цемъ мертвой принцессы въ гробу, разъ есть такой очаровательный эпизодъ, какъ жизнь бѣдной изгнанницы у гномовъ, нельзя говорить о недостаткѣ театральнаго характера въ фабулѣ. Фабула превосходная.
Но Боже какъ она склеена, какой ужасный gâchis получился изъ очаровательной гриммовской сказки!
Что означаетъ, напримѣръ, пріѣздъ падчерицы въ первомъ дѣйствіи и почему ее приво
дитъ принцъ? Что за чепуха вся вторая картина. Какъ нелѣпо скомкана вся сцена въ подземномъ царствѣ! Что означаетъ ни къ чему не нужный сонъ принца, влѣзаніе его на дерево, съ котораго онъ видитъ вдали, не скалы, среди кото
рыхъ виситъ гробъ принцессы, а... замокъ ея родителей! — Какъ отвратительна вся сцена сумасшествія мачихи въ гротѣ, совершенно уничтожающая радость свиданія возлюбленныхъ! Не
лѣпица всего этого почти равняется нелѣпицѣ „Раймонды“, смыслъ которой недоступенъ даже самымъ усерднымъ завсегдатаямъ балета.
Но мало-ли балетовъ съ дурнымъ и плохо сшитымъ сюжетомъ?
Въ балетѣ мы какъ-то привыкли къ безсмыслицѣ (хотя этого не должно было-бы быть) и любители балета охотно прощаютъ такіе недостатки, разъ ихъ угощаютъ хорошей музыкой. Дѣйствительно, хорошая музыка, иллюстрируя даже плохое драматическое дѣйствіе, производитъ совершенно особое впеча
тлѣніе. Подчиняясь чарамъ ея, вѣришь всему, что только не является передъ глазами. Главный-же смыслъ театра заключается въ убѣдительности, въ иллюзіи.
Возьмемъ для примѣра прекрасную музыку Глазунова къ той-же нелѣпой „Раймондѣ“. Чары ея настолько сильны, что моментами вовсе забываешь о вздорности сюжета, и вѣришь тому, что видишь,—вѣришь, какъ вѣришь са
мымъ нелѣпымъ снамъ. И „пребывающему“ въ этой вѣрѣ, открывается масса таинственныхъ ощущеній, радостей, угадываній. Начинаешь эту радостную ложь предпочитать скучной, вѣчно-сбывающейся правдѣ. Разумѣется, когда,
какъ въ нѣсколькихъ балетахъ Делиба, какъ въ Щелкунчикѣ, въ Жизели, прелесть сюжета соотвѣтствуетъ прелести музыки, то получается высшая степень восторга, совсѣмъ уходишь въ мечты и переселяешься въ дивный сказочный
міръ. Но, повторяю, и въ балетахъ со вздорными сюжетами хорошая музыка можетъ почти со
вершенно заклеить пробѣлы, окрасить все въ убѣдительно-сказочный тонъ и заставить зрителя-слушателя забыться, отрѣшиться отъ дѣйствительности, увлечься красотою сказки.
Къ сожалѣнію, несуразная и неталантливая музыка г. Корещенки совершенно не обла
даетъ этими качествами. И не то чтобъ это была глупая, балетная, лишенная всякаго „му
зыкальнаго содержанія“, музыка вродѣ твореній гг. Минкусовъ и Пуни. Нѣтъ, музыка г. Коре
щенки тоже весьма симпатичная затѣя, но, Боже мой, какъ исполненная, какъ ужасно, грязно, безобразно, скверно склеенная! Кое-какіе танцы не плохи по темамъ. Лейтъ-мотивы сами по себѣ обличаютъ нѣкоторую чуткость—но какъ сдѣлано все это!. Мнѣ вспомнились парижскія балаганы, знаменитая „Poire de Neuilly“ съ ея рѣжущими ухо диссонансами безчисленныхъ оркестровъ, съ ея воплями фанфаръ, съ зазы
ваніями и гиканіями „parades“, а главное съ ея невозможною сутолокой, чепухой, дичью. Вотъ, заинтересовываешься мелодійкой, вотъ начи
наешь слѣдить за ея небогатымъ, но все-же приличнымъ рисункомъ... вдругъ вступаютъ такіе трубные гласы, взвизгиваютъ такіе фіоритуры, что прямо ушамъ не вѣришь.
Нѣкоторые объясняютъ эти звуковые ужасы плохой четкостью данной г. Корещенкой пар
титуры и массой встрѣчающихся въ ней оши
бокъ. Однако, съ какихъ-же поръ позволяется
преподносить публикѣ „черновики“, какіе-то испещренные кляксами и помарками брульоны?! И если уже по спѣшности работы въ февралѣ невозможно было очистить партитуры къ зло
получному первому представленію „Волшебнаго зеркальца“, то неужели же мало прошедшихъ съ тѣхъ поръ 10 мѣсяцевъ для того, чтобъ про
извести эту чистку? Что за странное отношеніе къ дѣлу, что за милая развязность по отноше
нію къ публикѣ! И это гдѣ? на той-же сценѣ,
на которой всего 5 лѣтъ тому назадъ поставлена такой оркестровый перлъ, какъ „Раймонда“, всего десять лѣтъ, какъ впервые шла магическая,
нѣжнѣйшая и тончайшая музыка „Спящей“ и „Щелкунчика“. Неужели за этотъ короткій промежутокъ времени вкусъ русскаго общества успѣлъ такъ огрубѣть? Не произошло-ли скорѣе другое? Не произошло-ли такое огрубѣніе
Но Боже какъ она склеена, какой ужасный gâchis получился изъ очаровательной гриммовской сказки!
