣлать какими-нибудь славянами: черногорцами, малороссами. Что вы объ этомъ думаете?
Mon Dieu! mon Dieu! я по своему обыкновенію заболталась. Мнѣ нужно ѣхать dans la Croix Rouge слушать лекціи.
Простите меня, mon cher Rédacteur et ami, я ужъ будущій разъ разскажу вамъ, какъ я ѣхала изъ Англіи въ Россію. Можно?
Ваша очень преданная
Княгиня Сандра.