Сдѣлавъ первые шаги при разборкѣ полученнаго мною матеріала, я почувствовалъ потребность войти по этому дѣлу въ непосредственный сношенія съ самимъ Львомъ Николаевичемъ, такъ какъ много неясныхъ сторонъ, открыв
шихся мнѣ, могъ разъяснить только онъ самъ. Я долго колебался, стоитъ ли изъ-за этого тревожить его, но наконецъ рѣшилъ написать ему, сказавъ, что рѣшаюсь безпокоить его разспросами, зная, что онъ не отказываетъ художникамъ лѣпить и писать съ него и Фотограоамъ-любителямъ дѣлать съ него снимки, хотя это и не можетъ доставить ему удовольствія, а потому и я прошу его попозировать для меня, для моего словеснаго изображенія его личности, ко
торое я началъ писать, и я получилъ на это его доброе согласіе, которое онъ выразилъ въ слѣдующихъ словахъ въ письмѣ ко мнѣ отъ 2 декабря 1901 г.:
„... очень радъ позировать вамъ и буду категорически отвѣчать на ваши вопросы .
Другую важную поддержку оказалъ мнѣ другъ мой В. Г. Чертковъ, согласившійся открыть мнѣ для работы свой богатый архивъ частной корреспонденціи Льва Николаевича и выписокъ изъ его дневниковъ.
Неблагопріятныя условія моей работы состояли въ томъ, что я, отрѣзанный отъ Россіи какимъ-то нелѣпымъ административнымъ распоряженіемъ, лишенъ былъ возможно
сти личнаго непосредственнаго общенія съ тѣмъ, жизнь кого я. описываю, и лишенъ возможности работать въ русскихъ публичныхъ библіотекахъ и архивахъ; это обстоя
тельство значительно затрудняло мою работу по выОоркамъ изъ старыхъ журналовъ и только благодаря любезности нѣкоторыхъ частныхъ владѣльцевъ русскихъ библіотекъ за гра
ницей и благодаря богатству русскаго отдѣла въ Британскомъ музеѣ, это препятствіе было обойдено мною отчасти, но далеко не вполнѣ. Я сдѣлалъ все, что могъ, по совѣсти и разуму, чтобы превозмочь эти препятствія, даже подавалъ прошеніе министру внутреннихъ дѣлъ о дозволеніи пріѣхать