составленная изъ русскихъ книгъ; между ними больше всего было переводныхъ романовъ, но попадались и книги серьезный, историче
скаго и мистическаго содержанія 1). Отецъ тоже любилъ чтеніе и по-; стоянно выписывалъ лучшіе журналы. Онъ справедливо почитался за самаго умнаго человѣка въ уѣздѣ, и къ нему многіе обращались
въ важныхъ юридическихъ случаяхъ за совѣтами. Всѣ другіе мѣстные чиновники, сколько припоминаю теперь отъ давно минувшихъ годовъ моего отрочества и сколько послѣ могъ я убѣдиться, были несравненно ниже его и въ умственномъ и въ нравственномъ отношеніяхъ. Интересы ихъ были мельче и грубѣе; о чтеніи они и не думали, и ли
тература была для нихъ совершенная terra incognita. Правда, онъ раздѣлялъ съ ними нѣкоторыя общія застарѣлыя предубѣжденія, но это не мѣшало ему вѣрить въ превосходство университетскаго образованія».
Аѳанасьевъ рано пристрастился къ чтенію. Онъ очень живо описываетъ чувства, испытанныя имъ въ дѣтствѣ при чтеніи дѣдовскихъ книгъ. «Какъ теперь помню: бывало, тайкомъ отъ отца (мать моя умерла очень рано) уйдешь на мезонинъ, гдѣ помѣщались шкапы съ книгами,
и зимой въ нетопленной комнатѣ, дрожа отъ холода, съ жадностью читаешь какого-нибудь Старика вездѣ и нигдѣ, Мальчика у ручья Коцебу, Разбойника поневолѣ. Такого полнаго наслажденія не испытывалъ я послѣ, даже читая дѣйствительно художественныя произведенія. Что нравилось въ этихъ книгахъ, сказать нелегко; но съ какимъ тревожнымъ чувствомъ слѣдилъ я тогда за судьбой героя, какъ страдалъ и радовался за него, его горести и счастье я прочувствовалъ вполнѣ, и эта тревога чувствъ, такъ сильно волновавшая, имѣла ка
кую-то неизъяснимую прелесть. Чтеніе это смѣнило для меня сказки, которыя бывало съ такимъ же наслажденіемъ и трепетомъ слушалъ я прежде, зимой, по вечерамъ, въ углу темной комнаты отъ какойнибудь дворовой женщины. Какъ прежде, такъ теперь, я готовъ былъ долго просиживать за книгою и забывалъ самый голодъ».
Не будемъ долго медлить на годахъ гимназическаго ученья Аѳанасьева, которые въ живомъ и отчетливомъ очеркѣ даны въ его воспо
минаніяхъ. Здѣсь передъ нами встаютъ знакомыя типическія черты дореформенной средней школы, въ сущности, очень недалеко ушедшей отъ старой бурсы. Было больше порядка и правильности въ ученьѣ и въ образѣ жизни, меньше случаевъ возмутительной дикости и насилія, но сущность была одна. Воронежская гимназія 30-хъ годовъ знала и невѣжественныхъ учителей, не могшихъ давать урока и даже выслу
шать заданнаго, если случайно была забыта дома (или припрятана смѣтливыми мальчуганами) книга, и грубыхъ педагоговъ — сапожниковъ,
1) Впослѣдствіи Аѳанасьевъ взялъ въ свою библіотеку лучшія книги изъ
дѣдовской.
скаго и мистическаго содержанія 1). Отецъ тоже любилъ чтеніе и по-; стоянно выписывалъ лучшіе журналы. Онъ справедливо почитался за самаго умнаго человѣка въ уѣздѣ, и къ нему многіе обращались
въ важныхъ юридическихъ случаяхъ за совѣтами. Всѣ другіе мѣстные чиновники, сколько припоминаю теперь отъ давно минувшихъ годовъ моего отрочества и сколько послѣ могъ я убѣдиться, были несравненно ниже его и въ умственномъ и въ нравственномъ отношеніяхъ. Интересы ихъ были мельче и грубѣе; о чтеніи они и не думали, и ли
тература была для нихъ совершенная terra incognita. Правда, онъ раздѣлялъ съ ними нѣкоторыя общія застарѣлыя предубѣжденія, но это не мѣшало ему вѣрить въ превосходство университетскаго образованія».
Аѳанасьевъ рано пристрастился къ чтенію. Онъ очень живо описываетъ чувства, испытанныя имъ въ дѣтствѣ при чтеніи дѣдовскихъ книгъ. «Какъ теперь помню: бывало, тайкомъ отъ отца (мать моя умерла очень рано) уйдешь на мезонинъ, гдѣ помѣщались шкапы съ книгами,
и зимой въ нетопленной комнатѣ, дрожа отъ холода, съ жадностью читаешь какого-нибудь Старика вездѣ и нигдѣ, Мальчика у ручья Коцебу, Разбойника поневолѣ. Такого полнаго наслажденія не испытывалъ я послѣ, даже читая дѣйствительно художественныя произведенія. Что нравилось въ этихъ книгахъ, сказать нелегко; но съ какимъ тревожнымъ чувствомъ слѣдилъ я тогда за судьбой героя, какъ страдалъ и радовался за него, его горести и счастье я прочувствовалъ вполнѣ, и эта тревога чувствъ, такъ сильно волновавшая, имѣла ка
кую-то неизъяснимую прелесть. Чтеніе это смѣнило для меня сказки, которыя бывало съ такимъ же наслажденіемъ и трепетомъ слушалъ я прежде, зимой, по вечерамъ, въ углу темной комнаты отъ какойнибудь дворовой женщины. Какъ прежде, такъ теперь, я готовъ былъ долго просиживать за книгою и забывалъ самый голодъ».
Не будемъ долго медлить на годахъ гимназическаго ученья Аѳанасьева, которые въ живомъ и отчетливомъ очеркѣ даны въ его воспо
минаніяхъ. Здѣсь передъ нами встаютъ знакомыя типическія черты дореформенной средней школы, въ сущности, очень недалеко ушедшей отъ старой бурсы. Было больше порядка и правильности въ ученьѣ и въ образѣ жизни, меньше случаевъ возмутительной дикости и насилія, но сущность была одна. Воронежская гимназія 30-хъ годовъ знала и невѣжественныхъ учителей, не могшихъ давать урока и даже выслу
шать заданнаго, если случайно была забыта дома (или припрятана смѣтливыми мальчуганами) книга, и грубыхъ педагоговъ — сапожниковъ,
1) Впослѣдствіи Аѳанасьевъ взялъ въ свою библіотеку лучшія книги изъ
дѣдовской.