Современный европейский композиторский мир—это „стадион или ристалище, на котором взапуски бегают композиторы, гонясь за призраком мировой славы. Одновременно это „тотализатор или „биржевая кулиса , в которой котируются
те или иные „лошади музыки. Действия этой кулисы иногда становятся до очевидности ясными и прозрачными, иногда же прикрываются целомудренными фиговыми порослями... „Славу делают,
как и карьеру, и способы действия аналогичны приемам и рецептам биржевого ажиотажа.
Сейчас музыкальная биржа играет на повышение Стравинского. Он сейчас признанный „пре
зидент композиторской республики мира. Все
остальные композиторы только и делают, что „от него происходят , и некоторые критики даже определенно высказывают досаду, что иные ком
позиторы в роде Вагнера или Мусоргского, не могут от него произойти, ибо природа и история заднего хода не имеют. Но в таком случае оказывается, что они—„предтечи и „пред
чувствовали Стравинского. О нем пишутся книги и фолианты, а сам „гений начинает се
рьезно верить в свое исключительное положение в музыкальной истории,
Если взять и почитать какой-нибудь орган „биржевой кулисы в роде, напр. „Ревю мюзикаль , в котором бывший скрябинианец и истолкователь мистических умозрений Скрябина, он же
родственник— Борис „де Шлецер , отряхает прах скрябинианства от ног своих и старательно заменяет его прахом Стравинского—или номер
органа пресловутых „евразийцев , где Артур Лурье утверждает автономное бытие Стра
винского и прямую линию, которая приводит русскую музыку от Глинки, минуя кучку (в этих кругах кучка теперь непопулярна), прямо к Стравинскому в объятия его „Мавры — то действительно нельзя не убедиться в умении их аргументировать и засыпать читателя градом муд
СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ. ЗАРИСОВКА МАХЛИС.
В. И. СУК. ШАРЖ МАХЛИС.
реных слов. Вся музыка в свете Стравинского, всякий его шаг истолковывается, перетолковы
вается, как действия какого-нибудь „священного животного , анализируемые опытными „гадате
лями . Стравинский пошел туда, пошел
сюда, чихнул, плюнул—все это имеет значение. Чихнул — это он возвращается к Баху, плюнул, это в нем взыграла кровь его „убежденного предшественника Глинки...
И чувствуется какой-то странный гнет его имени и его знаменитости. Музыкант лишился свободы мнения, не только выражения. Его за
гипнотизировали. Музыканты, которые имеют
смелость усомниться в том,что он — не Бах, помноженный на Глинку — автоматически вы
кидываются „кулисой из списка котирующихся на бирже акций. Так случилось тут с Рахманиновым и с Метнером — музыканты так
себе, как будто недурные. Но такова власть музыкальной биржи и такова пассивность и тру
сость „остальных . Бедные пианисты, „скрипя сердцем и ломая руки, выучивают его сонаты и концерты, с ужасом их играют, думая, „в чем же
дело—или я совсем ничего в музыке не понимаю ... Певицы поют его гениальные миниатюры, иногда
в несколько тактов и из нескольких нот. Купцы; же торгуют им и весьма недурно.
И вот приходит в голову странный и, наверное, неправомерный вопрос. Почему же это мы,
музыканты, когда-то даже не чуждые новизны
и „левизны , мы знающие все-таки технику нашего искусства и его способы выражения —
почему это мы, вместе с Рахманиновым, с Метнером, с рядом других музыкантов —
не испытываем удовольствия от этой музыки,
и не чувствуем в ней ни Баха, ни Глинки, а критики, родившиеся под сенью „электрических обществ 1886 года почему-то обладают такой
изощренностью органов восприятия, хотя никакой музыки сами произвести не в состоянии. Долго глядел я на эту печальную сонату Стравинского, в которой он „возвращается к Баху и на его концерт, и на его серенаду. Играл отдельно правую руку—ничего, прилично, но неинтересно!
Левую—тоже ничего, убого, но не фальшиво.. А вместе—какофония. И совсем скверная како
фония. Где тут красота—где тут даже „новизна . При чем тут Бах и Глинка. Все эти вопросы приходят в голову и не находят разрешения...
