каго искусства надо съ нимъ сжиться, привыкнуть къ его языку.

Вздоръ! Ничего этого не надо. Я жестоко ошибался. Истинно великія произведенія ис

кусства говорятъ сами за себя. Оттого, что мы не испанцы, мы не меньше испанцевъ пони
маемъ Веласкеза и въ наши дни блестящее искусство финляндцевъ мы оцѣнили и полюбили раньше, нежели сами соотечественники Галлена и Іернефельта. И если необходимо пускаться въ лабиринты націонализма для того,

чтобы какъ слѣдуетъ смаковать произведеніе искусства, то, ей Богу, грошъ ему цѣна.

И Дюреръ не потому великъ, что сильна въ немъ „германщина“. А вотъ эта же германщина не спасла четырнадцати вещей Клингера, выставленныхъ въ Мюнхенѣ (не скульп
туръ). Все у него здѣсь какъ-то невѣроятно высокопарно, и чопорно, и тоскливо. Во всемъ претензіи на геніальность, нѣтъ только таланта. Видно и самъ Клингеръ и всѣ художники считаютъ эти грошевые рисунки и скучнѣйшія „Stadien“ за шедевры. Онъ уже на по
ложеніи „великаго“: каждый клочекъ бумажки съ его наброскомъ выставляется, какъ вновь найденный листокъ Леонардо. Всѣ передовые журналы наперерывъ расшаркиваются передъ этими холстиками и бумажками. И .все оттого, что въ нихъ германщины хоть отбавляй.
Я ни разу не согрѣшилъ, даже въ періодъ изученія германщины, увлеченіемъ Клингеровской живописью или рисованіемъ. Исключеніе я дѣлалъ для офортовъ и то нѣсколькихъ
только, которые цѣнны и до сихъ поръ, и для скульптуры. Ее я ставилъ очень высоко. Теперь я и къ ней нѣсколько охладѣлъ, хотя и не могу не признавать ея значительности. Но я имѣлъ несчастье попасть въ Лейпцигъ послѣ Родэновской выставки въ Дюссельдорфѣ. Послѣ Родэна трудно смотрѣть эту скульптуру.
На ряду съ „ленбаховщиной“ и „германщина“ оказала недобрую услугу нѣмецкому искусству. То, что въ лучшихъ вещахъ Тома являлось результатомъ искренняго чувства, стали возводить въ канонъ. Многимъ стало казаться, что внѣ традицій Ретеля, Людвига Рихтера и Швинда настоящаго нѣмецкаго искусства нѣтъ. Цѣлый рядъ художниковъ начи

наетъ, что называется, выматывать изъ себя германскій духъ. Тѣ, кто выматывали его, такъ

и не достигли ничего. Двоимъ онъ самъ дался: Ю. Дицу и Сатлеру.

* *
„Союзъ германскихъ художниковъ“.
Съ недавнихъ поръ въ Германіи стали приходить къ сознанію, что съ нѣмецкимъ ис
кусствомъ творится что-то неладное. Въ коекакихъ художественныхъ кружкахъ чувствовалось это давно. Большая публика заволнова

лась только съ появленіемъ цикла Розенгагеновскихъ статей въ „Der Tag“, которыми на

чался походъ Берлина на Мюнхенъ. Послѣдній въ долгу не остался и высказалъ нѣсколько горькихъ истинъ по адресу берлинскаго искусства. Незамѣтно добрались и до общегерманскаго.
Мейеръ Грефе въ предисловіи къ своему широкозадуманному трехтомному изданію „Entwickelxmgsgeschichte der modernen Kunst“ склоненъ уже отрицать самое существованіе искусства въ Jungdeutschland. „Бъ послѣднее время у насъ почти уже нѣтъ искусства, если только мы не станемъ довольствоваться воображеніемъ, что оно есть“.
Много толковъ на эту тему было среди представителей всѣхъ порядочныхъ художествен
ныхъ обществъ Германіи и Австріи, такъ-называемыхъ сецессіонистскихъ группъ, собравшихся для обсужденія, своего участія на выставкѣ въ С.-Луи. Изъ этого участія такъ ни

чего и не вышло, но договорились до другаго. Договорились до необходимости сплотиться и изъ дюжины маленькихъ „Зецессіоновъ“ обра

зовался одинъ общегерманскій „Зецессіонъ“. Онъ называется „Deutscher Künstlerbnnd“ и его первая выставка устроена въ зданіи старѣй
шаго изъ „Зецессіоновъ“—мюнхенскаго, ввидѣ нѣкотораго утѣшенія за утраченную мюнхен
цами гегемонію. На слѣдующій годъ выставка будетъ въ Берлинѣ или Вѣнѣ, и такъ по очереди во всѣхъ городахъ, вошедшихъ въ этотъ „Союзъ“.
Едва ли однако учрежденіе этого новаго общества поможетъ дѣлу. Оттого, что всѣ эти Альберты Келлеры и Штуки стали членами „Союза“ они лучше писать не станутъ. Все, что есть лучшаго у нѣмцевъ, собрано здѣсь. Ни одного иностранца, ни одного случайнаго