А вотъ, что говоритъ Пжибытевскій: жизнь—

это „пляска любви и смерти“. И еще: „Я тотъ, кто полагаетъ предѣлъ всякому счастью, всякому наслажденію здѣсь на землѣ.

„Я тотъ, кто былъ внѣ всякаго начала и пребудетъ внѣ всякаго конца“:

....все на свѣтѣ такъ отмщается, такъ страшно, безжалостно отмщается, а колеса Предопредѣленія давятъ людей, словно индійская колесница“.
„...Ибо иногда людямъ кажется, будто они счастливы, а несчастье уже притаилось, уже притаилось, присѣло къ землѣ—и вотъ!—одинъ прыжокъ, и человѣкъ въ его рукахъ“.
„Нѣтъ вины, а только кара, кара, кара!“ (несправедливость, остающаяся безъ возмездія!)“
Не знаемъ, врядъ ли можно и думать о болѣе близкомъ единомысліи.
* *
Это сходство доминирующихъ мыслей, сближающее обоихъ писателей, переносится и дальше, на частности.
Пжибытевскій назвалъ свою драму —синтетической, но это же опредѣленіе полностью при
мѣнимо и къ драмѣ Метерлинка. Вѣдь произведенія обоихъ писателей отображаютъ не „простыя“, хотя бы и самыя необыкновенныя, яв
ленія жизни: въ нихъ сосредоточено все, что (по ихъ мнѣнію) относится къ самой сущности жизни, въ нихъ выявлена и обнажена послѣд
няя и основная идея бытія. Выше мы приводили слова Метерлинка, что онъ своихъ героевъ подводилъ къ границамъ великой, „незыблемой истины“, т. е. ставилъ ихъ въ такія условія, гдѣ замирало все, что было явленіемъ, и выступало наружу— сущное, сущее.
Этимъ лишь и оправдываются смѣтныя претензіи, что, дескать, ничего-то такого въ „жиз
ни“ не бываетъ! Не въ жизни, какъ явленіи, здѣсь дѣло, а въ жизни-сущности. Одинъ на нѣ
сколько градусовъ повышаетъ быстроту кровообращенія въ своихъ регеопа’хъ, другой на нѣсколько градусовъ ее понижаетъ. И въ этихъ уклоненіяхъ отъ нормы оба стараются уловить то, что скрыто подъ ней.
Метерлинкъ прислушивается у „таинственной дверей Инстинкта“, Пжибытевскій утверж
даетъ: въ началѣ былъ Полъ... Полъ—основная субстанція жизни, смыслъ развитія и со

кровеннѣйшая сущность индивидуальности. Второй моментъ, интересующій ихъ въ жизни,— Смерть. Жизнь—пляска (по одному) и неумо

лимая и жестокая игра Любви и Смерти (по
другому). Коллизія этихъ моментовъ—у обоихъ— Предопредѣленіе.

* *

Пжибытевскій ввелъ въ теорію искусства понятіе „нагой души“, т. е. души, какъ абсо

люта, какъ абсолютнаго всесознанія, словомъ, ввелъ понятіе души въ платоновскомъ ея по

ниманіи. Но Метерлинкъ, не называя этого, только и дѣлалъ, что обнажалъ эту душу изъ подъ слоя, нанесеннаго на нее жизнью: онъ подводилъ ее къ грани „великой незыблемой истины“, и она, словно безпорядочно разсѣянные на бумагѣ желѣзные опилки, съ приближеніемъ къ магниту, обнаруживала свое скры

тое строеніе, свой таинственный ключъ. И Ме

терлинкъ понималъ душу, какъ абсолютное сознаніе. Нагляднѣе всего выразилъ онъ это въ Intérieur—Сокровенное (кстати, мы не
думаемъ, что правы были тѣ, кто называлъ эту драму: „Внутри дома , не о домѣ здѣсь рѣчь, а о душѣ, и это вѣрно понялъ А. Суворинъ, озаглавивъ свой переводъ „Тайнами души“).
Въ комнатѣ сидятъ отецъ, мать, двое дочерей. Повидимому, всѣ спокойны и не предчувствуютъ, что сейчасъ внесутъ тѣло бросив
шейся въ рѣку третьей дочери. Глядя на ихъ спокойствіе снаружи, Прохожій, между прочимъ, говоритъ: „они и не знаютъ, что душа живетъ особою жизнью“. Это и есть смыслъ драмы. Умъ, мозгъ, сознаніе этихъ людей, дѣйстви
тельно, еще ничего не знаютъ, но не душа. Тамъ, въ ея нѣдрахъ, нѣтъ тайнъ, тамъ абсо
лютное сознаніе и знаніе. И рефлекторно это передается уже и мозгу. Всѣ эти, на взглядъ непонятныя, непроизвольныя вздрагиванья, повертыванья, вставанья, безпричинная, повидимо
му, задумчивость, томящее безмолвіе, наконецъ, что то такое осязательно-гнетущее, что застав

ляетъ безсильно складывать руки,—лучше, чѣмъ всѣ слова, убѣждаютъ, что душа, дѣйстви

тельно, живетъ особой жизнью и что жизнь эта совершеннѣе нежели можно даже вообра
зить. Но она скрыта для насъ, а нашъ мозгъ въ состояніи лишь „установить“, констатировать только совершившійся уже фактъ.