В рубрике «Электроархив» мы републикуем знаковые статьи и материалы об искусстве, архитектуре, истории и культуре из оцифрованных изданий «Электронекрасовки».

***

Двенадцать стульев, — иными словами, вещи, — скрепляют сюжет первого романа Ильфа и Петрова.

Вещи сопровождают героев или, наоборот, влекут их за собой (как двенадцать стульев орехового дерева, с гнутыми ножками, обитых зеленым ситцем, работы знаменитого мебельного мастера Гамбса).

Предметная среда наполняет воздух в романах, отмечает место действия. Даже названия многих глав — вещные. Вот только некоторые: «Уважайте матрацы, граждане», «Музей мебели», «Замечательная допровская корзинка», «Обыкновенный чемоданишко», «Универсальный штемпель»...

Вещные метафоры, эпитеты, сравнения, характеристики переполняют романы.

Здесь есть вперемешку: матрацы, примус с вечной иглой, атласные козетки, пуфики, кресла павловского ампира, пишущая машинка с турецким акцентом, бронзовая чернильница в виде нескольких избушек для разного цвета чернил, шкафчик типа «Гей, славяне», готические кровати и шведская мебель ленинградского древтреста.

Откуда такое обилие вещей? Таких различных? Так странно сочетающихся? Революция вывернула все наизнанку, все вещи, которые веками были запрятаны за стопудовыми купеческими замками, в дворянски-гордых дворцах, в сытых мещанских квартирах, она вывернула наружу и пустила шататься по стране. И вещи, перемешанные в жизни, перемешались и в романах Ильфа и Петрова. Вот почему — океан стульев.

И какие разные картины открываются нашему взору. Вот студенты, безбытно существующие в комнатах-пеналах общежития имени Семашко. Они довольствуются матрацем и примусом.

А вот другая картина:

«Комната, которая могла быть обставлена только существом с воображением дятла.

На стенах висели кинооткрытки, куколки и тамбовские гобелены. На этом пестром фоне, от которого рябило в глазах, трудно было заметить маленькую хозяйку комнаты. На ней был халатик, переделанный из толстовки и отороченный загадочным мехом».

Это Эллочка-людоедка со всем ее материальным и духовным миром.

А вот комната Авессалома Изнуренкова, безалаберного юмориста. Здесь на подоконнике лежит бумажка с колбасными шкурками, тахта завалена газетами, на полочке стоит несколько пыльных книг, со стен глядят фотографии котов, котиков и кошечек, посредине комнаты, рядом с грязными, повалившимися набок ботинками, стоит ореховый стул, и на всех предметах меблировки болтаются малиновые сургучные печати.

И мы сразу чувствуем, что в строгой, организованной атмосфере Изнуренков пожелтел бы и умер.

И самое удивительное, что эффект необходимости возникает в результате простого перечисления предметов.

Какова же точность выбора!.. Достаточно всего нескольких предметных штрихов, и характер героя уже очерчен. Мы не представляем себе Воробьянинова без его переливчатого люстринового пиджачка, шерстяных напульсников и баронских сапог с узкими квадратными носами. Бендера — без обольстительных малиновых штиблет и серого в яблоках костюма.

Иные персонажи настолько слились с какой-либо своей вещью, что достаточно назвать вещь, и тут же вспомнишь носителя ее. Название вещи перешло на ее хозяина.

Стариков в пикейных жилетах, бесцельно чешущих язык на международные темы, Ильф и Петров несколько раз назвали просто «пикейными жилетами». Теперь это выражение прочно вошло в обиходный язык.

Но вещи в романах не статичны. Как и для живых персонажей, для каждой написана своя, большая или маленькая роль.