Л. САБАНЕЕВ.
(Письмо из Парижа.)
те или иные „лошади музыки. Действия этой кулисы иногда становятся до очевидности ясными и прозрачными, иногда же прикрываются целомудренными фиговыми порослями... „Славу делают,
как и карьеру, и способы действия аналогичны приемам и рецептам биржевого ажиотажа.
Сейчас музыкальная биржа играет на повышение Стравинского. Он сейчас признанный „пре
зидент композиторской республики мира. Все
остальные композиторы только и делают, что „от него происходят , и некоторые критики даже определенно высказывают досаду, что иные ком
позиторы в роде Вагнера или Мусоргского, не могут от него произойти, ибо природа и история заднего хода не имеют. Но в таком случае оказывается, что они—„предтечи и „пред
чувствовали Стравинского. О нем пишутся книги и фолианты, а сам „гений начинает се
рьезно верить в свое исключительное положение в музыкальной истории,
Если взять и почитать какой-нибудь орган „биржевой кулисы в роде, напр. „Ревю мюзикаль , в котором бывший скрябинианец и истолкователь мистических умозрений Скрябина, он же
родственник— Борис „де Шлецер , отряхает прах скрябинианства от ног своих и старательно заменяет его прахом Стравинского—или номер
органа пресловутых „евразийцев , где Артур Лурье утверждает автономное бытие Стра
винского и прямую линию, которая приводит русскую музыку от Глинки, минуя кучку (в этих кругах кучка теперь непопулярна), прямо к Стравинскому в объятия его „Мавры — то действительно нельзя не убедиться в умении их аргументировать и засыпать читателя градом муд
СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ. ЗАРИСОВКА МАХЛИС.
В. И. СУК. ШАРЖ МАХЛИС.
реных слов. Вся музыка в свете Стравинского, всякий его шаг истолковывается, перетолковы
вается, как действия какого-нибудь „священного животного , анализируемые опытными „гадате
лями . Стравинский пошел туда, пошел
сюда, чихнул, плюнул—все это имеет значение. Чихнул — это он возвращается к Баху, плюнул, это в нем взыграла кровь его „убежденного предшественника Глинки...
И чувствуется какой-то странный гнет его имени и его знаменитости. Музыкант лишился свободы мнения, не только выражения. Его за
гипнотизировали. Музыканты, которые имеют
смелость усомниться в том,что он — не Бах, помноженный на Глинку — автоматически вы
кидываются „кулисой из списка котирующихся на бирже акций. Так случилось тут с Рахманиновым и с Метнером — музыканты так
себе, как будто недурные. Но такова власть музыкальной биржи и такова пассивность и тру
сость „остальных . Бедные пианисты, „скрипя сердцем и ломая руки, выучивают его сонаты и концерты, с ужасом их играют, думая, „в чем же
дело—или я совсем ничего в музыке не понимаю ... Певицы поют его гениальные миниатюры, иногда
в несколько тактов и из нескольких нот. Купцы; же торгуют им и весьма недурно.
И вот приходит в голову странный и, наверное, неправомерный вопрос. Почему же это мы,
музыканты, когда-то даже не чуждые новизны
и „левизны , мы знающие все-таки технику нашего искусства и его способы выражения —
почему это мы, вместе с Рахманиновым, с Метнером, с рядом других музыкантов —
не испытываем удовольствия от этой музыки,
и не чувствуем в ней ни Баха, ни Глинки, а критики, родившиеся под сенью „электрических обществ 1886 года почему-то обладают такой
изощренностью органов восприятия, хотя никакой музыки сами произвести не в состоянии. Долго глядел я на эту печальную сонату Стравинского, в которой он „возвращается к Баху и на его концерт, и на его серенаду. Играл отдельно правую руку—ничего, прилично, но неинтересно!
Левую—тоже ничего, убого, но не фальшиво.. А вместе—какофония. И совсем скверная како
фония. Где тут красота—где тут даже „новизна . При чем тут Бах и Глинка. Все эти вопросы приходят в голову и не находят разрешения...
Л. САБАНЕЕВ.
(Письмо из Парижа.)