догадка красоты. И въ его собственной душѣ жило такъ необъятномного этой красоты, что она могла находить себѣ утоленіе, созвучіе, внутреннюю римѳу только во всемъ разнообразіи природы и во всей
безаредѣльности человѣческаго бытія. Всеотзывная душа его была точно многострунный инструментъ, и міръ игралъ на этой Эоловой арфѣ, извлекая изъ нея дивныя пѣсни. Великій Панъ поэзіи, онъ чутко слышалъ небо, землю, біеніе сердецъ,—и за это мы теперь слушаемъ его.
Но быть эхо вселенной не есть нѣчто пассивное и механическое: для того чтобы отвѣтить, надо услышать. И въ этомъ послу
шаніи міру сказывается глубокое міровоззрѣніе. Вѣдь Пушкинъ воспроизводилъ не то, что разсѣивается во времени и простран
ств, обреченное забвенію, какъ шумъ печальный волны, плеснувшей въ берегъ дальный: нѣтъ, онъ въ силу художественнаго ин
стинкта, не задумываясь, отметалъ все случайное и бренное, онъ сразу улавливалъ самую основу и очарованіе действитель
ности, вѣчное зерно преходящихъ явленій и предметовъ. Онъ пѣлъ для забавы, безъ дальнихъ умысловъ, но въ результатѣ возникала глубина и серьезность. То, что онъ повторилъ, что на вѣки удержалъ изъ текучей хаотичности жизненнаго гула,—это именно и есть то, что заслуживаетъ безсмертія; какъ разъ это и должно было остаться на свѣтѣ, какъ разъ эти чистые отклики и образуюсь мысль и музыку міра.
Эхо души и дѣяній, внутреннихъ и внѣшнихъ событій, прошлаго и настоящаго, Пушкинъ въ своей отзывчивости какъ бы теряетъ собственное лицо. Но божество тоже не имѣетъ лица. Опредѣленныя черты, физіономія присущи только тому, что ограничено, —
ихъ не знаетъ мірозданіе, какъ цѣлое. И Пушкинъ, растворяясь въ звукахъ, воспроизводящихъ все, отвѣчающихъ всему, именно въ этомъ и находитъ самого себя, свой великій микрокосмъ.
Отъ шалости до молитвы, отъ шутки и до гимна—въ этомъ протекаетъ жизнь, и это звучитъ въ поэзіи Пушкина. Она совершила человѣческій циклъ и развернула живой свитокъ есте
ственной личности, которая дышитъ всею полнотой и силой жизненныхъ ощущеній. Передъ нами не мертвая тишина безстрастія и равнодушія къ жгучимъ приманкамъ земли, не мелкая натура, спо
койная въ своей мелкой безгрѣшности: напротивъ, мы видимъ, какъ бьется и трепещетъ въ соблазнахъ горячая молодость, пѣнится вино на играхъ Вакха и Киприды; мы слышимъ изнѣженные звуки безумства, лѣни и страстей; «подъ небомъ Африки моей» кипятъ волнующія желанія чувственной природы,—и все это кончается Мадонной, чистѣйшей прелести чистѣйшимъ образ
безаредѣльности человѣческаго бытія. Всеотзывная душа его была точно многострунный инструментъ, и міръ игралъ на этой Эоловой арфѣ, извлекая изъ нея дивныя пѣсни. Великій Панъ поэзіи, онъ чутко слышалъ небо, землю, біеніе сердецъ,—и за это мы теперь слушаемъ его.
Но быть эхо вселенной не есть нѣчто пассивное и механическое: для того чтобы отвѣтить, надо услышать. И въ этомъ послу
шаніи міру сказывается глубокое міровоззрѣніе. Вѣдь Пушкинъ воспроизводилъ не то, что разсѣивается во времени и простран
ств, обреченное забвенію, какъ шумъ печальный волны, плеснувшей въ берегъ дальный: нѣтъ, онъ въ силу художественнаго ин
стинкта, не задумываясь, отметалъ все случайное и бренное, онъ сразу улавливалъ самую основу и очарованіе действитель
ности, вѣчное зерно преходящихъ явленій и предметовъ. Онъ пѣлъ для забавы, безъ дальнихъ умысловъ, но въ результатѣ возникала глубина и серьезность. То, что онъ повторилъ, что на вѣки удержалъ изъ текучей хаотичности жизненнаго гула,—это именно и есть то, что заслуживаетъ безсмертія; какъ разъ это и должно было остаться на свѣтѣ, какъ разъ эти чистые отклики и образуюсь мысль и музыку міра.
Эхо души и дѣяній, внутреннихъ и внѣшнихъ событій, прошлаго и настоящаго, Пушкинъ въ своей отзывчивости какъ бы теряетъ собственное лицо. Но божество тоже не имѣетъ лица. Опредѣленныя черты, физіономія присущи только тому, что ограничено, —
ихъ не знаетъ мірозданіе, какъ цѣлое. И Пушкинъ, растворяясь въ звукахъ, воспроизводящихъ все, отвѣчающихъ всему, именно въ этомъ и находитъ самого себя, свой великій микрокосмъ.
Отъ шалости до молитвы, отъ шутки и до гимна—въ этомъ протекаетъ жизнь, и это звучитъ въ поэзіи Пушкина. Она совершила человѣческій циклъ и развернула живой свитокъ есте
ственной личности, которая дышитъ всею полнотой и силой жизненныхъ ощущеній. Передъ нами не мертвая тишина безстрастія и равнодушія къ жгучимъ приманкамъ земли, не мелкая натура, спо
койная въ своей мелкой безгрѣшности: напротивъ, мы видимъ, какъ бьется и трепещетъ въ соблазнахъ горячая молодость, пѣнится вино на играхъ Вакха и Киприды; мы слышимъ изнѣженные звуки безумства, лѣни и страстей; «подъ небомъ Африки моей» кипятъ волнующія желанія чувственной природы,—и все это кончается Мадонной, чистѣйшей прелести чистѣйшимъ образ