Достаточно вспомнить замечательную допровскую корзинку нэпача Кислярского, которая «в развернутом виде представляла кровать, в полуразвернутом — столик; кроме того, она заменяла шкаф: в ней были полочки, крючки и ящики». Она появляется, когда Кислярский собирается идти сознаваться «в мече и орале». Жена его укладывает в корзинку продукты. Потом Кислярский идет с корзинкой по улице. И все члены мощной организации, видя в его руках корзинку, понимают, что Кислярский идет доносить. И, наконец, последний штрих: Кислярский в камере раскладывает свою корзинку и ложится спать.

Корзинка эта в самом деле замечательна. С одной стороны, это новая, небывалая вещь, образец точного, предельно функционального конструирования. Из подобных вещей — сложных, трансформируемых, компактных, отвечающих многим функциям, строили мечтатели-художники 20-х годов картину нашего быта — быта людей социалистического будущего. С другой стороны, в строящемся социалистическом индустриальном государстве только нэпман мог иметь такую вещь — умную вещь для глупой жизни, шедевр «художественного конструирования» для умирающего от страха нэпмана. Из этого противоречия рождается юмор одной из лучших страниц романа.

Противоречия между формой вещи и ее содержанием, видимой значительностью и реальной пустотой или даже вредностью — на таких основах строится порой блистательный юмор сатириков.

Странное учреждение «Геркулес» разместилось в бывшей гостинице «Каир». Изгнать гостиничный дух из учреждения не удавалось. В нем, забавно оттеняя друг друга, сочетаются купеческий и казенный стили; помпезность, пышность купца сталкивается с сухостью делопроизводителя.

В «Геркулесе» рядом с голыми скамьями стоят платяные шкафы с зеркалами, пол обшит рыжим линолеумом, в белых ваннах валяются дела, диаграммы и схемы висят в альковах, есть здесь и дурацкие никелированные диванчики, ковры и ночные столики с мраморными досками. «Начальник всего «Геркулеса» т. Полыхаев помещался в бывшем зимнем саду, секретарша его Серна Михайловна то и дело мелькала среди уцелевших пальм и сикомор. Там же стоял длинный, как вокзальный перрон, стол, покрытый малиновым сукном, за которым происходили частые и длительные заседания правления».

Это откровенно символический монтаж. Здесь не только открытие нового «художественного стиля» — бюрократического, но и открытие нового типа людей с мелкими казенными душами и купеческим размахом, людей, которыми через несколько лет Ильф и Петров займутся вплотную. Пока Ильф и Петров считают это явление временным, поэтому они и подчеркивают гостиничность, случайность «Геркулеса».

Но нет ли нарочитости, натяжки в нашем подыскивании каждой вещи, каждому сочетанию вещей определенной цели? Может быть, мы просто акцентируем внимание на случайных подтверждениях нашей мысли? Ведь авторы, возможно, и не думали об этом. Было ли время и охота сатирикам, людям боевым, задумываться над тем, кому какая вещь принадлежит?

Нам кажется, что было и время, была и охота, была даже необходимость. И не случайно, что к проблеме вещи обратились именно сатирики.

Прошла революция, окончилась гражданская война. Советская власть укрепилась. Нэп уже уходил. Поэтому обыватель стал за Советскую власть не только с десяти до шести, но и с шести до десяти. Ведь обывателю не важно, какая власть, важно, что это — власть. Он приветствует власть всей душой.

И обыватель перекрасился в красный цвет, стал выкрикивать лозунги и присутствовать на партсобраниях. Это было ему не сложно, так как идеи у него всегда штука наносная. Он устроился недурненько. Попробуй распознай его!.. Но вот вкус его, его отношение к вещам не изменились ни на йоту. И по тому, как, для чего, в каком сочетании использовались вещи, вполне можно было определить их владельца.

Даже в своих романах (не говоря уж о фельетонах) Ильф и Петров достаточно резко разграничили два типа людей. К первому типу относятся люди, которые служат вещи, молятся на нее, украшают и обожествляют ее. Эти люди многолики и многочисленны. Все они гонятся за вещами или за деньгами — эквивалентами вещей. Для них обладание вещью есть самоутверждение. Поэтому им не нужно, чтобы вещь функционировала, а нужно, чтобы она их представляла.

