Искусства“ въ Петербургѣ.

МАТЬ.

Разсказъ.
Въ одиннадцатомъ часу, когда Вѣра Михайловна еще спала, пришелъ Кокизовъ и разбудилъ ее. Это была его обыч
ная манера—-врываться къ ней въ спальню,—сохранившаяся съ того времени, когда ему сильно везло въ карты и когда Вѣра Михайловна жила на его средства. Теперь онъ ходилъ безъ денегъ, и она его оставила, но въ память прежнихъ отношеній разрѣшала ему приходить къ ней за-просто.
Ей было жаль его и къ тому же онъ всегда разстраивалъ ее трогательными воспоминаніями о ихъ связи, которая для него, мелкаго банковскаго чиновника, промелькнула, какъ сонъ.
— Вѣрочка,—говорилъ онъ жалкимъ глухимъ голосомъ, садясь съ ней рядомъ,—согласитесь, что врядъ ли все это повторится еще разъ. Все, что у меня осталось отъ выигрыша,— это нѣсколько хорошихъ костюмовъ, клубныя знакомства и воспоминанія о васъ. Но, клянусь вамъ, что если бы я былъ въ состояніи попрежнему помогать вамъ, я бы ни на минуту не задумался.
— Ну, чѣмъ же я виновата, что вамъ не везетъ въ карты, глупый человѣкъ? Что я могу сдѣлать? Вѣдь поймите, что я кокотка, только кокотка, а не героиня романа и совершенно не желаю приносить жертвы.
Тогда онъ начиналъ упрекать ее въ алчности, снова плакалъ, грозилъ, что застрѣлитъ ее и себя, и когда, наконецъ, ей это надоѣдало, она, чтобы отдѣлаться отъ него, небрежно дарила ему тѣ скупыя ласки, которыя всегда у нея были про запасъ. То же самое во всѣхъ этихъ подробностяхъ повторилось и сегодня.
Было уже послѣ трехъ, а на Морской давно уже катались. Оттого, что съ Ладожскаго озера шелъ ледъ, всю недѣлю стояла сырая погода, и это былъ первый солнечный день. Вѣ
ра Михайловна представила себѣ на Морской новые весенніе туалеты и рѣшила поѣхать.
И когда почти голая, въ одной лишь рубашкѣ, она вышла на кухню, чтобы распорядиться по хозяйству, она вдругъ увидала свою мать.
— Дашенька,—прошептала старуха и неподвижно замерла съ узелкомъ въ рукахъ, испуганная и изумленная.
II.
Вѣра Михайловна, никогда никого не стыдившаяся, торопилво закрыла рукою грудь и густо покраснѣла. Она со
вершенно растерялась, и всѣ слова, даже самыя обыденныя, вдругъ какъ-то исчезли изъ ея памяти.
Обычно серьезные случаи жизни какъ-то проходили мимо Вѣры Михайловны, задѣвая ее лишь слегка, и ничто не застигало ее врасплохъ. Ей приходилось имѣть дѣло съ поли
ціей, съ ревнивыми женщинами, но она никогда не испыты
вала чувства страха и даже легкаго безпокойства. Она знала, что у нея имѣется надежное и вѣрное оружіе, которое всегда можетъ ее избавить отъ излишнихъ непріятностей, долгихъ разговоровъ и формалистики,—красивое тѣло и туалетъ. И
она пускала ихъ въ ходъ безпрерывно и повсюду. Гдѣ бы она ни была,—въ полиціи ли, на почтѣ, или у судебнаго слѣдо
вателя,—на нее смотрѣли шутливо, добродушно, старались услужить ей, и своими задорными улыбками, туалетомъ,
она убивала всякую серьезность и вселяла въ собесѣдникѣ далекую, немного несбыточную, но сладостную надежду:
— Авось, когда-нибудь! Эхъ, славный бабецъ!
И если мужчина поддавался обаянію ея фигуры, лица и красивыхъ ногъ, то женщина терялась передъ ея увѣренными
движеніями и туалетомъ. И вотъ только теперь, при видѣ матери, которую она ничѣмъ не могла ошеломить,—растеря
лась; обычная непринужденная манера говорить съ людьми была теперь неумѣстной, и робкое смущеніе придавило ее. Чувствуя,что сейчасъ заплачетъ, Вѣра Михайловна протянула старухѣ руку и первымъ словомъ, которымъ она встрѣтила мать, было:
— Въ столовую.
Тутъ она заплакала, уткнувшись лицомъ въ портьеру, а мать все еще оробѣвшая, стояла посерединѣ комнаты и вытирала рукавомъ слезы, не смѣя возвысить голоса.
— Садитесь, мамаша,—сказала Вѣра Михайловна,—садитесь. Охъ-хо-хохъ! Сколько это мы не видались съ вами? Семь лѣтъ, кажется?
— Одиннадцать, Дашенька. У Ѳедора Макарыча въ ту пору жена померла, а тебѣ четырнадцатый годокъ пошелъ.
— Одиннадцать лѣтъ...—повторила Вѣра Михайловна и глубоко вздохнула.
— Пріѣхала я повидаться съ тобой, Дашенька,—робко начала мать.—Какъ уѣхала я тогда изъ Питера, такъ ни од
ной ночи не переставала думать о тебѣ. Скучно мнѣ безъ тебя, Дашенька. Какъ получу, бывало, деньги отъ тебя, все спрашиваю на почтѣ, все спрашиваю: <<а не приписано ли тамъ на письмѣ чего-нибудь?» Только адресъ и былъ. Думала, я,
бывало, Дашенька, за что это Богъ наказалъ меня: за грѣхи-ли мои,—за то ли, что и я про мою мамашу забыла,—или за что другое. Ну, что-жъ, думаю, значитъ такъ надо.
„Садъ“ (Фот Кс. Глыбовской.) Борисъ Григорьевъ. М. В. Добужинскій.
Б. Кустодіевъ.