Почему-то эти люди думают, что классики, у которых они зовут учиться, были „классиками“ от рождения. Больше того, поихнему выходит, что классики во всем были согласны между собой
и являли пример добропорядочного литературного поведения и почитания предков.
Но ведь известно, как стоял вопрос о литературной учобе для самих предков.
В 1795 году И. И. Дмитриев, автор замечательной вещи „Чужой толк“, недоумевал, отчего это одописцы его времени не трогают сердца читателя, хотя они и пишут по всем правилам пиитики, то есть прошли учобу у „классиков“ его эпохи.
Возьму ли, например, я оды на победы,
Как покорили Крым, как в море гибли шведы: Все тут подробности сраженья нахожу,
Где было, как, когда,—короче я скажу
В стихах реляция! Прекрасно! А зеваю! И бросивши ее, другую раскрываю,
На праздник иль на что подобное тому: Тут найдешь то, чего б нехитрому уму
Не выдумать и ввек: „зари багряны персты“
И „райский крин“, и „Феб“, и „небеса отверсты“. Так громко высоко, а нет, не веселит
И сердца, так сказать, ничуть не шевелит.
Эта стихотворная рецензия интересна, как разоблачение штампов и писательской механики предков.
Начиная с Тредьяковского, ведется ожесточенная борьба за демократизацию литературного языка.
В предисловии к одной из первых в ту пору книжек переводной беллетристики Тредьяковский писал:
„На меня, прошу вас покорно, не извольте гневаться, буде вы еще глубокословные держитесь словенщизны,— что я оную не словенским языком
перевел, но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим... Ежели вам, доброжелательный читатель,
покажется, что я еще здесь в свойство нашего природного языка не уметил, то хотя могу только похвалиться, что все мое хотение имел, дабы то учинить.“
Тредьяковский осторожно, чтобы не вышло на „манер деревенский“, но настойчиво отрицает литературные образцы своих предков, упрощая и совершенствуя язык правящей группы.
Одописец Ломоносов считался единственный классикой.
Не у него ли учился Карамзин, когда создавая первую художественную прозу „Письма русского путешественника“ и „Бедную Лизу“?
Очевидно, адмирал Шишков считал Ломоносова „реалистом“, а попытки Карамзина приблизить русскую прозу к разговорному языку отрицая как „футуризм“.
А Пушкин в своей заметке „О слоге“ вот уже что говорит о прозе Карамзина:
„Вопрос: Чья проза лучшая в нашей литературе? Ответ: Карамзина.
Это еще похвала небольшая. Скажем несколько слов о сем почтен...“
и являли пример добропорядочного литературного поведения и почитания предков.
Но ведь известно, как стоял вопрос о литературной учобе для самих предков.
В 1795 году И. И. Дмитриев, автор замечательной вещи „Чужой толк“, недоумевал, отчего это одописцы его времени не трогают сердца читателя, хотя они и пишут по всем правилам пиитики, то есть прошли учобу у „классиков“ его эпохи.
Возьму ли, например, я оды на победы,
Как покорили Крым, как в море гибли шведы: Все тут подробности сраженья нахожу,
Где было, как, когда,—короче я скажу
В стихах реляция! Прекрасно! А зеваю! И бросивши ее, другую раскрываю,
На праздник иль на что подобное тому: Тут найдешь то, чего б нехитрому уму
Не выдумать и ввек: „зари багряны персты“
И „райский крин“, и „Феб“, и „небеса отверсты“. Так громко высоко, а нет, не веселит
И сердца, так сказать, ничуть не шевелит.
Эта стихотворная рецензия интересна, как разоблачение штампов и писательской механики предков.
Начиная с Тредьяковского, ведется ожесточенная борьба за демократизацию литературного языка.
В предисловии к одной из первых в ту пору книжек переводной беллетристики Тредьяковский писал:
„На меня, прошу вас покорно, не извольте гневаться, буде вы еще глубокословные держитесь словенщизны,— что я оную не словенским языком
перевел, но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим... Ежели вам, доброжелательный читатель,
покажется, что я еще здесь в свойство нашего природного языка не уметил, то хотя могу только похвалиться, что все мое хотение имел, дабы то учинить.“
Тредьяковский осторожно, чтобы не вышло на „манер деревенский“, но настойчиво отрицает литературные образцы своих предков, упрощая и совершенствуя язык правящей группы.
Одописец Ломоносов считался единственный классикой.
Не у него ли учился Карамзин, когда создавая первую художественную прозу „Письма русского путешественника“ и „Бедную Лизу“?
Очевидно, адмирал Шишков считал Ломоносова „реалистом“, а попытки Карамзина приблизить русскую прозу к разговорному языку отрицая как „футуризм“.
А Пушкин в своей заметке „О слоге“ вот уже что говорит о прозе Карамзина:
„Вопрос: Чья проза лучшая в нашей литературе? Ответ: Карамзина.
Это еще похвала небольшая. Скажем несколько слов о сем почтен...“