Зел. Штейнман

О НЕКОТОРЫХ СКОРБЯЩИХ...

Почему, так случилось, что после смерти великого поэта даже его вчерашние враги, люди, которых он всячески презирал, ненавидел и над которыми он издевался со всей присущей ему силой, - по
чему эти люди вдруг объявили себя его вчерашними друзьями и давнишними поклонниками?
После смерти Маяковского, когда еще не успела высохнуть типографская краска на газетных листах, извещавших о неожиданной, нелепой, трагической и не
поправимой катастрофе, - уже через час после этого ошеломляющего известия вчерашние его враги успели расписаться в своей преданной и неизменной любви, которая-де после смерти поэта стала только острее и безнадежней. Литератур
ные фарисеи, не помнящие родства и толком не знающие, что они скажут завтра, били себя кулаками в грудь и на голос рыдали: „граждане, люди россий
ские, что случилось - поэта не уберегли!
Люди, которые еще вчера способны были обвинять Маяковского в приспособленче
стве, сегодня уже кричали: „советская литература потеряла великого писателя, революция потеряла своего певца!
Через три дня после смерти Маяковского один небезызвестный поэт, лири
чески описывая „провинциально - голубое
небо и патетически сообщая о визите к Полонскому, заявил в „Вечерней Москве , что „литература обезглавлена, фланговый наших рядов вышел из строя .
Да, это верно: огромного поэта мы потеряли. Погиб величайший поэт революции, тем более замечательный, что к ре
волюции он пришел не родным сыном, но пасынком - из бунтующей, индиви
дуалистической, интеллигентской богемы и все-таки, несмотря на это, сумел безоговорочно принять дело революции, луч
шие свои творческие годы посвятить этому делу и создать шедевры, равных которым сейчас найдется очень мало. Великолепен был этот интеллигент, сумевший сделать себя чернорабочим револю
ции! Но при всей нашей глубокой скорби было бы величайшим неверием в живую силу революционной литературы утвер
ждать, что со смертью Маяковского эта литература „обезглавлена . Мы потеряли большого поэта. Мы очень много поте
ряли. Но мы конечно не „обезглавлены . Десятки и сотни молодых пролетарских поэтов сумеют достойно принять насле
дие Маяковского, и неиссякаемая острота поэтической публицистики покойного поэта найдет свое воплощение в делах и в труде его последователей.
Фарисеи, пытающиеся проехать зайцами в траурном поезде покойного Мая
ковского, должны будут с позором сойти: их заячьи уши очень хорошо видны и тот капитал, который они хотят нажить на днях траура, пахнет вполне специфи
чески. Вчера они поносили, сегодня они скорбят. Но чего стоит эта их сегодняшняя скорбь после вчерашней брани?
Мы получили среди вороха фотографий, изображающих последний путь поэта, несколько таких, которые заставляют нас писать эти строки. Маяковский лежит в гробу, а в почетном карауле стоят два человека, имена которых меньше всего
были известны как имена друзей. И вот теперь они пришли к гробу, чтобы отдать покойному свой „последний долг .
К сожалению, в своем предсмертном письме погибший поэт о возможных „караулах не сказал ни одного слова. А между тем совершенно ясно, какую бы ди
кую ненависть, какую бы бешеную иронию, сколько бы презрения он выказал ко всему этому беспримерному лицемерию. И поза этих людей, и подозритель
ная предупредительность фотографа, и весь откровенный смысл фотографиче
ского снимка очень недвусмысленно и жестоко изобличал, что вся эта комедия не для того нужна была, чтобы действи
тельно показать скорбь этих людей по Маяковскому, а только для того, чтобы их „популярные лица еще раз были продемонстрированы читателю - на этот раз в столь необычном виде.
Они очень „скорбят . Они - „убиваются .
Они - стоят в „почетном карауле .
Однако снимок был таков, что можно было предположить обратное: это Мая
ковский лежал в „почетном карауле к этим двум живым мертвецам литературы.
Смерть Маяковского, как и следовало ожидать, вызвала большое „движение
воды . Многие пробовали сравнивать это самоубийство со смертью Есенина. Но разве можно сравнивать гибель человека, вся жизнь которого, особенно в годы творческого расцвета, была одним порывом вперед, к революции, к практиче
скому делу строящего пролетариата, - разве можно сравнивать эту гибель с гибелью лирика, который только тем и
знаменит, что он не выдержал сурового режима эпохи. И то, как реагировала широкая масса трудящихся на известие о самоубийстве, - лучше всего подтвер
ждает, чем и кем был Маяковский для нашей страны.
В Москве, в дни траура, у Дома Печати, где лежал Маяковский, собиралась стотысячная толпа.
Не менее грандиозна была гражданская панихида, устроенная в Ленинграде.
Это был митинг, которого никто из нас не мог предвидеть и который раз
вернулся в таких огромных, воистину „Маяковских масштабах, что к этому реву толпы, к этому несмолкаемому шуму, к этому потрясающему возбуждению, к этим напряженным лицам, к этой ве
личественной картине, ко всему этому ночному радению на площади не хватало только одного: самого Владимира Мая
ковского. Ибо на этой площади ничей голос не сумел бы зазвучать так, как звучал бы голос самого поэта, все твор
чество свое превратившего в „голос на площади .
... И когда после такого митинга вы уходите домой и дома в каких-то газетах читаете, что фарисеи „тоже скорбят , вам становится больно: почему это во
круг могилы великого поэта обязательно должен быть устроен хоровод коммивоя
жеров, наперебой старающихся выбрать патент на распродажу скорби и траура?

