Кто смотрел больше одного раза один спектакль в „Принцессе Турандот“, в „Чуде св. Анто
ния“? Никто!.. Ибо двумя именами крещены Вахтанговым спектакли третьестудийцев, но три
ста разных спектаклей рождалось в этом театре. Ни один из спектаклей не может быть похожим на другой. И тот, кто пропустил один из спектаклей, лишился какой бы то ни было возможности увидет его, когда бы то ни было вновь.
Вахтангов заразил театр—неповторимым спектаклем. Вахтангов убил возможность
повторять или репетировать оттого, что сообщил чудесную вероятность—импровизировать.
И репетиции, и спектакли—лишь итог импровизаций. Чрез импровизацию четырех масок:
Нанталонэ, Тартальи, Труфальдино и Бригелло, импровизируется театр каждый раз, как
только взвивается занавес и зовет к импровизации за собой весь театр эпохи.
Самуил Марголин.
I.
29 ноября, в помещении Третьей Студии МХТ состоялась гражданская панихида по Е. Б. Вах
тангову в память полугодовщины дня его кончины
(29 мая 1922 г.). Собрались ученики и друзья Евгения Багратионовича. И то, что говорили они о своем учителе, вожде и друге, было живым и волнующим свидетельством неумирающей к нему любви. Это было залогом содружественного творчества во имя тех высоких целей искусства, которыми жил Вахтангов.
Ряд воспоминаний о нем открыл глубоко взволнованной речью Нарком по Просвещению А. Н. Луначарский, который отметил две особенно за
мечательные в художнической натуре Евгения Багратионовича черты: его огромное разнообразие,
как режиссера, которому было органически чуждо сектанство и вместе с тем был неприемлем консер
ватизм; он творил во имя нового, но это творчество не замыкалось в двух—трех найденных словах, в двух—трех выдуманных нотах, на чем играют те, которые хотят быть новыми во что бы то ни стало; новизна Вахтангова питалась иными истоками
истоками широкой человечности, откликающейся на все яркое, смелое, талантливое в искусстве.
И другая основная черта его природы,—в том неотразимом влиянии, которое он оказывал на своих учеников, благоговейно, с чувством подлинно-религиозной любви к нему относящихся. Вот эта любовь Студии к Вахтангову и должна стать стальным обручем, который не позволит распылиться тому чу
десному делу, основоположником которого был Евгений Багратионович.
Пусть на его могиле будет залояген нерукотворный памятник, воздвигнутый не па подобие кра
сивого, но бездушного камня,—но по типу дерева, пышно и мощно растущего в высь. И подобно тому, как раскрыл сам Вахтангов своим творчеством внутреннюю сущность жизни, так пусть и Студия, воз
двигающая, продолжением дела начатого ее учи
телем, нерукотворный ему памятник,—укрепится в сознании, что жизнь побеждает смерть, ибо такие, как Вахтангов—бессмертны.
Руководитель театра-Студии „Габима“ Н. Л. Цемах произнес потрясающую по внутренней силе
и пламенности темперамента речь, посвященную той работе, которую вел в „Габима“ Вахтангов.
Бледнеют слова, меркнут мысли -начал он. Это не смерть, не горестное сознание утраты, это
катастрофа в наших домах. Осиротела первая Студия, в трауре — Третия, но „Габима“ осиротела вдвойне, но „Габима“ вдвойне в трауре.
И когда произошла его встреча с „Габима“—это было встречей потомка Платона—с потомками про
рока Исайи. Две культуры, два мироощущения— столкнулись, но между ними не оказалось стен,— они слились. И вот началась совместная работа, Начались в „Габима“ ночи Вахтангова. Обречен
ный на гибель, он торопился творить. Не потому ли дни короткой жизни превратил он в опаляющие ночи творчества!.
Для „Габима“ имя Вахтангова будет начертано вечными, неистлевающими письменами. И мы бу
дем произносить его не только на языке Пушкина и Толстого, по и на языке библии и Бялика. Мы прочтем буквы его слагающие не только слева— на право, но и с права—на лево.
В виде чудесного заключения к этой речи артистка „Габима“ Эллиас пропела тот самый отрывок из „Песней песен“, который проходит лейтмотивом в „Гадибуке“, и который так любил слушать Евгений Багратионович.
От имени 2-ой Студии поделился некоторыми воспоминаниями о Вахтангове Е. В. Калужский, рассказавший о том лете (в 1919 г.), которое 2-я Студия провела в Пензенской губернии под ст.
Гузаевкой с Евгением Багратионовичем. Это были чудесные дни отдыха, но отдыха посвященного творчеству: готовилась под руководством Вахтан
гова „Сказка об Иване“ и репетировался „Потоп“. Об улыбке, о ласке, о чудесной человеческой легкости, о милом юморе, о непосредственности забав
ной шутки, говорил Калужский; говорил о том, как этот, умеющий быть и в гневе прекрасным,
суровый и жестокий, но всегда в требовательности своей справедливый учитель, мог и умел шутить, мог и умел смеяться. Он был „королем духа“.
От Первой Студии выступил Б. М. Сушкевич, отметивший, что Вахтангов по самому складу сво
его режиссерского дара, был режиссером студий, студий-лабораторий. Бывают натуры сгорающие на пламени искусства. Но ведь само искусство, едва только переходит оно из лаборатории в театр,—не может уже создать атмосферы религиозного к себе отношения. Потому то Вахтангов, вечно испыты
вающий жажду сгорания, мог творить в юных учреждениях, которые пе перестали быть еще
ния“? Никто!.. Ибо двумя именами крещены Вахтанговым спектакли третьестудийцев, но три
ста разных спектаклей рождалось в этом театре. Ни один из спектаклей не может быть похожим на другой. И тот, кто пропустил один из спектаклей, лишился какой бы то ни было возможности увидет его, когда бы то ни было вновь.
