изъ-за его пустячныхъ венеціанскихъ набросковъ дерутся музеи, когда каждый новый номеръ „Studio“ наполняется все новыми дифирамбами его счастливому генію, — теперь, я въ этомъ убѣжденъ,—многіе изъ насъ, его дав
нишнихъ почитателей, въ глубинѣ своего сердца уже покончили съ нимъ.
О тѣхъ, кто никогда имъ не увлекался, я не говорю. Думаю, однако, что изъ знавшихъ его всѣ были имъ увлечены, кромѣ развѣ тѣхъ, которые предпочитали ему Вл. Маковскаго или Кнауса.
Но эти и до сихъ поръ продолжаютъ предпочитать.
* *
Ленбахъ.
Лѣтомъ умеръ Ленбахъ. Пользуюсь случаемъ, чтобы сказать и о немъ нѣсколько словъ, тѣмъ болѣе, что видѣлъ теперь больше ста его портретовъ.
И онъ не былъ гигантомъ, какимъ силится сдѣлать его нѣмецкая печать съ Максимильяномъ Гарденомъ во главѣ. Послѣдній прямо говоритъ, что онъ выше Тиціана и Веласкеза.
Ленбахъ — несомнѣнно первоклассный мастеръ и иные изъ его портретовъ должны быть отнесены къ лучшему, что сдѣлано человѣчествомъ въ этой области. Къ такимъ портретамъ относятся два или три изъ его безчис
ленныхъ Бисмарковъ, одинъ Деллингеръ, одинъ Момзенъ и одинъ старый Вильгельмъ. Пожа
луй еще нѣсколько прелестныхъ портретовъ изъ круга его собственной семьи. Только въ этихъ немногихъ вещахъ, да еще въ двухътрехъ десяткахъ его контуровъ, слегка трону
тыхъ пастелью, не чувствуешь той непріятной дѣланности, нарочитости, которая такъ удру
чающе дѣйствуетъ, когда видишь много „Ленбаховъ“.
Я испыталъ это въ особенности теперь, когда вновь ихъ пересмотрѣлъ. Двумя-тремя восхищаешься, слѣдующій десятокъ смотришь съ интересомъ, еще десятокъ—съ почтитель
ностью, а потомъ уже начинаешь „одолѣвать“ и чувствуешь безбожное угнетеніе. Точно онъ самъ стоитъ сзади и твердитъ тебѣ въ ухо: „а я еще вотъ какъ умѣю, а еще и такъ, и всё изумительно похоже, всё дьявольская характеристика, а главное умная. Умная и ехидная“.
И хочется ему крикнуть: „вѣрю, вѣрю, ну и чортъ съ ней съ этой умной характеристикой ! Хочется бѣжать вонъ изъ этого гнетущаго собранія документовъ ума и наблюдательности.
И только выйдя на свѣжій воздухъ, начинаешь отдавать себѣ отчетъ въ вынесенномъ впечатлѣніи. Мучительно себя спрашиваешь: что же было тамъ такъ отвратительно, тамъ, въ этомъ мрачномъ посмертномъ залѣ? Отврати
тельнѣе всего была непостижимая удушли
вость, мертвенность всего. Всѣ эти желтые и зеленые люди, съ странными блестящими гла
зами, на черныхъ фонахъ, въ неестественныхъ позахъ,—всѣ они какъ будто внѣ времени и пространства, внѣ воздуха, внѣ современности. Какія-то схемы, сухія отвлеченія. И одновременно есть въ нихъ и нѣчто до боли живое.
Похоже на то, какъ если бы мертвецъ съ ввалившимися скулами, высохшимъ носомъ, знакомымъ острымъ бликомъ на его горбинкѣ вдругъ широко открылъ глаза и медленно повелъ ужасными стеклянными зрачками.
Отвратительно! Хочется бѣжать безъ оглядки.
Само собою разумѣется, что Ленбахъ не этого результата добивался, но уже самая сила этого впечатлѣнія свидѣтельствуетъ о томъ, что имѣешь дѣло съ огромнымъ талантомъ. Какъ и Уистлеръ, Ленбахъ держалъ въ своихъ рукахъ молодежь. По счастью, одной только Германіи. За предѣлами Германіи его сравнительно и мало знали. На Мюнхенъ онъ нало
жилъ желѣзную руку. Тамъ всё должно было стушеваться передъ его прихотями и вкусомъ. Искусство послѣднихъ 10—15 лѣтъ въ Мюн
хенѣ, да въ значительной степени и во всей Германіи, было насквозь пропитано духомъ Ленбаха и только Берлинъ совсѣмъ избѣжалъ власти этого художника.
Германщина.