Это они придумали мебель, которая «не только не приносила пользы человеку, но даже ставила его в подчиненное, унизительное положение». Это они придумали бомбошки, дубовые украшения стола, бамбуковый стол, предназначенный для семейного альбома, атласную козетку и узкие вазочки для цветов с толстой стеклянной пяткой.

Ко второму типу относятся люди, которые не подчиняются вещи, а, напротив, владеют ей. Их в романах немного: студенты-комсомольцы, газетчики, инженер-строитель Треухов... Сатирическое произведение требует сатирических персонажей, иначе нарушаются законы жанра. Но Ильф и Петров сумели, не разрушив ткани своих произведений, ввести туда положительных персонажей, чтобы отчетливее выявить свой идеал. И эти люди создают вещи, которые служат всем, вещи, наполненные общественным содержанием, новые вещи.

Кончился нэп. У океана появились явственные берега. Вещи заняли свои места, будто и вовек не покидали их.

Враг Ильфа и Петрова полностью акклиматизировался. Известно, что именно в этот период сатирики собирались писать роман под откровенным заглавием «Подлец». Романа они не написали, его содержание разошлось по фельетонам последних лет. Так что все они являются как бы фрагментами большого ненаписанного романа.

Сюжет его очень интересен. Главный герой романа, который в капиталистическом мире был бы банкиром, делал карьеру в советских условиях. Герой этот — бюрократ. Если раньше отрицательные герои окружали себя вещами, созданными в прошлом, то бюрократ эти прошлые вещи, с которыми, казалось, уже покончено, создает сейчас. Он пытается воскресить старое на новой основе. «Подлец» сделал карьеру и может отныне свой вкус диктовать массовому потребителю.

И «на рынок с непостижимой методичностью» стала выбрасываться «мебель того нудного, неопределенного, крохоборческого стиля, который можно назвать банковским ампиром, — вещи громоздкие, неудобные и чрезвычайно дорогие». Мебель эта хранит лучшие традиции обывательского вкуса. Были тут и коренастый буфет с вырезанными на филенках декадентскими дамскими ликами, с дрянными замочками и жидкими латунными украшениями; и сухаревское волнистое зеркало; и кровать, сложное сооружение из толстых металлических труб, весьма затейливо изогнутых, выкрашенных под карельскую березу и увенчанных никелированными бомбошками; и много всего другого. И эту «роскошь» покупали хотя бы потому, что ничего другого не было. Мы совсем недавно избавились от архитектурных и разных других излишеств. Ильф и Петров заметили эту опасность раньше многих других, раньше других связали ее с именем бюрократа.

Бюрократ не только насаждает всюду свой вкус. Он стремится к унификации всей культуры. И прежде всего это заметно в предметах материальной культуры.

«Продаются мужские костюмы. Фасон один. А цвета какие? О, огромный выбор цветов! Черный, черно-серый, серо-черный, черновато-серый» серовато-черный, грифельный, аспидный, наждачный, цвет передельного чугуна, коксовый цвет, торфяной, земляной, мусорный, цвет жмыха и тот цвет, который в старину назывался «сон разбойника». В общем, сами понимаете, цвет один, чистый траур на небогатых похоронах».

Бюрократ не допускает разнообразия... Однако даже создание униформы ему не удается. Слишком уж она чудовищна, чтобы человек носил ее со спокойной душой.

Ильф и Петров рассказывают печальную историю о двух молодых людях, носивших эту униформу.

На пляже познакомились он и она. Они были красивы, они полюбили друг друга. Бывает же любовь с первого взгляда. Объяснившись в любви, они решили немедленно бежать в загс и сочетаться законным браком. Влюбленные стали одеваться.

