исторіей, и только. Хотя учили они и грамматикѣ русской и латинской, но я очень хорошо помню, что ровно ничего изъ того не понималъ. Толковать намъ никогда не толковали, а отмѣривали ногтемъ урокъ отъ такого-то слова до такогото и заставляли учить наизусть, слово въ слово, что на тех
ническомъ языкѣ школьниковъ называлось зубрить урокъ. Сидя всѣ въ одной комнатѣ у попа, мы зубрили вслухъ, такъ что крикъ нашъ могъ надоѣсть всякому, кромѣ поч
тенной семьи попа, и зубрили очень часто, не понимая ни слова изъ хитрыхъ фразъ нашихъ учебниковъ. Особенно трудны были для меня писанныя правила латинскаго синтак
сиса (вѣроятно изъ семинарскихъ лекцій), которыми меня подчивалъ второй отецъ Иванъ, и которыхъ я, несмотря на всѣ усилія, не могъ запомнить. Понять ихъ едва ли смогъ бы я и послѣ; крѣпко въ томъ сомнѣваюсь, да и понималъли ихъ мой учитель—не знаю. Когда попъ уѣзжалъ съ требою (а это было нерѣдко), то уроки у насъ спрашивала его жена, и ученье шло подъ ея надзоромъ; но въ этихъ случаяхъ мы чувствовали больше простора. За незнаніе и шалости наказывали насъ тѣмъ, что ставили насъ на колѣ
ни, били палями, т. е. линейкой по рукѣ, оставляли безъ обѣда, драли за волосы и за уши; но сѣчь насъ не позво
лялось родителями. Въ дополненіе къ этимъ назидательнымъ наказаніямъ, первый отецъ Иванъ присоединилъ еще слѣдующее: онъ заставлялъ одного ученика бить другого, не знающаго свой урокъ, по щекѣ, и я помню, какъ иногда дѣвочкамъ доставалось давать пощечины мальчикамъ и на оборотъ. Подобно тому, другой отецъ Иванъ заставлялъ двухъ провинившихся мальчиковъ брать другъ друга за уши или за волосы, и съ большимъ удовольствіемъ тѣшился, когда мальчики, раздраженные болью, съ какою-то затаенною злостью старались оттаскать другъ друга. Этотъ же мудрый наставникъ заставлялъ виновнаго возвращаться домой по городу въ вывороченной шубѣ и шапкѣ, или заставлялъ въ наказаніе лежать на голомъ полу у двернаго порога, и всякій, кому приходилось перейти изъ одной комнаты въ другую, преспокойно шагалъ черезъ него. Помню еще, что первый Иванъ завелъ таблички съ нашими именами, куда въ
ническомъ языкѣ школьниковъ называлось зубрить урокъ. Сидя всѣ въ одной комнатѣ у попа, мы зубрили вслухъ, такъ что крикъ нашъ могъ надоѣсть всякому, кромѣ поч
тенной семьи попа, и зубрили очень часто, не понимая ни слова изъ хитрыхъ фразъ нашихъ учебниковъ. Особенно трудны были для меня писанныя правила латинскаго синтак
сиса (вѣроятно изъ семинарскихъ лекцій), которыми меня подчивалъ второй отецъ Иванъ, и которыхъ я, несмотря на всѣ усилія, не могъ запомнить. Понять ихъ едва ли смогъ бы я и послѣ; крѣпко въ томъ сомнѣваюсь, да и понималъли ихъ мой учитель—не знаю. Когда попъ уѣзжалъ съ требою (а это было нерѣдко), то уроки у насъ спрашивала его жена, и ученье шло подъ ея надзоромъ; но въ этихъ случаяхъ мы чувствовали больше простора. За незнаніе и шалости наказывали насъ тѣмъ, что ставили насъ на колѣ
ни, били палями, т. е. линейкой по рукѣ, оставляли безъ обѣда, драли за волосы и за уши; но сѣчь насъ не позво
лялось родителями. Въ дополненіе къ этимъ назидательнымъ наказаніямъ, первый отецъ Иванъ присоединилъ еще слѣдующее: онъ заставлялъ одного ученика бить другого, не знающаго свой урокъ, по щекѣ, и я помню, какъ иногда дѣвочкамъ доставалось давать пощечины мальчикамъ и на оборотъ. Подобно тому, другой отецъ Иванъ заставлялъ двухъ провинившихся мальчиковъ брать другъ друга за уши или за волосы, и съ большимъ удовольствіемъ тѣшился, когда мальчики, раздраженные болью, съ какою-то затаенною злостью старались оттаскать другъ друга. Этотъ же мудрый наставникъ заставлялъ виновнаго возвращаться домой по городу въ вывороченной шубѣ и шапкѣ, или заставлялъ въ наказаніе лежать на голомъ полу у двернаго порога, и всякій, кому приходилось перейти изъ одной комнаты въ другую, преспокойно шагалъ черезъ него. Помню еще, что первый Иванъ завелъ таблички съ нашими именами, куда въ