Самое острое разочарованье—это тотъ специфическій германскій духъ въ искусствѣ, въ который я нѣкогда вѣрилъ. Живя долговъ Гер
маніи, я свыкся съ нимъ. Тогда мнѣ казалось, что для вѣрной оцѣнки специфически нѣмец
нишнихъ почитателей, въ глубинѣ своего сердца уже покончили съ нимъ.
О тѣхъ, кто никогда имъ не увлекался, я не говорю. Думаю, однако, что изъ знавшихъ его всѣ были имъ увлечены, кромѣ развѣ тѣхъ, которые предпочитали ему Вл. Маковскаго или Кнауса.
Но эти и до сихъ поръ продолжаютъ предпочитать.
* *
Ленбахъ.
Лѣтомъ умеръ Ленбахъ. Пользуюсь случаемъ, чтобы сказать и о немъ нѣсколько словъ, тѣмъ болѣе, что видѣлъ теперь больше ста его портретовъ.
И онъ не былъ гигантомъ, какимъ силится сдѣлать его нѣмецкая печать съ Максимильяномъ Гарденомъ во главѣ. Послѣдній прямо говоритъ, что онъ выше Тиціана и Веласкеза.
Ленбахъ — несомнѣнно первоклассный мастеръ и иные изъ его портретовъ должны быть отнесены къ лучшему, что сдѣлано человѣчествомъ въ этой области. Къ такимъ портретамъ относятся два или три изъ его безчис
ленныхъ Бисмарковъ, одинъ Деллингеръ, одинъ Момзенъ и одинъ старый Вильгельмъ. Пожа
луй еще нѣсколько прелестныхъ портретовъ изъ круга его собственной семьи. Только въ этихъ немногихъ вещахъ, да еще въ двухътрехъ десяткахъ его контуровъ, слегка трону
тыхъ пастелью, не чувствуешь той непріятной дѣланности, нарочитости, которая такъ удру
чающе дѣйствуетъ, когда видишь много „Ленбаховъ“.
Я испыталъ это въ особенности теперь, когда вновь ихъ пересмотрѣлъ. Двумя-тремя восхищаешься, слѣдующій десятокъ смотришь съ интересомъ, еще десятокъ—съ почтитель
ностью, а потомъ уже начинаешь „одолѣвать“ и чувствуешь безбожное угнетеніе. Точно онъ самъ стоитъ сзади и твердитъ тебѣ въ ухо: „а я еще вотъ какъ умѣю, а еще и такъ, и всё изумительно похоже, всё дьявольская характеристика, а главное умная. Умная и ехидная“.
И хочется ему крикнуть: „вѣрю, вѣрю, ну и чортъ съ ней съ этой умной характеристикой ! Хочется бѣжать вонъ изъ этого гнетущаго собранія документовъ ума и наблюдательности.
И только выйдя на свѣжій воздухъ, начинаешь отдавать себѣ отчетъ въ вынесенномъ впечатлѣніи. Мучительно себя спрашиваешь: что же было тамъ такъ отвратительно, тамъ, въ этомъ мрачномъ посмертномъ залѣ? Отврати
тельнѣе всего была непостижимая удушли
вость, мертвенность всего. Всѣ эти желтые и зеленые люди, съ странными блестящими гла
зами, на черныхъ фонахъ, въ неестественныхъ позахъ,—всѣ они какъ будто внѣ времени и пространства, внѣ воздуха, внѣ современности. Какія-то схемы, сухія отвлеченія. И одновременно есть въ нихъ и нѣчто до боли живое.
Похоже на то, какъ если бы мертвецъ съ ввалившимися скулами, высохшимъ носомъ, знакомымъ острымъ бликомъ на его горбинкѣ вдругъ широко открылъ глаза и медленно повелъ ужасными стеклянными зрачками.
Отвратительно! Хочется бѣжать безъ оглядки.
Само собою разумѣется, что Ленбахъ не этого результата добивался, но уже самая сила этого впечатлѣнія свидѣтельствуетъ о томъ, что имѣешь дѣло съ огромнымъ талантомъ. Какъ и Уистлеръ, Ленбахъ держалъ въ своихъ рукахъ молодежь. По счастью, одной только Германіи. За предѣлами Германіи его сравнительно и мало знали. На Мюнхенъ онъ нало
жилъ желѣзную руку. Тамъ всё должно было стушеваться передъ его прихотями и вкусомъ. Искусство послѣднихъ 10—15 лѣтъ въ Мюн
хенѣ, да въ значительной степени и во всей Германіи, было насквозь пропитано духомъ Ленбаха и только Берлинъ совсѣмъ избѣжалъ власти этого художника.
Мюнхену изъ подъ нея не скоро еще выбраться.
* *
Германщина.
Самое острое разочарованье—это тотъ специфическій германскій духъ въ искусствѣ, въ который я нѣкогда вѣрилъ. Живя долговъ Гер
маніи, я свыкся съ нимъ. Тогда мнѣ казалось, что для вѣрной оцѣнки специфически нѣмец