Вахтангов заразил театр—неповторимым спектаклем. Вахтангов убил возможность
повторять или репетировать оттого, что сообщил чудесную вероятность—импровизировать.
И репетиции, и спектакли—лишь итог импровизаций. Чрез импровизацию четырех масок:
Нанталонэ, Тартальи, Труфальдино и Бригелло, импровизируется театр каждый раз, как
только взвивается занавес и зовет к импровизации за собой весь театр эпохи.
Самуил Марголин.
День Вахтангова.
I.
29 ноября, в помещении Третьей Студии МХТ состоялась гражданская панихида по Е. Б. Вах
тангову в память полугодовщины дня его кончины
(29 мая 1922 г.). Собрались ученики и друзья Евгения Багратионовича. И то, что говорили они о своем учителе, вожде и друге, было живым и волнующим свидетельством неумирающей к нему любви. Это было залогом содружественного творчества во имя тех высоких целей искусства, которыми жил Вахтангов.
Ряд воспоминаний о нем открыл глубоко взволнованной речью Нарком по Просвещению А. Н. Луначарский, который отметил две особенно за
мечательные в художнической натуре Евгения Багратионовича черты: его огромное разнообразие,
как режиссера, которому было органически чуждо сектанство и вместе с тем был неприемлем консер
ватизм; он творил во имя нового, но это творчество не замыкалось в двух—трех найденных словах, в двух—трех выдуманных нотах, на чем играют те, которые хотят быть новыми во что бы то ни стало; новизна Вахтангова питалась иными истоками
истоками широкой человечности, откликающейся на все яркое, смелое, талантливое в искусстве.
И другая основная черта его природы,—в том неотразимом влиянии, которое он оказывал на своих учеников, благоговейно, с чувством подлинно-религиозной любви к нему относящихся. Вот эта любовь Студии к Вахтангову и должна стать стальным обручем, который не позволит распылиться тому чу
десному делу, основоположником которого был Евгений Багратионович.
Пусть на его могиле будет залояген нерукотворный памятник, воздвигнутый не па подобие кра
сивого, но бездушного камня,—но по типу дерева, пышно и мощно растущего в высь. И подобно тому, как раскрыл сам Вахтангов своим творчеством внутреннюю сущность жизни, так пусть и Студия, воз
двигающая, продолжением дела начатого ее учи
телем, нерукотворный ему памятник,—укрепится в сознании, что жизнь побеждает смерть, ибо такие, как Вахтангов—бессмертны.
Руководитель театра-Студии „Габима“ Н. Л. Цемах произнес потрясающую по внутренней силе
и пламенности темперамента речь, посвященную той работе, которую вел в „Габима“ Вахтангов.
Бледнеют слова, меркнут мысли -начал он. Это не смерть, не горестное сознание утраты, это
катастрофа в наших домах. Осиротела первая Студия, в трауре — Третия, но „Габима“ осиротела вдвойне, но „Габима“ вдвойне в трауре.
И когда произошла его встреча с „Габима“—это было встречей потомка Платона—с потомками про
рока Исайи. Две культуры, два мироощущения— столкнулись, но между ними не оказалось стен,— они слились. И вот началась совместная работа, Начались в „Габима“ ночи Вахтангова. Обречен
ный на гибель, он торопился творить. Не потому ли дни короткой жизни превратил он в опаляющие ночи творчества!.
Для „Габима“ имя Вахтангова будет начертано вечными, неистлевающими письменами. И мы бу
дем произносить его не только на языке Пушкина и Толстого, по и на языке библии и Бялика. Мы прочтем буквы его слагающие не только слева— на право, но и с права—на лево.
В виде чудесного заключения к этой речи артистка „Габима“ Эллиас пропела тот самый отрывок из „Песней песен“, который проходит лейтмотивом в „Гадибуке“, и который так любил слушать Евгений Багратионович.
От имени 2-ой Студии поделился некоторыми воспоминаниями о Вахтангове Е. В. Калужский, рассказавший о том лете (в 1919 г.), которое 2-я Студия провела в Пензенской губернии под ст.
Гузаевкой с Евгением Багратионовичем. Это были чудесные дни отдыха, но отдыха посвященного творчеству: готовилась под руководством Вахтан
гова „Сказка об Иване“ и репетировался „Потоп“. Об улыбке, о ласке, о чудесной человеческой легкости, о милом юморе, о непосредственности забав
ной шутки, говорил Калужский; говорил о том, как этот, умеющий быть и в гневе прекрасным,
суровый и жестокий, но всегда в требовательности своей справедливый учитель, мог и умел шутить, мог и умел смеяться. Он был „королем духа“.
От Первой Студии выступил Б. М. Сушкевич, отметивший, что Вахтангов по самому складу сво
его режиссерского дара, был режиссером студий, студий-лабораторий. Бывают натуры сгорающие на пламени искусства. Но ведь само искусство, едва только переходит оно из лаборатории в театр,—не может уже создать атмосферы религиозного к себе отношения. Потому то Вахтангов, вечно испыты
вающий жажду сгорания, мог творить в юных учреждениях, которые пе перестали быть еще