по, соглашаясь на время съ тѣмъ, что выраженныя имъ въ картинахъ мысли превосходны, грандіозны и совершенно современны, мы рѣ
шительно не можетъ допустить, что съ фор
мальной стороны картины его были-бы тѣми откровеніями, о которыхъ говорятъ его поклонники.
Главный недостатокъ картинъ Уотса—это банальность формы. Въ этомъ отношеніи Уотсъ, будучи, разумѣется, вообще головою выше, серьезнѣе, проникновеннѣе и интереснѣе Вас
кумиромъ кое-что общаго. Навинтить на себя можно многое, особенно по нынѣшнему времени,
когда развелась такая масса хитроумныхъ и глубокомысленныхъ рецептовъ навинчиванія (вѣдь навинтили-же на себя нѣмцы и многіе другіе за ними — восторгъ отъ такого нуднаго художника, какъ Клингеръ), но потому-то особенно цѣннымъ остаются такъ-называемыя первыя впечатлѣнія, т. е. непосредственное вос
пріятіе художественнаго произведенія. И вотъ, вспоминая свое отношеніе къ Уотсу, (а мнѣ пришлось именно вспомнить о немъ, т. к. Уотсъ не былъ подобно Боклину или Миллэ всегда передъ моими духовными глазами), мнѣ съ совершенной ясностью представилось то смущеніе, которое я испыталъ, когда увидалъ въ какихъ-то журналахъ (лишь позже я ихъ уви
далъ въ оригиналахъ) знаменитѣйшія картины Уотса: Любовь и жизнь, Смерть и Любовь,
Фата Моргана и др.—Я говорю смущеніе, ибо, читая подпись подъ картиной, я никакъ не могъ повѣрить, что эти жалкія по замыслу, банальнѣйшія въ своей чисто англійской, почти кипсечной банальности, картины были-бы про
изведенія „великаго“ Уотса, о которомъ я такъ много читалъ и нѣкоторыя картины, котораго я такъ любилъ. Послѣдняго я не стану отри
цать. Есть вещи у Уотса, которыя можно любить, вещи, которыя рисуютъ его намъ, какъ чуткаго, красиваго и очаровывающаго мастера. Я уже не говорю о его дѣйствительно класси
ческихъ портретахъ, но напр. такія вещи, какъ его „Надежда“, считающаяся Мутеромъ единственнымъ по своей меланхоличной нотѣ исклю
ченіемъ во всемъ жизнерадостномъ твореніи мастера, или какъ Селена и Эндиміонъ, какъ его красивая, фантастичная, но непонятная въ своей аллегоріи картина: „Жизнь, смерть и су
дилище“—все это произведенія большой красоты и самой непосредственной прелести. Однако, эти картины его являются рѣдкими исключеніями въ той огромной массѣ, которую онъ со
здалъ, желая воспитать и поучать своихъ сооте
чественниковъ. Громадное большинство картинъ Уотса по схематичности своихъ фигуръ, по чрезвычайной банальности типовъ, по своей немощной придуманности, склеенности—явля
ются совершенными подобіями измышленій Виртса, Г. Моро и Клингера. Отъ нѣкоторыхъ-же картинъ Уотса недалеко и до ужаснаго Заши Шнейдера. Живого, убѣдительнаго слова въ нихъ нѣтъ. Въ нихъ именно нѣтъ о т к р о в е- нія, а есть только довольно ординарная „ком
позиція“, т. е. то именно, противъ чего такъ ратовали антиакадемики-прерафаелиты. Уотсъ тѣмъ и отличается отъ своихъ сверстниковъ и тѣмъ ближе всего подходитъ къ отщепенцу, къ измѣннику священной братіи прерафаелитовъ — къ Миллэсу, что онъ академиченъ, т. е. холоденъ, разсудоченъ и не вдохновененъ. Взгляните безпристрастно на его картину „Смерть и любовь“ (такъ и хочется ска
зать смерть и амуръ, до того банальна въ своей плоской аллегоричности эта картина). Про эту картину ходитъ цѣлая легенда. Уотсъ будто писалъ ее подъ впечатлѣніемъ одного уми
равшаго въ чахоткѣ юноши. Дамы, особенно ярыя поклонницы Уотса, сами того не подозрѣвая, увлекаются въ данномъ случаѣ милень
кимъ личикомъ амура, напоминающимъ имъ херувимовъ Гвидо Рени. Серьезные господа, вродѣ Мутера, пережившіе въ себѣ всѣ самые послѣдніе философскіе вопросы, извѣрившіеся въ обветшалыхъ положеніяхъ христіан
ства, разочаровавшіяся въ проповѣди Нитчше— любуются простотой и ясностью, съ какой изло
жена „вѣчная“ и „торжественная“ истина: „Смерть побѣждаетъ любовь“. Однако, на са
торый кокетливымъ жестомъ отмахивается отъ манкена задрапированнаго въ подобающія по сюжету широкія складки.
Или, что представляетъ„Любовь и Жизнь“, какъ не самую ординарную аллегорію изъ Royal Academy: маленькую голенькую миссъ, которую ведетъ по бутафорскимъ скаламъ красивый голый англичанинъ съ завитымъ паричкомъ? Кар
шительно не можетъ допустить, что съ фор
мальной стороны картины его были-бы тѣми откровеніями, о которыхъ говорятъ его поклонники.
