память близка всей Россіи, потому что она, добрая подружка, холила его жизнь и рассказала геніальному мальчику русскія сказки, которыя онъ впослѣдствіи такъ поэтично повторилъ, —эта благодарность питомца, теплою волною пробѣгающая по его произведеніямъ,—
тоже лишь частичное проявленіе пушкинской ласки и поклона всему, что есть на свѣтѣ добраго и душевнаго, что спасаетъ отъ житейскаго холода и нравственнаго одиночества.
Да, въ моральномъ строѣ Пушкина любовь занимаетъ первенствующее мѣсто, но любовь—безъ сентиментальности, внутренне соединенная съ его изумительной духовной свободой и съ той непринужденностью юмора и поэтическаго легкомыслія, которая со
ставляешь колоритъ и тонъ многихъ его произведеній. Однако не скрываетъ юморъ, что сердце его горитъ и любитъ—оттого, что не любить оно не можешь. Пушкинъ—эхо, не только вѣрное міру, не только правдивое и честное, но и эхо любящее. То, что онъ услыхалъ и воспроизвелъ, вызвало въ немъ просвѣтленную любовь къ лсизни и благоволеніе къ людямъ.
Это не значить, разумѣется, чтобы у него не было насмѣшки, злой и непріятной эпиграммы, не всегда великодушной шутки: для этого онъ слишкомъ человѣкъ, и слишкомъ естественна его поэзія; отсутствіе холодной безукоризненности составляетъ одну изъ привлекательныхъ чертъ его и ея. Это не значить и то, чтобы онъ не испытывалъ гнѣва и скорби, чтобы онъ робко и покорно вос
принималъ зло и несчастіе: мы всѣ помнимъ его печаль, раскаты его поэтическаго негодованія, и это у него страдалецъ возносить къ Богу святую месть. Но его Немезида не отталкиваешь отъ себя, и нелицепріятный судъ ея справедливъ, а печаль его свѣтла. Пушкинъ часто говорить о жалкомъ родѣ людей, достойномъ слезъ и
смѣха, о тупой черни, и онъ сказалъ эти горькія слова: «кто жиль и мыслилъ, тотъ не можетъ въ душѣ не презирать людей»; но презрѣніе къ пошлости толпы не заглушаетъ его любви къ человѣчеству.
Частные недостатки не затемняютъ передъ нимъ общаго величія міровой драмы и ея участниковъ, и многія изъ этихъ «чадъ праха
для него симпатичны. Онъ ихъ не проклинаешь, какъ порою Байронъ, не издѣвяется надъ ними. Они искажаютъ свою природу, когда ихъ соединяетъ въ одно неразумное и слѣпое цѣлое общность предразсудковъ и мелочныхъ заботъ, когда они образуютъ затя
гивающей омутъ. который опасенъ для всякаго и въ которомъ всѣ могутъ ожесточиться и очерствѣть, превратиться въ мертвыя души; но каждая изъ этихъ человѣческихъ единицъ сама по себѣ спо
собна къ добру. Человѣкъ лучше людей. Ошибки и заблужденія современности, осуждающей своихъ непонятыхъ героевъ, своихъ
тоже лишь частичное проявленіе пушкинской ласки и поклона всему, что есть на свѣтѣ добраго и душевнаго, что спасаетъ отъ житейскаго холода и нравственнаго одиночества.
Да, въ моральномъ строѣ Пушкина любовь занимаетъ первенствующее мѣсто, но любовь—безъ сентиментальности, внутренне соединенная съ его изумительной духовной свободой и съ той непринужденностью юмора и поэтическаго легкомыслія, которая со
ставляешь колоритъ и тонъ многихъ его произведеній. Однако не скрываетъ юморъ, что сердце его горитъ и любитъ—оттого, что не любить оно не можешь. Пушкинъ—эхо, не только вѣрное міру, не только правдивое и честное, но и эхо любящее. То, что онъ услыхалъ и воспроизвелъ, вызвало въ немъ просвѣтленную любовь къ лсизни и благоволеніе къ людямъ.
Это не значить, разумѣется, чтобы у него не было насмѣшки, злой и непріятной эпиграммы, не всегда великодушной шутки: для этого онъ слишкомъ человѣкъ, и слишкомъ естественна его поэзія; отсутствіе холодной безукоризненности составляетъ одну изъ привлекательныхъ чертъ его и ея. Это не значить и то, чтобы онъ не испытывалъ гнѣва и скорби, чтобы онъ робко и покорно вос
принималъ зло и несчастіе: мы всѣ помнимъ его печаль, раскаты его поэтическаго негодованія, и это у него страдалецъ возносить къ Богу святую месть. Но его Немезида не отталкиваешь отъ себя, и нелицепріятный судъ ея справедливъ, а печаль его свѣтла. Пушкинъ часто говорить о жалкомъ родѣ людей, достойномъ слезъ и
смѣха, о тупой черни, и онъ сказалъ эти горькія слова: «кто жиль и мыслилъ, тотъ не можетъ въ душѣ не презирать людей»; но презрѣніе къ пошлости толпы не заглушаетъ его любви къ человѣчеству.
Частные недостатки не затемняютъ передъ нимъ общаго величія міровой драмы и ея участниковъ, и многія изъ этихъ «чадъ праха
для него симпатичны. Онъ ихъ не проклинаешь, какъ порою Байронъ, не издѣвяется надъ ними. Они искажаютъ свою природу, когда ихъ соединяетъ въ одно неразумное и слѣпое цѣлое общность предразсудковъ и мелочныхъ заботъ, когда они образуютъ затя
гивающей омутъ. который опасенъ для всякаго и въ которомъ всѣ могутъ ожесточиться и очерствѣть, превратиться въ мертвыя души; но каждая изъ этихъ человѣческихъ единицъ сама по себѣ спо
собна къ добру. Человѣкъ лучше людей. Ошибки и заблужденія современности, осуждающей своихъ непонятыхъ героевъ, своихъ