«Он надел брюки, тяжкие москвошвеевские штаны, мрачные, как канализационные трубы, оранжевые утиль-тапочки, сшитые из кусочков, темно-серую, никогда не пачкающуюся рубашку и жесткий душный пиджак. Плечи пиджака были узкие, а карманы оттопыривались, словно там лежало по кирпичу». И вместо любимого девушка увидела кривоногого, горбатого прощелыгу с плоской грудью и широкими немужскими бедрами.

Превращение девушки было еще страшнее. «Она была в готовом платье из какого-то ЗРК. Оно вздувалось на животе. Поясок был вшит с таким расчетом, чтобы туловище стало как можно длиннее, а ноги как можно короче. И это удалось.

Платье было того цвета, который дети во время игры в «краски» называют «бурдовый». Это не бордовый цвет. Это не благородный цвет вина бордо. Это неизвестно какой цвет. Во всяком случае, солнечный спектр такого цвета не содержит.

На ногах у девушки были чулки из вискозы с отделившимися древесными волокнами и бумажной довязкой, начинающейся ниже колен.

В это лето случилось большое несчастье. Какой-то швейный начальник спустил на низовку директиву о том, чтобы платья были с бантиками. И вот между животом и грудью был пришит директивный бантин. Уж лучше бы его не было. Он сделал из девушки даму, фарсовую тещу, навевал подозренья о разных физических недостатках, о старости, о невыносимом характере».

И они расстались, несчастные жертвы бюрократического вкуса...

Отношение к вещам было для сатириков мерилом человека. Но мы пока лишь вскользь упомянули об их идеале. А ведь отличительной особенностью их сатиры является ее открытая соотнесенность с идеалом.

Идеал этот был прост, ясен и величествен: коммунистические отношения, основанные на высоком техническом прогрессе. Символом новой вещи для них был автомобиль. Все знаменитые сцены в романах, противопоставляющие новый мир старому, связаны с автомобилем. Взять хотя бы сцену автопробега, когда мимо жуликов проходит колонна машин. «Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями».

Ильф и Петров боролись с «подлецом». А «подлец» боится нового, потому что в душе он сам старый, просто переряженный. Поэтому его так и влечет к допотопным формам быта. Миллионы доказательств приводит он в защиту старых форм.

«Несколько лет назад, когда у нас еще не строили автомобилей, когда еще только выбирали, какие машины строить, нашлись запоздалые ревнители славянства, которые заявили, что стране нашей с ее живописными проселками, диво-дивными бескрайними просторами, поэтическими лучинками и душистым портянками не нужен автомобиль. Ей нужно нечто более родимое, нужна автотелега. Крестьянину в такой штуке будет вольготнее. Скукожится он в ней, хряснет по мотору и захардыбачит себе по буеракам. Захрюндится машина, ахнет, пукнет и пойдет помаленьку, все равно спешить некуда.

Один экземпляр телеги внутреннего сгорания даже построили. Телега была как телега. Только внутри ее что-то тихо и печально хрюкало. Или хрюндило, кто его знает! Одним словом, как говорится в изящной литературе, хардыбачило. Скорость была диво-дивная, семь километров в час. Стоит ли напоминать, что этот удивительный предмет был изобретен и построен в то самое время, когда мир уже располагал «роллс-ройсами», «паккардами» и «фордами»? К счастью, братьям-славянам сейчас-же дали по рукам. Кой-кому попало даже по ногам. Построили, конечно, то, что надо было построить, —быстроходную сильную современную машину, не автотелегу, а автомобиль. Почему же швейная промышленность все время строит автотелегу?».

И не только швейная…

***

К. Володин. Публикуется по журналу «Декоративное искусство СССР», № 5 за 1966 год.

***

Больше про книги и интересные находки вы найдете в telegram-канале «Электронекрасовка» (@electronekrasovka) и в нашем паблике «ВКонтакте». Подписывайтесь!