Главный недостатокъ картинъ Уотса—это банальность формы. Въ этомъ отношеніи Уотсъ, будучи, разумѣется, вообще головою выше, серьезнѣе, проникновеннѣе и интереснѣе Вас
нецова — имѣетъ съ нашимъ отечественнымъ
кумиромъ кое-что общаго. Навинтить на себя можно многое, особенно по нынѣшнему времени,
когда развелась такая масса хитроумныхъ и глубокомысленныхъ рецептовъ навинчиванія (вѣдь навинтили-же на себя нѣмцы и многіе другіе за ними — восторгъ отъ такого нуднаго художника, какъ Клингеръ), но потому-то особенно цѣннымъ остаются такъ-называемыя первыя впечатлѣнія, т. е. непосредственное вос
пріятіе художественнаго произведенія. И вотъ, вспоминая свое отношеніе къ Уотсу, (а мнѣ пришлось именно вспомнить о немъ, т. к. Уотсъ не былъ подобно Боклину или Миллэ всегда передъ моими духовными глазами), мнѣ съ совершенной ясностью представилось то смущеніе, которое я испыталъ, когда увидалъ въ какихъ-то журналахъ (лишь позже я ихъ уви
далъ въ оригиналахъ) знаменитѣйшія картины Уотса: Любовь и жизнь, Смерть и Любовь,
Фата Моргана и др.—Я говорю смущеніе, ибо, читая подпись подъ картиной, я никакъ не могъ повѣрить, что эти жалкія по замыслу, банальнѣйшія въ своей чисто англійской, почти кипсечной банальности, картины были-бы про
изведенія „великаго“ Уотса, о которомъ я такъ много читалъ и нѣкоторыя картины, котораго я такъ любилъ. Послѣдняго я не стану отри
цать. Есть вещи у Уотса, которыя можно любить, вещи, которыя рисуютъ его намъ, какъ чуткаго, красиваго и очаровывающаго мастера. Я уже не говорю о его дѣйствительно класси
ческихъ портретахъ, но напр. такія вещи, какъ его „Надежда“, считающаяся Мутеромъ единственнымъ по своей меланхоличной нотѣ исклю
ченіемъ во всемъ жизнерадостномъ твореніи мастера, или какъ Селена и Эндиміонъ, какъ его красивая, фантастичная, но непонятная въ своей аллегоріи картина: „Жизнь, смерть и су
дилище“—все это произведенія большой красоты и самой непосредственной прелести. Однако, эти картины его являются рѣдкими исключеніями въ той огромной массѣ, которую онъ со
здалъ, желая воспитать и поучать своихъ сооте
чественниковъ. Громадное большинство картинъ Уотса по схематичности своихъ фигуръ, по чрезвычайной банальности типовъ, по своей немощной придуманности, склеенности—явля
ются совершенными подобіями измышленій Виртса, Г. Моро и Клингера. Отъ нѣкоторыхъ-же картинъ Уотса недалеко и до ужаснаго Заши Шнейдера. Живого, убѣдительнаго слова въ нихъ нѣтъ. Въ нихъ именно нѣтъ о т к р о в е- нія, а есть только довольно ординарная „ком
позиція“, т. е. то именно, противъ чего такъ ратовали антиакадемики-прерафаелиты. Уотсъ тѣмъ и отличается отъ своихъ сверстниковъ и тѣмъ ближе всего подходитъ къ отщепенцу, къ измѣннику священной братіи прерафаелитовъ — къ Миллэсу, что онъ академиченъ, т. е. холоденъ, разсудоченъ и не вдохновененъ. Взгляните безпристрастно на его картину „Смерть и любовь“ (такъ и хочется ска
зать смерть и амуръ, до того банальна въ своей плоской аллегоричности эта картина). Про эту картину ходитъ цѣлая легенда. Уотсъ будто писалъ ее подъ впечатлѣніемъ одного уми
равшаго въ чахоткѣ юноши. Дамы, особенно ярыя поклонницы Уотса, сами того не подозрѣвая, увлекаются въ данномъ случаѣ милень
кимъ личикомъ амура, напоминающимъ имъ херувимовъ Гвидо Рени. Серьезные господа, вродѣ Мутера, пережившіе въ себѣ всѣ самые послѣдніе философскіе вопросы, извѣрившіеся въ обветшалыхъ положеніяхъ христіан
ства, разочаровавшіяся въ проповѣди Нитчше— любуются простотой и ясностью, съ какой изло
жена „вѣчная“ и „торжественная“ истина: „Смерть побѣждаетъ любовь“. Однако, на са
момъ дѣлѣ мы имѣемъ здѣсь лишь слащаваго мальчугана, à la Carpeaux или даже Бодри, ко
торый кокетливымъ жестомъ отмахивается отъ манкена задрапированнаго въ подобающія по сюжету широкія складки.
Или, что представляетъ„Любовь и Жизнь“, какъ не самую ординарную аллегорію изъ Royal Academy: маленькую голенькую миссъ, которую ведетъ по бутафорскимъ скаламъ красивый голый англичанинъ съ завитымъ паричкомъ? Кар