Что означаетъ, напримѣръ, пріѣздъ падчерицы въ первомъ дѣйствіи и почему ее приво
дитъ принцъ? Что за чепуха вся вторая картина. Какъ нелѣпо скомкана вся сцена въ подземномъ царствѣ! Что означаетъ ни къ чему не нужный сонъ принца, влѣзаніе его на дерево, съ котораго онъ видитъ вдали, не скалы, среди кото
рыхъ виситъ гробъ принцессы, а... замокъ ея родителей! — Какъ отвратительна вся сцена сумасшествія мачихи въ гротѣ, совершенно уничтожающая радость свиданія возлюбленныхъ! Не
лѣпица всего этого почти равняется нелѣпицѣ „Раймонды“, смыслъ которой недоступенъ даже самымъ усерднымъ завсегдатаямъ балета.
Но мало-ли балетовъ съ дурнымъ и плохо сшитымъ сюжетомъ?
Въ балетѣ мы какъ-то привыкли къ безсмыслицѣ (хотя этого не должно было-бы быть) и любители балета охотно прощаютъ такіе недостатки, разъ ихъ угощаютъ хорошей музыкой. Дѣйствительно, хорошая музыка, иллюстрируя даже плохое драматическое дѣйствіе, производитъ совершенно особое впеча
тлѣніе. Подчиняясь чарамъ ея, вѣришь всему, что только не является передъ глазами. Главный-же смыслъ театра заключается въ убѣдительности, въ иллюзіи.
Возьмемъ для примѣра прекрасную музыку Глазунова къ той-же нелѣпой „Раймондѣ“. Чары ея настолько сильны, что моментами вовсе забываешь о вздорности сюжета, и вѣришь тому, что видишь,—вѣришь, какъ вѣришь са
мымъ нелѣпымъ снамъ. И „пребывающему“ въ этой вѣрѣ, открывается масса таинственныхъ ощущеній, радостей, угадываній. Начинаешь эту радостную ложь предпочитать скучной, вѣчно-сбывающейся правдѣ. Разумѣется, когда,
какъ въ нѣсколькихъ балетахъ Делиба, какъ въ Щелкунчикѣ, въ Жизели, прелесть сюжета соотвѣтствуетъ прелести музыки, то получается высшая степень восторга, совсѣмъ уходишь въ мечты и переселяешься въ дивный сказочный
міръ. Но, повторяю, и въ балетахъ со вздорными сюжетами хорошая музыка можетъ почти со
вершенно заклеить пробѣлы, окрасить все въ убѣдительно-сказочный тонъ и заставить зрителя-слушателя забыться, отрѣшиться отъ дѣйствительности, увлечься красотою сказки.
Къ сожалѣнію, несуразная и неталантливая музыка г. Корещенки совершенно не обла
даетъ этими качествами. И не то чтобъ это была глупая, балетная, лишенная всякаго „му
зыкальнаго содержанія“, музыка вродѣ твореній гг. Минкусовъ и Пуни. Нѣтъ, музыка г. Коре
щенки тоже весьма симпатичная затѣя, но, Боже мой, какъ исполненная, какъ ужасно, грязно, безобразно, скверно склеенная! Кое-какіе танцы не плохи по темамъ. Лейтъ-мотивы сами по себѣ обличаютъ нѣкоторую чуткость—но какъ сдѣлано все это!. Мнѣ вспомнились парижскія балаганы, знаменитая „Poire de Neuilly“ съ ея рѣжущими ухо диссонансами безчисленныхъ оркестровъ, съ ея воплями фанфаръ, съ зазы
ваніями и гиканіями „parades“, а главное съ ея невозможною сутолокой, чепухой, дичью. Вотъ, заинтересовываешься мелодійкой, вотъ начи
наешь слѣдить за ея небогатымъ, но все-же приличнымъ рисункомъ... вдругъ вступаютъ такіе трубные гласы, взвизгиваютъ такіе фіоритуры, что прямо ушамъ не вѣришь.
Нѣкоторые объясняютъ эти звуковые ужасы плохой четкостью данной г. Корещенкой пар
титуры и массой встрѣчающихся въ ней оши
бокъ. Однако, съ какихъ-же поръ позволяется
преподносить публикѣ „черновики“, какіе-то испещренные кляксами и помарками брульоны?! И если уже по спѣшности работы въ февралѣ невозможно было очистить партитуры къ зло
получному первому представленію „Волшебнаго зеркальца“, то неужели же мало прошедшихъ съ тѣхъ поръ 10 мѣсяцевъ для того, чтобъ про
извести эту чистку? Что за странное отношеніе къ дѣлу, что за милая развязность по отноше
нію къ публикѣ! И это гдѣ? на той-же сценѣ,
на которой всего 5 лѣтъ тому назадъ поставлена такой оркестровый перлъ, какъ „Раймонда“, всего десять лѣтъ, какъ впервые шла магическая,
нѣжнѣйшая и тончайшая музыка „Спящей“ и „Щелкунчика“. Неужели за этотъ короткій промежутокъ времени вкусъ русскаго общества успѣлъ такъ огрубѣть? Не произошло-ли скорѣе другое? Не произошло-ли такое огрубѣніе