эзію на русскую почву. Русскіе люди 18-го вѣка чрезвычайно озабочены, чтобы непремѣнно всѣ виды міровой поэзіи были у насъ на лицо, чтобы были оды, трагедіи, комедіи, эпигоаммы, сонеты и т. д. Вмѣстѣ съ тѣмъ, не желая отстать отъ кого нибудь, они возводятъ своихъ писателей въ рангъ «россійскихъ» Корнелей, Расиновъ, Пиндаровъ, Гомеровъ и т. д. Даже многіе второстепенные и третьесте
пенные представители тогдашней европейской литературы имѣютъ у насъ своихъ воображаемыхъ двойниковъ, по большей части совер
шенно на нихъ непохожихъ. Все это теперь можетъ казаться страннымъ и даже смѣшнымъ, но безъ этого не могЛа бы въ 18 вѣкѣ
привиться у насъ европейская поэзія, и выработка новыхъ поэтическихъ формъ, которая является заслугой 18-го вѣка, могла бы совершиться развѣ много позже.
Въ этой огромной роли моды и подражательности есть немало и отрицательныхъ сторонъ, но безъ моды на Руси долго бы еще не было бы и того, что есть. Во всякомъ случаѣ для пониманія роли и положенія русской поэзіи 18 вѣка слѣдуетъ не упускать изъ виду, что она для большинства тогдашней публики была прежде всего необходимымъ элементомъ свѣтскости.
§ 4. Московское духовенство, хранившее старое пониманіе жизни было враждебно всякимъ новшествамъ. Судьба Сильвестра Медвѣдева является лучшимъ показателемъ этой враждебности. Оно не могло сочувствовать ни реформамъ Петра, ни, тѣмъ болѣе, перемѣнамъ въ нравахъ, которыя порождались этими реформами. Не могъ Петръ найти среди Московскаго духовенства и людей съ школьнымъ образованіемъ, въ которыхъ онъ нуждался. Московскіе духовные въ лучшемъ случаѣ были «начетчики»—люди, начитавшіеся священныхъ книгъ и хранив
шіе ихъ содержаніе въ своей иногда очень богатой памяти. Все это заставляло Петра выдвигать западно-русскихъ духовныхъ, которые обладали извѣстнымъ систематическимъ образованіемъ и не были та
кими ревностными поклонниками старины. Первымъ изъ западно-русскихъ духовныхъ, выдвинутыхъ Петромъ, былъ Стефанъ Яворскій.
Стефанъ, въ мірѣ Симеонъ, Яворскій происходилъ изъ шляхетской южно-русской семьи. Онъ учился въ Кіевской коллегіи, а потомъ въ іезуитскихъ школахъ въ Львовѣ, Люблинѣ, Вильнѣ и Познани. Онъ перешелъ даже въ католичество съ именемъ Станислава. Вернувшись въ Кіевъ, онъ снова принялъ православіе и постригся въ монахи. Стефанъ былъ игуменомъ Пустынно-Никольскаго монастыря, человѣ
комъ сорока съ небольшимъ лѣтъ, когда ему пришлось поѣхать въ Москву. Эта поѣздка его довольно случайно выдвинула.
пенные представители тогдашней европейской литературы имѣютъ у насъ своихъ воображаемыхъ двойниковъ, по большей части совер
шенно на нихъ непохожихъ. Все это теперь можетъ казаться страннымъ и даже смѣшнымъ, но безъ этого не могЛа бы въ 18 вѣкѣ
привиться у насъ европейская поэзія, и выработка новыхъ поэтическихъ формъ, которая является заслугой 18-го вѣка, могла бы совершиться развѣ много позже.
Въ этой огромной роли моды и подражательности есть немало и отрицательныхъ сторонъ, но безъ моды на Руси долго бы еще не было бы и того, что есть. Во всякомъ случаѣ для пониманія роли и положенія русской поэзіи 18 вѣка слѣдуетъ не упускать изъ виду, что она для большинства тогдашней публики была прежде всего необходимымъ элементомъ свѣтскости.
§ 4. Московское духовенство, хранившее старое пониманіе жизни было враждебно всякимъ новшествамъ. Судьба Сильвестра Медвѣдева является лучшимъ показателемъ этой враждебности. Оно не могло сочувствовать ни реформамъ Петра, ни, тѣмъ болѣе, перемѣнамъ въ нравахъ, которыя порождались этими реформами. Не могъ Петръ найти среди Московскаго духовенства и людей съ школьнымъ образованіемъ, въ которыхъ онъ нуждался. Московскіе духовные въ лучшемъ случаѣ были «начетчики»—люди, начитавшіеся священныхъ книгъ и хранив
шіе ихъ содержаніе въ своей иногда очень богатой памяти. Все это заставляло Петра выдвигать западно-русскихъ духовныхъ, которые обладали извѣстнымъ систематическимъ образованіемъ и не были та
кими ревностными поклонниками старины. Первымъ изъ западно-русскихъ духовныхъ, выдвинутыхъ Петромъ, былъ Стефанъ Яворскій.
Стефанъ, въ мірѣ Симеонъ, Яворскій происходилъ изъ шляхетской южно-русской семьи. Онъ учился въ Кіевской коллегіи, а потомъ въ іезуитскихъ школахъ въ Львовѣ, Люблинѣ, Вильнѣ и Познани. Онъ перешелъ даже въ католичество съ именемъ Станислава. Вернувшись въ Кіевъ, онъ снова принялъ православіе и постригся въ монахи. Стефанъ былъ игуменомъ Пустынно-Никольскаго монастыря, человѣ
комъ сорока съ небольшимъ лѣтъ, когда ему пришлось поѣхать въ Москву. Эта поѣздка его довольно случайно выдвинула.