тературой, которое шло одновременно съ собираніемъ матеріаловъ по „народной“ словесности (путемъ записей пѣсенъ, сказокъ, дѣлавшихся цѣлой группой любителей, главнымъ образомъ съ И. В. Кирѣевскимъ во главѣ, начиная съ 30-хъ гг.), привлека

лась и эта старинная литература въ качествѣ элемента сравненія при изслѣдованіи народности въ русской литературѣ въ ея про

шломъ и настоящемъ: это параллельное изученіе, открывшее прежде всего несамостоятельный характеръ нашей письменности,

восходящей въ своемъ содержаніи, правда, Не къ западно-европейскому, столь несимпатичному для народниковъ-славянофиловъ источнику, а къ византійско-восточному, способствовало дальиѣйшему еще болѣе категоричному утвержденію за „народной“

словесностью чуть не исключительныхъ правъ на роль истинной выразительницы чистой самобытной народности не только въ на

стоящемъ, но и въ прошедшемъ и весьма отдаленномъ: такъ мало, казалось, имѣетъ общаго „народная“ словесность, ея полныя поэзіи сказки, пѣсни, волшебное, фантастическое содержаніе, лирическое настроеніе съ строгой исключительно христіанско - церковной литературой Х-го и слѣдующихъ вѣковъ, цѣликомъ или заимствованной изъ Византіи или ей подражавшей (такъ думали тогда о нашей древней письменности, еще недо

статочно извѣстной и еще менѣе освѣщенной научно); а приложеніе къ даннымъ устно-народной словесности сравнительнаго метода языкознанія съ его необычайными открытіями въ области

древнѣйшей, доисторической исторіи языка и языковъ, вело къ представленію о народной словесности, какъ памятникѣ, до нашихъ дней сохранившемъ въ свѣжести отзвуки доисторическихъ воззрѣній чистой народности, еще не подвергшейся какому-либо воз

дѣйствію со стороны, а потому самобытной и глубоко древней по происхожденію. Это сопоставленіе устно-народной словесности со старинной письменностью невольно для сторонниковъ и поборниковъ народности было не въ пользу письменной, хотя и ста

рой, христіанской, русской же литературы: въ ней не находили выраженія нашей народности (которая должна быть самобытна,