У ГРОБА

громившему „всякую мертвечину и до захлебывания обожавшему всяческую жизнь.
Но телеграмма вскрикнула на всю планету, вскрикнула о свинцово-глупой и слепой пуле, о свинцовой ошибке, поста
вившей точку на лету гремящему над планетой голосу.
В Москве умер Владимир Владимирович Маяковский...
У Октябрьского вокзала, на проспектах и переулках, на Арбате и у Красной Пресни, кричат мальчишки-газетчики: „великий поэт Маяковский кончил жизнь самоубийством .
Газеты вырываются из рук малышей слесарями, монтерами, токарями, табачниками, инженерами, вузовцами, красноармейцами и школьниками...
Перед Клубом Писателей тысячная очередь к гробу великого поэта.
Останавливаются у гроба бородачи, комсомольцы и пионеры. Но долго стоять нельзя: очередь течет, она как пестрая река входит в одну дверь, течет замирая около гроба, впадая в противоположный выход.
В карауле красноармейцы, в карауле представители заводов, учебных заведений, совучреждений, писатели и поэты.
Уже около 10 часов вечера, а конца человеческих голов не видно.
Рабочий класс знает цену своему поэту, творчество которого было и будет „грозным оружием в борьбе и стройке.
Посмотрите на миллионную колонну, несущую траурные знамена за гробом Владимира Владимировича Маяковского,
прислушайтесь к лозунгам Маяковского, гремящим по Москве.
Мы понесем это замечательное творчество в гущу рабоче-крестьянских масс, мы сделаем его достоянием каждого пролетария. Александр Решетов
Курьерский поезд „Ленинград - Москва пробивается сквозь огни индустриального загорода.
Огни за курьером остаются сплошным заревом, пролетают встречные дерева, болотца, избенки и станционные дома.
На позвякивающей металлическими сцеплениями площадке вагона молчаливо глотают папиросный дым опрятно одетые парни.
Ветерок по-курьерски подхватывает папиросный дым, треплет волосы, перемешивает дым с разноштильными прическами.
В купе вагона встречаемся с гурьбой комсомольцев Ленинграда. Мы недо
уменно смотрим в глаза друг другу, мы не понимаем друг друга и чувствуем правоту этой непонимаемости.
Да как же иначе? Да разве может путиловский парень в моих зрачках найти ответ на эту до умопомрачения беспо
щадную телеграмму? Нет у меня ответа, и нет мне ответа!
Мы сообща едем на... т. е. не на, а в... в Москву. А может не в Москву? И может действительно на похороны Владимира Маяковского?
Но что за чушь в словах „похороны Маяковского , ведь почти вчера в клубе путиловцев собственным горлом Владимира Маяковского произносились заря
женные огнем и кровью революционной борьбы и строительства поэмы.
Еще вчера агитатор, горлан, главарь „атакующего класса был в первых рядах атаки.
Почти вчера с его собственных губ срывались бессмертные строки, срыва
лись „весомо, грубо, зримо . Не было
такого человека в мире, который бы предсказал такой конец „взвитому ракетой голосу классовых атак, беспощадно